Русский, лезвие и американец.

Идет третий день прибывания Америки в больнице. Его состояние ничуть не лучше, как и мое. Да вот только мое ухудшается. Сегодня мне нужно доделать огромное количество работы. При одной только мысли об этом я зашелся в нервном кашле. Вдох, глубокий выдох... Кофе имеет слабовыраженный вкус, а переперченая яичница только язык жжет. Да, попытка почувствовать хоть какой нибудь вкус провалилась с треском. Прекрасное начало дня. Весь день я трачу на работу, а вечером, вернее ночью, я без сил отрубаюсь за столом в тарелке ужина. Безвкусного ужина. Еще чу-чуть и он станет бесцветным... Меня разбудил звон телефона. Я снял трубку и ответил охрипшим голосом глухое: - Ало. - Мне сегодня лучше. Зай, что случилось? - такой родной голос, уставший и обеспокоенный, но пробил до слез с первых звуков. - Я так за тебя рад, Аме. Я просто волнуюсь за тебя, вот и перенервничал. Это пройдет. Как ты там? - говорю и стираю слезы. - Врачи говорят иду на поправку. Даже отключили ИВЛ. Представляешь, обычно люди по 10, а то и больше, дней проводят с этим аппаратом. - Я так счастлив. Надеюсь ты полностью выздоровеешь. Ты только отдыхай побольше... - голос совсем не к черту, соскочил на последнем слове. - Хорошо, только возьму с тебя слово, что ты тоже отдохнешь. - он попытался пригрозить. - Да, как скажешь. Люблю тебя. Вскоре звонок закончился, как и силы шевелится. Маленькая радость закончилась с осознанием, что Аме может стать еще хуже, но я с силой ударил себя по лицу. Он поправится! Не сметь раскисать! Превратишься в амебу, и будешь ему досаждать всякой нудностью. Прихожу в себя еще часа два, но толком ничего не меняется. Поделал работу по дому, послушал радио. Даже хотел выпечкой заняться, но ничего не вышло. Следующие дни прошли почти так же. Просыпался, работал, подавлял истеричный кашель. Совсем скоро Америка сообщил, что его выпишут уже на следующий день. Я не был готов. Я не хотел показывать, что вру ему. Хотел скрыть все последствия стресса. Приятный ветер щекотал оголенную кожу. Под собой чувствую мокрую землю. Приоткрываю глаза и смотрю на небо, такое чистое и голубое. Слышу мягкий звон колокольчика. Волосы парят на ветру, освобождая шею от сковывающего ощущения. Перебираю пальцами, оставляя в земла бороздки. Так спокойно мне еще не было. Кто-то подходит сзади и присаживается рядом. Говорит он дружелюбно и совсем не напрягает присутствием. Я из любопытства поворачиваю голову, но никого не вижу. Накатывает непреодолимый страх и я подрываюсь с места просыпаясь. Руками обхватываю себя, пытаясь унять дрожь. Подкатывает тошнота. Бегу по квартире до точки назначения. Пристально смотрю на правую руку. Ту самую, которую ненавижу. Большие и маленькие шрамы, недозажившие порезы, все это успокаивает и делает больнее. Я вспоминаю о чем думал, о чем не мог забыть. Вспоминаю, как делал это почти в беспамятстве. На затястье есть самый первый шрам. Это была попытка суицида после смерти отца. Палец непроизвольно дернулся. Тогда меня спас украинец. Зачем ему это было нужно? И еще дернулся, но куда сильнее. Да и мне надо было просто сонную артерию вспороть, а не вот этим страдать. Теперь палец дергался непрерывно, отстукивая в воздухе неразборчивый ритм моего беспокойства. Все такие обеспокоенные были, спрашивали как я, как самочувствие. Лицемеры. К нему подключилась головная боль, резко стреляющая в виске. Только Беларусь была искренна. Она мне убаюкивала каждый вечер, говоря, что все умирают, мне только пережить это надо. Боль и нервный тик. Дыхание прерывается, а я пытаюсь заглушить приступ кашля, почти получается... Она тоже грустила, но осталась сильной для меня, не то что я. Затем кашель проходит, и проходит тик, но стрельбище в моей голове обеспечено до конца дня.