Тень

Постепенно комнату стал окутывать холод, Саске надел третий свитер и двойные носки. Натянув не особо толстое одеяло повыше, он прикрыл глаза. Не спалось. В голове крутились слова наглой блондинки, что ночью ожидается минус восемь, и с каждой минутой, казалось, он слышал, как мороз, хрустя, подбирается к квартире. Как некстати вспомнился рассказ Итачи о семерых студентах, замёрзших до смерти. Отдёрнув одеяло, Саске сел на постели, решив сегодня не спать. Потирая озябшие руки, он проклинал соседку, у которой мозгов не было купить радиатор, и себя, попутно, что не смог отказать (не обязан же он был спасать какую-то дуру). Мужчина прошёл на кухню. В горле засвербело, и вскоре он разразился громким грудным кашлем. Вязкая мокрота коснулась языка, и следователь побежал в ванную сплёвывать. Как же его всё достало: холод, старая квартира, девушка с лестничной клетки, кашель, раздирающий лёгкие, и работа с полоумными людьми. А чего он хотел? Согреться. Бросив в кипяток пакетик зелёного чая, Саске сел на стул и посмотрел в окно, где чернела ночь, а на стекле отражалось его осунувшееся лицо и кухня. Он подумал о Сакуре. Скорее всего, бывшая жена сейчас на него злилась и проклинала, если Рок рассказал об их сделке. О Ли, попавшего под раздачу, об Итачи — одиноком брате, у которого кроме работы ничего нет. Он понимал его беспокойство насчёт своего будущего, но не принимал. Брат всегда заботился о нём, в какие-то моменты заменял отца и мать, помогал и прикрывал, до последнего был на его стороне и, даже когда в него летели плевки и оскорбления, тот молчал. Итачи был хорошим человеком, таким ему теперь уже никогда не стать. В первое время, в клинике, особенно в период ломки, когда его выворачивало изнутри, и всё из него вытекало мерзкой слизью, мышцы и кости невыносимо болели, пальцы скручивало от судорог, голова трещала и размазывала реальность перед глазами, он ненавидел брата всеми фибрами души: проклинал в бреду за то, что тот подверг его адовым мукам. Только пройдя, казалось, тысячный сеанс у психотерапевта, избавившись от всего дерьма в организме, вернув ясное сознание, обретя истинную свободу, Учиха понял, что Итачи поступил правильно, как настоящий брат. Саске знал, это решение не далось ему легко, но, если бы он не сделал этот шаг, кто знает, может, его уже не было в живых. Прежде чем говорить Шисуи и просить Рока, ему следовало объясниться с братом, поблагодарить за всё и попросить поверить в него, отпуская в свободное плаванье. Он больше не маленький мальчик, нуждающийся в заботе и поддержке, не подросток, бунтующий и ищущий понимания, а взрослый — поломанный, несовершенный, осознавший свои ошибки, и пытающийся себя починить. Этот путь ему нужно пройти самому, без чьей-либо помощи. И Итачи тоже пора бы начать жить своей жизнью, подарить кому-то свою заботу и вздохнуть хоть раз полной грудью, не сковывая себя высокими идеалами и чужими ожиданиями. Он не видел брата довольно давно, и оттого, что завтра на похоронах они встретятся, его охватило волнение. Саске сделал глоток горячего горького чая. Интересно, как он изменился за это время? Всё так же ночует на работе и бегает по двадцать пятому, или с кем-то встречается? Что он скажет ему, когда подойдёт? Как посмотрит в глаза? Начнут ли они общение с приветствия, или может они помолчат друг напротив друга несколько минут, а затем, отойдя от любопытных глаз, обнимутся, как в детстве, после долгой разлуки? В летнее время у Фугаку было больше работы, чем обычно. Многие брали отпуска либо отгулы, чтобы урвать парочку солнечных дней и провести время с семьёй. Только преступлений в летние месяцы не было меньше, даже наоборот, возрастали в геометрической прогрессии. Припекало ли голову солнце, тем самым толкая людей на проступки, или это просто случайность, никто не мог дать точный ответ. Однако следователи с приходом первых жарких дней, ненавидя всё на свете, брались за голову и носились по городу в поисках правонарушителей, а адвокаты и судьи сидели за стопками бумаг, изучая дела. Поэтому отца, за редким исключением, дома мало кто видел. Саске в какой-то степени был этому рад — утренних перепалок между родителями становилось меньше. Дедушка Рю забирал их с мамой в середине лета в загородный дом: огромный и старый, как и он сам. Там слышался зловещий треск сосен и беспрерывное пение птиц. Саске обожал дедулю: тот всегда возился с ним, брал на прогулки в лес, где они искали на стволах деревьев пустые скорлупки цикад и жука носорога. Он также возил его к себе на работу и разрешал посидеть в огромном кожаном кресле, разговаривал с ним как со взрослым. Они могли часами обсуждать новые серии мультфильма или новую игру, в такие моменты дед казался ему молодым. Мама с утра куда-то уезжала и возвращалась под вечер, к ужину. Её глаза, насколько помнил Саске, были красными от слёз. У Итачи с приходом лета начинались соревнования по плаванью, поэтому за город его никто не брал — слишком хлопотно было отвозить его каждый день на тренировки. После начинались олимпиады, и, как объясняла мама, они уехали, чтобы не отвлекать его от учёбы. Саске было жаль брата, тот лето за летом проводил за скучными книжками. Но Микото уверяла, что брат любит общество книг больше, чем общение с людьми, и его никто не заставляет проводить за ними целый день. Поэтому, когда у Итачи заканчивались соревнования, его отправляли в лагерь, чтобы он мог пообщаться со своими сверстниками. Учителя сетовали на его замкнутость и нежелание участвовать в общественной жизни школы, отец беспокоился о социализации ребёнка, и решил таким образом приобщать к обществу. Почему-то Саске всегда не покидало странное чувство, что от брата избавлялись. По выходным мать никуда не уезжала, проводила всё время дома: готовила его любимые блюда, разрешала есть сливочное мороженое в огромных количествах и выкидывать морковь из супа. Она словно превращалась в другого человека — свободного, счастливого и переполненного жизнью. Они смотрели страшные фильмы, прижавшись друг к другу, ходили на прогулки, устраивали пикники и выезжали в парк аттракционов. Саске нравилась такая мама, но он испытывал вину и дикий стыд перед Итачи за все это, ему хотелось, чтобы брат был рядом, и разделил с ним эти счастливые дни, увидел искреннюю, наполненную теплотой улыбку матери. — Возьмём в следующий раз Иту, — доедая картофель фри, сказал Саске, с мольбой смотря на мать. — Да, — немного подумав, ответила Микото, с любовью приглаживая взлохмоченные волосы сына, — обязательно возьмём. — Мам. — Что такое? — Ты можешь… — сын замолчал и вытер пальцы влажной салфеткой. Мягкий шелест листвы ласкал слух и солнце сквозь прорези соломенной шляпы падало на бледное лицо матери озорными веснушками. — Что такое? Скажи мне. — Можешь… любить брата так же, как меня? — осмелившись, произнёс мальчик, с опаской посмотрев на маму исподлобья. Она нахмурилась, и её чёрные глаза были сродни бездонной ночи. — Ты его совсем не любишь, не целуешь, не обнимаешь. — Сынок, — мягко улыбнулась она и коснулась его лица. Он ощутил лёгкое дрожание её пальцев. — Итачи уже вырос, а когда был маленький, я с ним точно так же ходила везде и дёргала за щёчки, — сказала она, снова улыбнувшись, но уже фальшиво. Потянув ребёнка за маленький аккуратный носик, мама чмокнула его в лоб. — Правда? — Конечно. Скоро и ты вырастишь, и я не смогу так просто к тебе подойти, ты будешь фыркать и отбиваться, как кот, нежелающий ласки. — Ты будешь отправлять меня в лагеря как брата? — Если захочешь. — А Итачи хочет? — Я… не знаю, чего он хочет. — Можно мы вместе с ним пойдём в кино? — Одни? — С тобой и папой, деда можно взять. В августе Итачи неожиданно возник с Фугаку в загородном доме. У отца было удручённое, измотанное лицо, он держал сумку за плечом и ослаблял галстук. Брат стоял рядом, губа его была разбита и пара мелких царапин красовались на скулах. Саске побежал и кинулся к нему на шею, тот в ответ сжал его в объятьях. Отец сказал, чтобы долго не вис, так как Итачи себя плохо чувствует. Позже, подслушав разговор родителей, он понял, что брат подрался в лагере и его попросили покинуть место как можно скорее. Конец лета они провели вместе, и это было самое счастливое время, которое он помнил. Даже Фугаку раз в неделю приезжал к ним, привозил конструктор и, разложив его на полу, они присаживались рядом и собирали его, как настоящая семья. Неджи ворочался в постели и не мог уснуть. Его мучала не бессонница, а кашель напарника за стеной. Он уткнулся лицом в подушку, чертыхнулся, а затем, соскочив с кровати, направился к выходу, надевая тапки. Ему всё равно, замёрзнет ли тот в своей холодной квартире или нет, говорил он себе. Кашель — это всё из-за него. Действует на нервы. Может, если тот согреется, покашливания прекратятся. Разумеется, его поступок благороден, но стоило подумать, прежде чем делиться радиатором. Не думал же Саске в действительности, что он согласится пригласить его в свою квартиру и делить с ним диван? Уму непостижимо. Ведь он, Неджи, и сам мог поделиться обогревателем и поехать ночевать к отцу. И почему эта мысль не пришла в голову раньше? Может из-за того, что он был поглощён мотивом его широкого жеста? Этого треклятого Учиха он совсем не понимал: порой он бесил, иногда вгонял в ступор, временами ему было его жаль, а подчас хотелось, чтобы тот помер. И почему он о нём вообще думает? Это ненормально. Неджи постучал в дверь. Нахмурившись, Саске вопрошающе взглянул на него. В трёх свитерах и наспех накинутом пиджаке на плечах напарник выглядел до смеха несуразно. Хьюга сдержал вырывающуюся наружу ухмылку и едкий комментарий, придав лицу больше серьёзности, переступив через себя, сказал: — Собирайся. — Куда? — Ко мне… — Мне не холодно, — сложив руки перед собой и опираясь о дверной косяк, заупрямился Саске, хоть он был совсем не против провести остаток ночи в тёплой квартире. — По тебе видно. Не ломайся как девка, — выплюнул Неджи, отчего лицо Учиха полыхнуло яростью. Тот сжал кулаки и закусил нижнюю губу. — Ты мне спать мешаешь из-за кашля. — Ну уж извини, не я стены такими сделал. И думаешь, приду к тебе и всё пройдёт? — Я не намерен тебя уговаривать. Либо ты идёшь, либо кашляй в подушку. Учиха взял одеяло и, стащив тонкий матрас с кровати (не будет же он спать в его постели, лучше на полу), направился к квартире напарника. Неджи с удивлением на него посмотрел, когда тот втащил свои пожитки, но ничего не сказал — такой расклад его вполне устраивал. Квартира Хьюга ничем не отличалась от его собственной, разве что была на несколько градусов теплее и в ней было больше мебели. Да и выглядела она, согласился про себя Саске, более уютной. Бросив вещи на черно-коричневый ковёр в мелкую полоску, он огляделся вокруг. Везде был порядок: книжки на книжной полке были выставлены в аккуратный ряд по убыванию, стол чистый, без единой пылинки, и диван, на вид немного потёртый. Неджи выкатил радиатор из спальни, быстро закрыв дверь. Саске смекнул, что напарник не хотел, чтобы тот видел комнату. Боковым зрением, мельком Учиха заметил коробки, проклеенные скотчем. Неджи прошёл на кухню и, достав что-то из холодильника, поставил в микроволновку, та через минуту запищала, и напарник вошёл в зал, протянув кружку. Саске сидел на своём матрасе, облокотившись о диван и прищурившись. От скуки читал корешки книг напротив. — Молоко с содой… помогает успокоить кашель, — Учиха с сомнением взял кружку и, покрутив в руке, с отвращением сделал глоток. — Ты уже не в том возрасте, чтобы корчить рожи, — ухмыльнувшись сказал Хьюга и Саске захотелось дать ему в лицо. — Ты хоть сам дерьмо это пробовал? — Да… В детстве мама давала, когда болел. — Мне давали сиропы, — выпив залпом, зачем-то вставил Саске и вскоре пожалел о сказанном. Хьюга был уязвлён. — Смотря у кого какое детство было. — Что ты хочешь этим сказать? Избалованный ребёнок богатых родителей? — завёлся Учиха. Ему хотелось раз и навсегда поставить точку. Надоело, что Неджи смотрел на него сквозь призму социального положения родителей. Словно у него не жизнь была, а сказка, где всё исполнялось по его желанию. Он ходил в такой же горшок, ну может чуть получше, и жопу рвал ради хороших оценок в школе, чтобы не позорить родителей и поддерживать образ прекрасной семьи, где все друг друга любят и заботятся. От этого всего выворачивало, хотелось, чтобы люди копнули глубже. Увидели обман, что в их семье за каждый неверный шаг отчитывали и тыкали лицом в собственные ошибки, как маленького котёнка в собственное говно, приучая ходить в лоток. Кто-то ещё осмеливался рассуждать, как им с братом повезло родиться в столь влиятельной семье и списать все их заслуги на врождённый талант. Родиться в их семье — это не везение, а проклятие. Что бы ты не делал, кого бы ты из себя не представлял, настоящего тебя никто никогда не увидит. — Я ничего такого не говорил. — Но ты об этом думаешь. — Может быть, — не стал отрицать Неджи, и потёр шею. — Может мы проясним? — Что? — Я не выбирал семью и никогда не просил прикрывать мой зад! — Да что ты? Тогда почему не… — Хьюга замолчал, сильно сжав челюсть, понимая, что их словесная перепалка может перекочевать в драку. — Не признался в убийстве Тен-Тен? — закончил Саске, встав и без страха взглянул в серые глаза. — Потому что это был не я! — Так ты себя успокаиваешь… Рикошет, несчастный случай! — яростно, зверски, схватив его за свитер, прошипел Неджи. Глаза помрачнели, стали сродни свинцовым грозовым тучам, на шее проступили вены. Тонкая жилка запульсировала на лбу. — Нет! — крикнул Саске и, схватив его руку, со всей силы оттолкнул от себя. Тот попятился, чуть не упав, но быстро выпрямился. — Не несчастный. Это было убийство! — Вот именно, Саске! Это было убийство! Если бы ты не был обдолбан, она была бы жива, — перешёл он на шёпот, тонкая слеза скатилась по щеке. — Ты… ты, — он поднял руку, указав на него, — убил её. Ты не должен был выходить с ней на задание обдолбанным! — Не должен был, — повторив полушёпотом последнюю фразу, Саске быстро утёр предательски выступившие слезы. — Не было и дня, чтобы я об этом не сожалел. Ты не знаешь, сколько раз я прокручиваю тот день в голове, сколько раз пытаюсь собрать всё по крупицам… Переиграть, — он присел на край дивана и, опустив голову, зарылся руками в волосы. — Если бы она тогда донесла на меня… — Что? — опешив, произнёс Неджи, и опёрся рукой о шкаф, ноги подкашивались. Смутная догадка, что Тен-Тен знала о состоянии напарника, сейчас подтверждалась и он не был готов к правде. — Она заметила, что я сижу на коксе раньше, чем мой брат, и никому не донесла. — Ты врёшь, чтобы выгородить себя, — Хьюга часто задышал и опустился на пол, словно его тело покинула душа. Порой, ночные дежурства были насыщенными с постоянными вызовами и разборками до рассвета, а иногда — тишь да гладь, как сегодня. Время тянулось мучительно медленно, не найдя ничего интересного, Саске пролистнул сухой отчёт и взглянул на Тен-Тен. Она читала книгу, поскрипывая креслом. Размяв шею и зевнув, отложила в сторону и заметила его взгляд. Увидев ее тёплую улыбку и привычный прищур глаз, он на время очаровался напарницей. Вспомнив первый день знакомства, ухмыльнулся самому себе: невысокая девушка, с раскосыми карими глазами, влетела в кабинет и с размаху, крепко пожала ему руку. На первое своё фи, что приставили девчонку, он получил со всей дури подзатыльник. Рука у неё была тяжёлая. Они как-то с первой недели поладили, словно были давно знакомы. Тен-Тен в нём не видела никого, кроме напарника. Она не стеснялась подколоть, указав на ошибку, смачно высморкаться, пошло пошутить, материться как последний сапожник, и съесть коробку пончиков, не заботясь о фигуре. — Что такое? У меня за спиной инопланетяне танцуют ламбаду? — Нет, — усмехнулся Саске, представив себе зелёных человечков. «И как ей это взбрело в голову?». — Тогда почему улыбаешься? — Да так, вспомнил, как ты в первый день меня огрела. — О, извини. Больно было? — Саске кивнул. — Ну, у тебя было такое лицо, — она скорчила рожицу, закатив глаза, — что руки чесались — хотелось влепить затрещину. — Я выйду, — прервал он, чувствуя, что руки начинают немного подрагивать, — покурить. — Да, конечно, — ответила Такахаши, — а я за кофе. — Возьмёшь и мне. — Без сахара, как всегда? Закрывшись в кабинке туалета, Учиха достал порошок, который отобрал у нарика в двадцать пятом, обыскивая карманы. Опустив крышку, сел сверху. Свернув купюру в трубочку, в предвкушении посмотрел на белую пыль в пакете. Кто-то зашёл, послышалось журчание, а затем вода хлынула из крана. Дверь захлопнулась. Вдохнув через нос, он откинул голову назад. Было хорошо, чертовски хорошо. Усталость как рукой сняло и его переполняли эмоции, хотелось бежать марафон. Ещё несколько минут он приходил в себя, а затем закапал в глаза капли, чтобы скрыть расширенные зрачки. Тен-Тен не было на месте, но её звонкий голос вперемешку со смехом доносился из общей комнаты. Он уселся в кресло и, потирая нос, прикрыл глаза. Тело расслабилось и ему казалось, что он парил. — Твой кофе, — вытаскивая его из нирваны, прокричала Тен-Тен и вложила в руку стакан. — Спасибо, — ответил он, медленно открывая глаза. — На чём ты сидишь? — На стуле, вроде бы, — непонимающе ответил он, а затем, поёрзав, добавил. — Ан нет, на кресле. Такахаши, отодвинув с края стола бумаги, села на уголок и нагнулась к нему так, что он разглядел радужки её карих глаз с ореховыми крапинками. — За дуру меня не держи. — Как давно ты заметила? — тут же выпрямившись, встревоженно произнёс Саске. Она отодвинулась, взяв настольный календарь возле компьютера, прислонила указательный палец к губе. — Месяца три назад. — Что ж не донесла? — отвёл он взгляд. Тен-Тен спрыгнула и двинулась к своему столу. — Не моё это дело… Пока не моё. Но если выйдешь из-под контроля, донесу. — И ты вот так всё оставишь? — Ты не маленький, а я не мамка. Меня как-то закинули в отдел по борьбе с наркотиками, жуткое место, скажу тебе. Так вот, вроде бы отдел по борьбе, а двадцать процентов сотрудников на этой дряни сидят. Говорят, помогает не свихнуться. И все закрывают глаза, главное план выполняют, начальство довольно. Все счастливы. Я как-то привыкла, — пожала она плечами. — Ты мне нравишься, Саске, обещай, что не увижу тебя ошивающимся в подворотне в двадцать пятом. Не хочу видеть такой судьбы. — Думаешь, я с жиру бешусь? — Я? Каждый находит разные причины подсесть, но часто не находится причин соскочить, — развела она руками, и села на стул, смотря в потухший экран монитора. — И долго ты? — С академии. Тен-Тен присвистнула. Столько вопросов без ответов крутились в голове Неджи один за другим: как она могла так халатно относиться к работе? О чём она думала? Почему не доложила начальству, не поделилась с ним информацией? Хотелось бежать к её могиле и кричать там до срыва голоса, чтобы она разъяснила ему всё. — Я был обдолбан. Я признаю, но… Я не мог. Не мог убить её. Никто мне не верил. Когда все вокруг утверждают, что это была галлюцинация, начинаешь задумываться и приходить к такому же выводу… Ты сегодня сказал, что Изуми была подругой Тен-Тен, и сейчас… Что-то щёлкнуло, — он прислонил палец к своему виску. Неджи непонимающе на него посмотрел. Саске выглядел встревоженным, возбуждённым и нёс какой-то бред. — Как в фильмах. Понимаешь? Щелчок и размытая картина приобретает очертания… Последний пазл складывается воедино. Изуми — ключ. Они что-то искали и их убрали. — Что ты несёшь? Я сказал, что они подруги просто для того, чтобы Наруто ничего не заподозрил. У Тен-Тен не было подруг. Саске, не слушая его, описал круг по территории комнаты, поджав губы, задумчиво пробежался глазами по стенам. Если бы Неджи не знал, что напарник чист, то подумал бы, что он под кайфом. — Нет, нет, они общались. Можно сказать, сдружились за несколько недель до её смерти. Она же поздно приходила домой в последнее время? — Эм, — задумался Неджи, припоминая её отговорки, что много работы. — И она хотела уволиться, а потом резко передумала, решив немного задержаться. — Да, — ему тогда показалось это странным, но он не хотел торопиться со свадьбой, поэтому не придал значение. — Что-то её остановило, что-то связанное с Изуми, — цепляясь за тонкую призрачную нить, говорил Саске. Хьюга нахмурился, не понимая ничего. — И эти отчёты… Эта волокита с бумагами, так и сыпались на нас, словно мы напортачили. Оставленный бумажник, — речь была прерывистой, бессвязной, а затем он резко замолчал и повернулся. Его чёрные колючие глаза смотрели сквозь него, как будто видели там картину прошлого. — Изуми писала отчёты за Итачи и Шисуи. Тен-Тен так злилась на них… С этого всё началось. С той ночи, — он ударил кулаком о ладонь и просиял. — Тогда она приходила ко мне, а я, идиот, не придал этому значения. Нагрубил. Слишком поглощён был собой. Она хотела знать… Она подозревала кого-то… — Да кто, чёрт возьми, к тебе приходил?! — не выдержав, спросил Неджи и встал со стула. — Изуми. Расспрашивала о том, кого я видел, несла бред про понимание, что знает, каково это, когда тебе не верят. Я отмахнулся от неё, посчитав это жалким жестом сочувствия. Я тогда сам не понимал, где реальность, где фантазия, — Саске прошёл к порогу, а затем медленной походкой двинулся вперёд, остановился и прислонив палец к губам в знаке молчания, прищурился. «Саске, беги!», — услышал он крик Тен-Тен и резко вытянул руку на уровень глаз. — Бам, — громко сказал он, его зрачки расширялись, лицо стало мертвенно-бледным. По телу Неджи пробежался холод. — Бам, — а затем Учиха упал на колени, его затрясло, и он, коснувшись лбом пола, полушёпотом произнёс. —Два выстрела, первым был не мой, — его плечи содрогнулись, и он заплакал. — Я не убивал… не убивал. Неджи, стоя посреди комнаты в оцепенении, наконец поверил.

***

— Вы уверены, что хотите снять всю сумму? — сказал представитель банка, незаинтересованный в оттоке денег. Мужчина лёгким покашливанием попытался привлечь внимание клиентки. — Что, простите? — встрепенувшись, ответила Хината, нервно сжав рюкзак на коленях. Мужчина повторил вопрос, изучающе пройдясь по девушке. — Эм… Да, — запнулась она, уверенности в голосе не было, он предательски дрожал. Нет, конечно, она не уверена в правильности своего решения, и находится в ужасе от всего. Она оглянулась по сторонам в поисках какого-то знака, но ничего не заметила: люди сидели на скамейках из искусственной кожи под кондиционером и протирали платком мокрые шеи и лбы. Отец открыл счёт на её имя с приличной суммой, как только она поступила, и отправлял деньги каждый месяц. Он всегда говорил, что это деньги на учёбу, на тот случай, если она слетит со стипендии. Серое лицо отца в морге с закрытыми глазами возникло перед ней, и она с трудом подавила в себе рвущиеся наружу слёзы. — С вами всё хорошо? — нахмурившись, спросил мужчина. — Да. Банковский работник, достав стопку денег, пропустил через детектор валют. Затем, набрав что-то на компьютере, распечатал бумаги и, прочитав их несколько раз, поставил галочки. — Распишетесь, где указал. Вы теряете проценты, сняв деньги сейчас, если бы через месяц, то… — Я… знаю, — Хината взяла ручку и поставила подпись. После похорон начальник Хиаши, седовласый старик, подошёл к ней и, приобняв за плечи, с прискорбным лицом сообщил, что квартира была выдана отделом и отец не успел её выкупить, поэтому как можно скорее нужно освободить помещение. Ввиду её положения, ей дали щедрые две недели. Однако, она не могла так долго отсутствовать в университете, поэтому уложилась в три дня. За три дня она освободила квартиру, в которой прожила почти восемнадцать лет. Голые стены с проступающими в некоторых местах гвоздями, осиротело смотрели на неё. «Вот, что остаётся после смерти — обнажённая пустота», — подумала Хината, закрывая дверь. Она увезла почти все нужные вещи, когда переезжала. Помнится, отец бережно складывал тяжёлые коробки в машину, летнее солнце жарило и отсвечивало серебром от автомобиля. Соседка сверху явно жарила рыбу, открыв окно нараспашку, и запах, смешанный с чесноком, витал вокруг, раздражая нос. Отец постоянно спрашивал: «Ты точно всё взяла? Ничего не забыла?» и спускался с коробкой. Эти вопросы раздражали, она, поджав губы, кивала и шла за новой. Сейчас же дочь думала о том, что он, возможно, хотел сказать ей что-то другое, но, скорее всего, не мог подобрать нужные слова. Его рубашка промокла от пота, а лицо пошло красными пятнами. Он, поднимаясь по лестнице, прижимал белый носовой платок к лицу. У отца была белая тонкая кожа, как у неё, поэтому даже слабые солнечные лучи обжигали. Ей всегда хотелось иметь красивый ровный летний загар, а не прятаться под зонтиком, чтобы не ходить потом красной помидоркой. Папа как-то в шутку сказал, что такой тип кожи встречается чаще всего у аристократов, но они ими не были, жили от зарплаты до зарплаты, поэтому Хината считала всё это несправедливым. Хотя кто знает, может папа был из состоятельной семьи. Его брезгливость, манеры и идеально прямая спина наталкивали на такие мысли. Хиаши никогда не говорил о родственниках. Были ли они вообще? А если и были, то кем? Но одно то, что за столько лет никто не появился на пороге их квартиры, не помог отцу, когда он потерял жену, и не прислал дешёвую открытку на День Рождения или Новый год, говорило о том, что если и были, то явно до них не было дела. Раз отец ни разу не упоминал о родственниках, значит на то были свои причины. Самым сложным для Хинаты было войти в комнату отца. Она при его жизни заходила туда редко, чтобы прибраться: вытереть пыль и вымыть полы. У него была небольшая комната, тёмная. Соседний дом падал тенью, и ветки каштана заслоняли всё окно и скребли стекло в ветреную погоду. Из-за вечного сумрака помещение походило на гробницу. Она пыталась в своё время хоть как-то внести краски: сменила тёмные тяжёлые шторы на лёгкую светлую тюль (дешёвую, правда, но красивую), купила аспарагус с пушистыми зелёными листьями. Наверное, ему понравилось, правда, отец никак не прокомментировал перемены. Она открыла шкаф, высокий, почти до потолка, старый с позолоченными маленькими ручками и от него повеяло запахом порошка с отдушкой морского бриза за триста йен и тяжёлым одеколоном, аромат которого нельзя было убить даже часовой стиркой в машинке. Не хватало только лёгкого дыма сигарет, чтобы воссоздать запах отца. Она знала, что он курит, даже мятные конфеты не могли приглушить никотин. Кого он хотел обмануть? Мысль о том, что папа где-то прячется от неё, выкуривая папиросу, как мальчишка, заставила улыбнуться. Взяв стул, она встала на него и, сгребая всю одежду с полок, бросила на кровать, а затем, рухнув в ворох вещей, зарыдала. Хината прижала к себе голубую футболку, зашитую в некоторых местах, и засмеялась сквозь слёзы. Вспомнилось, как она всхлипывала на диване напротив него, размазывая сопли по лицу, а папа, не обращая внимания, орудовал иголкой, латая дыру. Платье было совсем новое в мелкую голубую клеточку с красивыми рукавами-фонариками, она порвала его о забор, бегая от вредных мальчиков, пугающих пойманной саранчой. Было так обидно, что она поносить его не успела, и уже всё испортила. Казалось, отец разозлится и больше не будет ничего покупать, но он, ничего не сказав, молча штопал. Впрочем, после этого мальчишки к ней не подходили на пушечный выстрел, а платье она проносила два сезона, пока не выросла. После у неё было много миленьких вещиц, но то заштопанное было её любимое. «И почему я не вспомнила об этом раньше?», — подумала она, погружаясь в сон. Проснулась от стука в дверь — соседка принесла еду, выразив свои соболезнования. «Хорошим он был человеком, — протянула женщина, — любил тебя. Ты держись. Жизнь она такая — непредсказуемая». Закрыв дверь, Хината растеклась по стене, не в силах встать. Самым сложным было разбирать его письменный стол, имитацию под красное дерево. Там она находила вещи, которые не ожидала найти: открытку, сделанную на день матери со своим размашистым подчерком: «папа — это мама», детские рисунки, молочный зуб, который должна была забрать зубная фея из-под подушки, браслеты из бисера, которые плела. Зачем он их хранил? Фотографии мамы, удивительной красоты женщины, но ей абсолютно чужой. Рядом с ней отец выглядел счастливым. Интересно, каким бы он был, будь мать жива? Свои фотографии, сделанные в младенчестве, где мама и папа держат её на руках. И старую, потёртую книжку, в самом углу полки, с выпирающими страницами. Она открыла и тут же захлопнула— там аккуратным подчерком были выписаны рецепты детских блюд. Почему такие вещи вскрываются так поздно, когда ничего не изменить? Почему узнаёшь человека только тогда, когда ничего уже не исправить? Хината покинула город, взяв с собой маленькую коробку, остальное раздала на благотворительность. И это всё, что он после себя оставил. Выйдя из банка, девушка направилась домой. Эрика грызла ногти и сидела в углу с распухшими глазами. Когда она поставила пачку банкнот на стол, подруга оживилась, бросилась на шею и расцеловала. Жизнь текла своим чередом. Размеренно и спокойно. Эрика продолжила оставаться на сомнительной работе, а Хината после учёбы подрабатывала официанткой в кафетерии недалеко от университета. Она иногда жалела, что отдала подруге всю сумму, когда с ужасом представляла, что лишилась стипендии. Деньги, которые она получала за подработку, не покрыли бы обучение. На носу были последние семестровые экзамены, и она стала засиживаться в библиотеке до её закрытия и уходила с рассветом из дома, поэтому совсем не заметила, что Эрика куда-то исчезла, забрав все вещи. Лишь когда арендодатель появился в дверях, она осознала, что подруги след простыл. Беспокоясь, как бы с ней чего не случилась, она пару дней потратила, опрашивая круг её знакомых (странных людей, торчащих на дури). Те разводили руками, говорили, что не знают. Ходили слухи, что она кому-то задолжала большие деньги. На вопрос, что стало с её матерью, люди смеялись, говоря, что Эрика выросла в детском доме и ни о какой матери не может быть и речи. А была ли Эрика? В этот момент Хината поняла, что её жестоко обманули, обобрав до нитки. Хината слетела со стипендии, недобрав трёх баллов, и в этот момент её мир рухнул. Она панически смотрела на результаты, моргая, пытаясь убедиться в реальности, не веря своим глазам, но сколько бы она ни закрывала глаза, цифры не менялись. Это была катастрофа, которую она не могла остановить. Деньги за обучение нужно было внести через месяц, но где их взять? Может взять академ, скопить немного и продолжить, а дальше что? Если она снова провалится со стипендией, как она будет покрывать обучение? Разбитая, она поднималась по лестнице и не обращая внимания, что вокруг стоят сомнительные мужчины, достала ключи и не с первого раза попала в замочную скважину. — Эрика? — Что, — обернулась она. Трое мужчин в чёрной одежде крепкого телосложения с татуировками на шее смотри на неё как волки на ягнёнка. Она нервно сглотнула, не в силах сделать шаг. Её парализовал страх. — Эт не Эрика, — вздохнула, — подруга её, — всё напряглось. — Вот как? — сказал самый высокий, крупный и устрашающий мужчина из них, и потёр шрам, прорезающий пол лица от уха до уха. Розово-фиолетовый, неровный, неаккуратный коллоидный рубец выглядел до омерзения жутко на загорелой коже. Потускневшие зелёные глаза, как у слепого или мертвеца, внушали чудовищный трепет. — Поговорим? — она выпучила глаза, он усмехнулся. — Только мы с тобой, они постоят здесь, — его рука открыла дверь и втолкнула в квартиру. — Уютно. — Я… Я не знаю где Эрика, — заикаясь, пролепетала Хината, прислонившись к стене. — Она… меня обманула. — Свою подругу? — цокнул мужчина и покрутил в понимании головой. — Нехорошо. Она и меня обманула, смылась с моим товаром. Я потерял деньги. — Сочувствую, — ляпнула она, он расхохотался, оголяя крупные белые зубы. — У Эрики не было семьи. Можно сказать, друзья — это семья. У меня нет времени искать эту сучку. Поэтому ты, как её единственная семья, расплатишься. — Что? Подождите… Нет, мы не друзья! — задыхаясь, прерывисто говорила Хината. Казалось, её закрывают в гробу и опускают в яму. — Люди говорят, что друзья. К четвергу собери пять миллионов йен, и я тебя больше не побеспокою. — Но у меня нет таких денег, — слёзы хлынули из глаз, руки затряслись. — У меня вообще нет денег. — Ууу, — взяв её за подбородок, он дёрнул её голову в одну сторону, затем в другую, оценивая, и провёл загрубевшим пальцем по влажным губам, — у такой милашки и нет денег, — она громко всхлипнула. — Что, ни с кем не трахаешься? Многие студентки так подрабатывают, а с таким личиком отбоя не будет. Хината в ужасе захлопала мокрыми ресницами, и её стала бить дрожь. — О, вот это сюрприз, — он снова расхохотался. — Будешь работать на меня? Эрика была дилером, искала клиентов и сплавляла дурь, отработаешь всё и отпущу. — Нет, — сквозь зубы процедила она. — Тогда пущу по кругу. Соглашайся, пока не передумал, — его взгляд стал серьёзным и жёстким. — Я не шучу, когда дело касается денег.

***

Фугаку зашёл в кабинет, сев за стол, достал из сейфа помятую, всю в изломах фотографию. На него смотрела девочка с щербатой улыбкой и двумя хвостиками. Она смеялась. Он закрыл рот рукой, подавляя рвущийся изнутри крик боли, а затем разорвал снимок на мелкие кусочки и выбросил в урну. — Ты не моя… Не моя дочь… Чужая, — прошипел он и, закрыв глаза, горько заплакал. — Не моя… Не моя. Он мог бы сделать анализ, чтобы убедиться, развеять сомнения, но не хотел, потому что, если всё сошлось, он не смог бы с этим жить, не перенёс, пустил бы себе пулю в лоб. Он вспомнил глаза Хазуки, наполненные нежностью и любовью, и названной дочери — полные ужаса и ненависти, испепеляющие, готовые убить, уничтожить, и сжал кулаки. — Ты не моя дочь, — сказал он твёрдо и уверенно, выдыхая и утирая постыдные слезы. В кабинет постучали, и Фугаку, откинувшись на кресле, крикнул, чтобы вошли. Секретарь принёс кипу бумаг на подпись и напомнил о собрании в десять. Он черкнул ручкой и, встав из-за стола, попросил позвать уборщицу, чтобы вынесли мусор из кабинета. Жизнь продолжалась и прошлому больше не было здесь места.