О доверии

Юкио придирчиво осмотрел себя со всех сторон и угрюмо хмыкнул. Если собственное голое тело становится первым воспоминанием, которое он может откопать у себя в голове — ну, что ж, новая жизнь будет веселой. Кто-то рядом благодушно накинул на него какую-то длинную фиолетовую мантию, по виду больше напоминающую тряпку, чем элемент одежды, а после отошел к человеку, безэмоционально лежащему в луже. Спасатель голого тела Юкио с бело-черной, странно обстриженной прической бегал вокруг лежащего и пытался его поднять, но безуспешно. Тот лишь подергивался от чужих, легких пинков, но сильно не обращал на это внимание. Юкио повернул голову направо и увидел крайне тихого человека рядом с собой — тот хмурил густые брови и стоял в «типичной позе задумавшегося человека» — с рукой на подбородке, пальцами на ней виде галочки и второй рукой на боку. Такая до странного комичная сцена (слово из какой-то пародии на эпичную театральную постановку) продолжалась буквально минуты две. Бело-черному пареньку надоело делать бессмысленные действия, да и никто ему не помогал — он обиженно (Юкио, он мог поклясться, впервые видел НАСТОЛЬКО грустную мину) обернулся на него и стоящего рядом густобровика, но через секунду улыбнулся самой наигранно-доброй улыбкой (все еще обижался! Юкио всеми правдами и не правдами надеялся, что не на него. Потому что он тогда даже не знал бы, за что извиняться) и подошел к ним. Он пнул человека рядом с Юкио, и только после этого уже вполне искренне улыбнулся ему самому. — Здравствуй, Юкио. Мое имя Ген. Прости за такое цветопредставление. Наш хозяин никак не хочет вставать с земли, а Рюсуй стал статуей. — Ха-ха! — отмер персонаж справа, напугав своим громким, неожиданным смехом Юкио до усрачки. — Если бы я стал статуей, то самой красивой. Но жаль, что время для этого еще не пришло. — А по какой великолепной причине тогда из себя строил великого мыслителя? — Думал, как представляться. — По-моему, у Юкио представление обо всём происходящем уже самое худшее. — Значит, нужно исправляться! — Рюсуй щелкнул пальцами и громко рассмеялся, уж точно производя неизгладимое впечатление. — Привет, Юкио! Позже мы в спокойной обстановке тебе всё объясним подробнее, видимо, наш хозяин сейчас не способен правильно функционировать, но если вкратце — мы теперь друзья. Очень дружные друзья. — А не слишком ли кратко? — Ген толкнул Рюсуя плечом, причем совершенно не сдерживаясь — тот отлетел на метр и схватился за ушибленное плечо. Мужчина в луже, до этого не подающий ни единого признака жизни, впервые за все это долгое время очень тихо пискнул. Юкио обернулся на бело-черного мужчину — тот не отреагировал на писк, словно совершенно его не услышал. Юкио мысленно пожал плечами, решив поднять эту тему когда-нибудь, когда вспомнится. — В общем, это немного сложно понять, но ты умер. Когда душа достаточно чистая, ее после смерти может забрать себе Бог. Ну, это не тот Бог, о котором ты привык слышать, к Иисусу ты не попадешь. Его нет. Но есть такие Боги, как наш дурачок, лежащий в луже — Сенку, Бог Науки. Теперь ты, как мы с Рюсуем, его оружие. — Как раб? — Эм, — опешил от вопроса Ген — сам он такое никогда в принципе не рассматривал — хоть это и было вполне логичным умозаключением при отсутствии объяснений, — не могу сказать, что нет. Даже и не знаю, как описать. — С рабами ведь обращаются, как с пустым местом. Кормят огрызками, заставляют работать день и ночь, бьют и, когда они умирают, скидывают в одну и ту же яму. Сенку с нами никогда так не поступал. — Спасибо, Рюсуй. Да, мы не то чтобы свободны идти, куда вздумается и делать то, что вздумается, как при жизни, но всё же Сенку делает всё, что в его силах, чтобы дать нам необходимое личное пространство. Знаешь, слово «рабство» тут не подходит, это скорее «сожительство с обязанностями». — Я понял. Извините, если это прозвучало грубо по отношению к Богу Науки. — Мои оружия зовут меня просто «Сенку», — произнес внезапно появившийся за спиной Гена Бог, заставляя всех вздрогнуть. Бело-черноволосое оружие обернулось на хозяина с нечитаемым выражением лица. — Вот и солнышко проснулось, петухи закукарекали. — Это ты меня сейчас петухом назвал? — Сенку поставил руку на бок и поднял одну бровь, совершенно не раскаиваясь за поведение ранее. Ген очень тяжело вздохнул и похлопал Сенку по плечу. — Да, заслужил. Как бы Ген ни хотел спросить про произошедшее ранее, он, почему-то, ничего не говорил. И энергичный парень рядом с Юкио, которого Ген назвал Рюсуем, тоже молчал. — А почему ты, Сенку, — решил взять все в свои руки Юкио, раз уж никто не задавал интересующий его вопрос, — лежал в луже? У тебя все волосы грязные и мокрые. Сенку дотронулся до головы и, почувствовав неприятную жижу, слегка усмехнулся. — Мне нужно было подумать. Проанализировать факты. Иногда только в луже в середине города накатывает приличное вдохновение. Ну а кто я такой, чтобы ему сопротивляться? — Ну не знаю, — произнес Ген и очевидно, переигрывая, поставил руки на бока и состроил крайне думательное лицо, — например ответственный взрослый, взявший на себя огромное бремя трех жизней, которым дал второй шанс? Мне вот иногда интересно: почему все Боги ходят какие-то серьезные, задумчивые, а наш как с луны свалился? — Ну знаешь, Ген-кун, — Бог Науки язвительно выделил обращение «кун» и с удовольствием наблюдал за скривившимся лицом своей реликвии, — какие оружия, такой и Бог. — Нет причинно-следственной связи, Сенку-семпай. Родился первым ты, а не мы. — С твоей ситуацией я бы поспорил, Ген-тян, но что-то не хочется ничего доказывать упрямцу. — Это с каких это пор я стал упрямцем, Сенку-доно? — С тех самых пор, когда стал моим оружием, Ген-оппа. — То есть Сенку-аджосси решил признать, что он был не прав в своем высказывании ранее? — Нет, потому что я сказал лишь то, что хотел услышать ты, Ген да-цзе. — Ах вы так, Сенку лао-тоу? — Ты все правильно услышал, бао-бэй. — Так к детям обращаются, — внезапно умерил свой пыл Ген и покраснел, уткнувшись в сведенные вместе ладони. Юкио мысленно засчитал один балл в копилку побед Сенку. — Ген-дагэ, — Рюсуй подошел к спорящей ранее паре и хлопнул Гена по спине — да так, что тот пролетел вперед и сам чуть не уткнулся носом в лужу. Отомстил, — я думаю, что не очень культурно разводить перед новым оружием сыр-бор. Он сбежит, не успеем мы сказать «Каравелла». Но даже после десятка ни о чем не говорящих Юкио названий кораблей, произнесенных Рюсуем по чистой случайности очень сильно увлеченного человека (он даже рассказал подноготную каждого судна), Юкио всё еще никуда не уходил. Не то, чтобы это смущало — просто и Сенку, и Ген, и Рюсуй уже отчетливо осознавали, что хорошее первое впечатление с песнями и плясками ушло в лес. Но Юкио лишь сдержанно улыбался на огромные, посвященные кораблям поэмы Рюсуя, на непонятно откуда взявшееся и не проходящее смущение Гена и на дикий, безудержный хохот своего хозяина. Поэтому, когда они теперь уже вчетвером оказались в тесном домике, вообще-то предназначенном для двух человек, Юкио также ничего не сказал, мило улыбнулся и прошел в представшую перед ним входную дверь. Он не прокомментировал ни убранство дома, хотя очень тщательно все осмотрел, ни разбросанные по полу бумаги, хоть и аккуратно поднял их, сложил в стопку и положил на тумбочку, ни грязные носки Рюсуя, хоть и тактично их проигнорировал. А после этого Юкио просто развернулся от вонючей горы нестиранной одежды (Ген честно собирался ее постирать, ей всего пару дней, просто спасение потерянной души совсем не входило в его планы) и сверкая, словно сотни аметистов (не так ярко, как брильянты, но и не так — практически никак — как неограненный, только вынутый из земли обсидиан), просто спросил. — Где я буду спать? — Мм, — промычал Ген, раздумывая над сказанным. Вопрос хороший — комнат было не много, Юкио, очевидно, успел заметить это, однако для оружий все же была комната, где они могли спать, — если ты не против спать с Рюсуем, то на втором этаже есть комната. Если против, то… Впрочем, даже если против, то я ничего поделать не могу. Не бойся, Рюсуй не храпит. Я не слышал, по крайней мере. — Спасибо, — односложно произнёс Юкио и осторожно потопал по слегка скрипящей лестнице. От каждого звука Юкио морщился, словно ступени издавали не легкие звуки износившегося дерева, а громкие крики сжимающихся со всех сторон пищалок. Когда он скрылся за поворотом на втором этаже, заговорил весь путь до дома молчавший Сенку. — Это плохо. — Что плохо? Юкио? Мне показалось, что он очень хороший, — проговорил с забитым ртом Рюсуй, запихивая обратно непонятно когда вытащенный из-под стула ящик. Сенку отрицательно покачал головой и сел на пол, поджимая под себя ноги. — Нет, с самим Юкио сейчас все в порядке, — начал Сенку, переходя на шепот, — но может быть не в порядке завтра. — А почему именно завтра? — Это… Немного сложно объяснить. Вы видели, как душа Юкио слегка пульсировала, когда мы ее нашли? — Я лично нет. — Ты просто не шибко внимательный в таких вопросах, Рюсуй, — произнес Ген и сел напротив Сенку, рядом с Рюсуем. Почему-то в данном разговоре ему казалось крайне нетактичным садиться куда-то сбоку, — а я вот видел. — Как и ожидалось от самого скромного оружия в этом доме, — сказал Сенку и поспешил прервать тему, пока она не захватила разговор, — но сейчас не о Гене. По среднестатистическим меркам продолжительности нахождения светлой души в нашем мире от ее смерти до момента ее перерождения в аякаши, если ее не найдет такой, как я, составляет несколько недель. Максимум — несколько месяцев. Эти души беззащитны, и если им повезет — они могут инстинктивно прятаться такое долгое время. Но наш Юкио пробыл этой беззащитной душой гораздо больше, чем следовало бы. Ему минимум десяток. — Почему за десять лет его никто не нашел? Ни аякаши, ни Боги? — спросил Ген, забирая из рук Рюсуя готовое быть покусанным яблоко. Тема была не из приятных, и лучший способ справиться с информацией — занять неактивную часть мозга чем-то другим. Рюсуй нахмуренно посмотрел на вора, но решил не отбирать украденное. — Он очень долго прятался от всех. Ему было сложно отличить Бога от аякаши, поэтому он не выходил ни к кому. К моменту, когда мы его нашли, он уже достаточно сильно выдохся. И не только это — его душа так же оказалась немного… Повреждена. — Ты это понял по пульсации? — Да, обычно души так не делают. Скорее всего, он зацепился за что-то, пока прятался, и это повредило его целостность. Юкио было больно, и я уверен, что будет больно и в будущем. И если на людях такие шрамы только физические, которые заживают за пару месяцев, то на души такое влияние извне оказывается чаще всего фатальным. Я бы хотел, чтобы мы вместе приложили все силы, чтобы помочь Юкио и сейчас, и в будущем. — Но что мы можем сделать? Мы такие же, как и он. У меня, например, нет никаких супер сил кроме того, что я по твоему приказу могу превращаться в веер. — Ну я же не прошу сделать невозможное. Разве супер крутой тот-кто-разбирается-в-тонкостях-человеческой-души не преуспеет на этом фронте? — Скажешь тоже! — Ген махнул одной рукой и поставил на бок другую. — Разве я могу разобраться в том, о чем не знаю? — Кстати такое делают люди, — удивленный своей догадке, произнес Рюсуй и обернулся на непонимающего Гена, — ну, знаешь, делают то, о чем понятия не имеют. Ген, ты ведь привык, что ты держишь всё под контролем. Последние пару веков ты именно это и делаешь! Мы ни с кем не сражаемся, в конфликты не вступаем, новые знакомства не заводим, а лишь сидим, уткнувшись в бумажки за переписыванием одного и того же — и то, никто не знает зачем! — Вообще-то, я знаю, — начал было протест Сенку, но оказался перебитым Рюсуем. — Ты, Ген, разучился импровизировать. — И это мне говорит тот, кто делает ровно всё тоже самое? — скептически поднял бровь Ген и как-то грустно усмехнулся. Вообще-то, в некоторой степени Рюсуй и правда попал в точку. — И я тоже разучился! — ничуть не смущаясь, даже слегка гордо проговорил Рюсуй. — И, помогая Юкио, о ситуации которого мы знаем совершенное и бесповоротное ничего, мы поможем и себе. Мы же тоже люди, эгоистичные создания. Хоть и сейчас мы — лучшие версии себя при жизни, ограниченные моралями со всех сторон, я намерен дать столько много импровизации, что Юкио лопнет от нее. — Ну, лопать Юкио не нужно, — засмеялся Сенку и встал с насиженного места, — но импровизировать я дам вам вволю. Только дом не сломайте, и я вообще вмешиваться не буду. Но Сенку оказался слегка не прав. Это непонятное, абстрактное «не в порядке» ударило в Юкио не на следующий день. В тот же день, когда все уже были готовы ложиться спать, и солнце буквально несколько мгновений назад зашло за горизонт, со стороны комнаты оружий ушей достиг сильный, громкий крик, словно кого-то резали заживо. Сенку и Ген, только укрывшиеся одеялом, быстро скинули его с себя и, переглянувшись, выбежали из спальни. Дверь в комнату оружий была полностью открыта (Рюсуй, зная, что сам не справится, любезно открыл ее для хозяина и его самого близкого оружия), но в ней самой было темно. Сенку прихватил со стоящего рядом столика свечу и осторожно зажег, стараясь сдержать трясущиеся руки — не хватало еще, чтобы его оружия заметили, что он тоже паникует и совершенно не знает, что происходит. Свет озарил комнату, но не намного — ни Рюсуя, ни Юкио в комнате при таком плохом освещении видно не было. Сенку и Ген быстро прошли внутрь, не желая терять ни секунды — и обнаружили Рюсуя где-то в углу, рядом с шкафами. Тот обернулся и активно поманил пальцем парочку к себе — те, не раздумывая, подошли ближе. Юкио сидел, окруженный тремя стенами — а, если точнее, двумя комнатными стенами и одной стеной шкафа — и держался за голову. Ген ожидал увидеть его в таком виде — крик ранее был удивительно похож на крик умалишенного из качественных театральных постановок — однако не хотел. Больше всего пугало, что он совершенно не имел понятия, что делать с Юкио. Тот ни на что не реагировал, практически не двигался и только и делал, что поочерёдно сжимал то уши, то волосы на голове. Ген только хотел произнести что-то, может быть, успокаивающее, как Сенку его остановил, поднеся палец к губам. В воздухе Сенку написал что-то вроде: «Не говори ни слова», что на самом деле было слегка трудно расшифровать Гену. Но он понял и серьёзно кивнул — за Юкио оставалось только наблюдать. Ген видел, как тщетно Юкио старался выровнять дыхание, хоть и пытался сделать это с особым прилежием — Ген поклялся бы, что он мог слышать, как Юкио вдыхает, отсчитывает пару секунд и выдыхает, но сразу после одного такого раза сбивается, тихонько стонет от боли и сжимает что-то из того, что находилось в его руках с новой силой. Рюсуй пытался что-то сделать первые минут пять, но потом, так же увидев знак тишины от Сенку, смирился и лишь осторожно оставил свои руки на чужих коленях, в надежде на то, что они каким-то чудом приведут Юкио в чувства. Это, честно говоря, не работало — Юкио не становилось легче, напряжение из его фигуры никуда не сбрасывалось, а сам он все больше и больше врастал в угол. Рюсуй мог чувствовать через чужие колени, как быстро у Юкио бьётся сердце, и страх того, что оно такими темпами остановится, так и не успев поработать в новой жизни хотя бы дня, накрыл Рюсуя на несколько минут. Поэтому он пропустил момент, когда Юкио начал кашлять, и не успел отодвинуться, когда Юкио вырвало прямо на его любимую кофту, а сам он без сознания упал прямо в это месиво. Мысль о чужой смерти появилась быстрее всего в голове Рюсуя — тот с пляшущими в танце паники руками дотронулся до места, где должно было живо биться сердце Юкио — и оно продолжало биться, так что Рюсуй счастливо выдохнул и решил разбираться с проблемой более… грязного характера. Он вытащил Юкио из угла, и того сразу осторожно подхватили Сенку и Ген — Рюсуй, не дожидаясь распоряжений, быстро сбегал на первый этаж за ведром и чистой тряпкой и протянул ее крайне сосредоточенному Гену. Ген осторожно вытер лицо, шею Юкио и снял с того слегка заляпанное хаори, которое одолжил Юкио ранее и которое тот, видимо, решил не снимать перед сном. Сенку укрыл слегка дрожащего Юкио теплым одеялом, взятым из шкафа, и быстро понял, что тот завтра будет пытаться бороться с большой температурой. Все трое, убедившись, что Юкио крепко спит и в ближайшее время вставать не собирается, спустились вниз на краткое совещание. — Я конкретно недооценил масштаб проблемы, — начал и заключил Сенку, ставя ведро на пол, чтобы перехватить его поудобнее, и одним точным движением выливая грязную воду вместе с тряпкой на улицу, — и это просто ужасно. Я не могу просто дать вам самим разбираться с проблемой. На этот раз нам нужно выложиться на полную. На самом деле, хоть эта боль Юкио вызвана фактором внешнего повреждения души, она крайне тесно связана с его… прошлой жизнью. Повреждение повлияло на чувствительность Юкио, многократно ее увеличив. И с этим не справиться обычным пластырем или задушевным разговором. — Неужели ты имеешь в виду, что настало время грустных историй? — нахмурился Ген и взял со стола надкусанное, но еще вполне свежее яблоко. — Каких еще грустных историй? Мне сегодняшней грустной истории вполне хватило. На всю жизнь, — прокомментировал Рюсуй, засовывая руки в карманы и осматривая грязную футболку рядом с собой. — Я знаю, что я могу вам довериться. И что для того, чтобы вы поняли, как помочь мне помочь Юкио, у меня нет другого выбора. — Да ты шутишь, наверное, Сенку, — догадавшись, ошеломленно произнес Рюсуй, держась за стол и слегка усмехаясь от непонимания, — ты, типа, вообще ни во что себя не ставишь? Ты же понимаешь, что от одного моего неправильно сказанного слова, намекающего на что-либо, что ты сейчас собираешься рассказать, мы все можем просто-напросто умереть? И ты тоже, ты умрешь самым первым, Сенку. — Я готов столкнуться с этим, если есть шанс, что мы можем помочь Юкио. — Ген, ты слышал его? Наш хозяин просто головой двинулся. А ведь такой весь из себя логичный Бог Науки! Я ценю это доверие, но не слишком ли ты перебарщиваешь? Неужели ты рассказывал Гену… и про меня? — Да, — спокойно ответил Ген и посмотрел к еще более шокированному Рюсую в глаза, — и это помогло нам понять, что с тобой. — Да вы оба с ума сошли! Вы не дорожите своими жизнями? — Да блять, — Ген стукнул Рюсуя по плечу, и тот от неожиданности сел на пол, — просто садись и слушай. Я переведу тебе на язык нашего недавнего разговора. Именно в этом заключается импровизация Сенку, понимаешь. — Какой-то полный бред, — усмехнулся Рюсуй, но не ушел, всматриваясь во внимательные, доверчивые глаза своего хозяина. {Каждое лето на протяжении девятнадцати лет Сайонджи, насколько он помнит, выдавалось ужасно жарким и сухим. Такая погода для человека, считающимся одним из самых значимых, хоть и не по статусу, людей в клане приносила только одно разочарование. В это время его всегда шугали туда-сюда, просили принести то, это, но ни того, ни этого на руках у Сайонджи не было — и приходилось идти туда, неизвестно куда, искать это «и то, и это». Не то, чтобы ему относились как к прислуге — скорее наоборот, только ему могли доверять такие, на самом деле, сложные и важные задания. Вообще, Сайонджи был бесконечно благодарен, что его, как выходца этого клана, не обучали исскуству владения меча. До девятнадцати лет он тогда бы точно не дожил. Просто ещё с самого детства Сайонджи мог по праву похвастаться хорошим слухом — и вместо того, чтобы губить этот крайне нужный талант, ему нашли применение. И, в принципе, Сайонджи был совершенно не против. Клан Шнайдер (фамилия основателя почему-то звучала на западный манер, но как дань уважения великому человеку ее решили не менять) всегда славился сильными, крепкими, но достаточно неповоротливыми и, даже можно сказать, слегка деревянными самураями. Вообще, родоначальник клана не наращивал мускулы, как это было принято делать сейчас, однако никто, собственно, никогда не мог достичь уровня силы основателя, поэтому было принято решение развивать в первую очередь разрушающую силу. Сайонджи был рожден от союза мужчины из клана и женщины извне, поэтому обрел свою фамилию по линии матери (так было решено обоими родителями после того, как у их ребёнка обнаружился великолепный слух). Иногда нынешний глава клана называл его Сайонджи-Шнайдер, но Сайонджи всегда поправлял его. Не то чтобы он не гордился своим кланом — просто он не был тем самым «среднестатистическим» представителем этого клана, а поэтому фамилию «Шнайдер», по собственному мнению, права носить не имел. Если обязанности обычных членов клана были в том, чтобы приблизиться к какому-то идеалу, о котором Сайонджи понятия имел не слишком много, то в обязанности самого Сайонджи входило всё то, что не делали эти обычные члены клана. Сайонджи смотрел за детьми, пока отсутствовали родители, и даже мог не находиться с ними в одной комнате, продолжая следить — он мог делать что-то другое, но продолжал тщательно прислушиваться к тому, что происходило в детской. Если какой-то ребёнок просыпался и только хотел начать плакать, Сайонджи бросал дела и срывался чуть ли не из другой части деревни, иногда даже успевая остановить одного ребенка от создания целого хора. Он прислушивался к тому, что происходило за пределами клана и пресекал любые попытки предательства, грабежа и еще какого-то беззакония — хоть и творилось это не часто, необходимость в контроле все равно требовалась. Не все могли держать свои помыслы незапятнанными. Сайонджи также время от времени работал разносчиком, переносчиком или заносчиком, и на душное лето эти почетные роли выпадали чаще всего. Сайонджи нравилось его положение в клане. Ему нравилось болтать с детьми, обмениваться с ними какими-то вещами, отвечать на их вопросы — это его успокаивало; ему нравилось учавствовать в жизни клана, прислушиваться к каким-то слухам или грозно смотреть на людей, знающих о его положении, и получать слегка испуганные взгляды — это ему льстило; ему нравилось упрощать жизнь сокланавцам, приносить им воды или еды, когда они задерживались на тренировках, и ловить от них благодарные взгляды — это дарило ему чувство единения с ними. Однако слух Сайонджи был не безграничен — на самом деле, он знал только то, что проходило в рамках его клана, а за его границами о жизни понятия не имел. Поэтому в день, когда на его собственный дом напал другой клан, он винил прежде всего себя. Тревогу объявили до «первых петухов», когда даже солнце еще не вылезло из-за горизонта. Естественно Сайонджи знал, что кланы умеют враждовать, но это никак не отменяло шока неожиданности, который преследовал его после первого звона колокола. Самураи сражались, а женщины хватали своих детей и бежали, куда глаза глядят. Некоторые могли сбежать, а некоторых ловили на выходе из города. Сайонджи бежать совсем не хотелось, он тоже хотел защитить свой дом, однако глава всё тянул и тянул его к запасному выходу. — Нет, я останусь здесь и помогу, чем смогу! — старался остановить управляющего Сайонджи, но силой он, естественно, проигрывал, поэтому неминуемо приближался к выходу. Глава хмуро оглядывался на Сайонджи, но продолжал упрямо тянуть того к дверям. — Ты знаешь слишком много наших тайн, — тихо начал он, чтобы не привлекать лишнего внимания, — они знают о тебе, я уверен. Неужели ты хочешь провести несколько недель до своей смерти в подвале под землей, пока тебя будут пытать, пытаясь выведать все наши секреты, или ты хочешь наконец-то сбежать отсюда и жить нормальной жизнью до старости? — Но я не могу! — настойчиво упирался Сайонджи. — Все защищают наш клан, а я убегу, как позорная крыса? Я ведь тоже один из вас! Глава, если умрешь ты, то нашему клану точно конец! Откуда-то недалеко раздался грохот, и оба спорящих, не ожидая этого, обернулись на шум: Сайонджи, однако, отмер быстрее и со странной уверенностью и скоростью втолкнул главу в дверь и закрыл ее. Через полсекунды перед Сайонджи возник один из нападающих, в общем-то, тоже самурай — одежда на нем была черная — видимо, они не хотели, чтобы другой клан понял, кто они и их слабые стороны. — Кто ты? — выставил вперед меч самурай напротив Сайонджи, и тому, не умевшему врать, пришлось в панике оглядываться по сторонам в поисках ответа, который подсказать ему никто не мог. — Я самурай, — наконец, ответил Сайонджи. Настоящий самурай усмехнулся и поставил катану острием на пол. — Неужели? Тогда доставай оружие и мы столкнемся в честном бою. — Разве может быть честным бой, в котором вы напали на нас исподтишка? — на самом деле Сайонджи пытался потянуть время до прихода помощи, но он уже понимал, что это было напрасно. Никто не спешил ему навстречу и не собирался. — А ты, видимо, из тех, кто поболтать любят, — усмехнулся самурай, засовывая катану в ножны, — по другим кланам уже давно ходит слушок, что у вас есть какой-то отменный вынюхиватель. Наверняка этот человек знает много всего важного, смекаешь? — Что ещё за вынюхиватель? — совершенно искренне задал вопрос Сайонджи, наблюдая за тем, как самурай закатывает глаза, раздражаясь. — Вынюхиватель с отличным слухом. — Аа, — понимающе протянул Сайонджи и глянул в сторону. Врать он не умел, поэтому молился всем Богам, чтобы враг не спросил его напрямую. — Случайно не ты этот вынюхиватель? — ухмыльнулся самурай, сразу всё поняв по очевидно сильно взрогнувшему Сайонджи и выпучившимся глазам, бегающим от одной доски в стене к другой. — Да, друг, врать ты не умеешь. «Да я знаю!» — хотел прокричать Сайонджи, но язык прилип к нëбу и не дал произнести ни звука от страха. Самурай легко подошел к оцепеневшему Сайонджи и закинул того на плечо. Тот даже не пытался брыкаться — его уже много раз таскали на плече соклановцы — он знал, что их хватка крепче железа. Слова главы четко всплыли в голове — теперь минимум две ближайшие недели его будут пытать, а после убьют. Но тем не менее заполненный страхом мозг даже не допускал возможности того, что Сайонджи хоть что-то скажет. Они определенно догадаются, что он что-то знает, но ни единого звука не будет проронено из его рта и ни единого взгляда не будет брошено ни в чью сторону. Если нужно будет, он отыщет какую-нибудь острую палку, проколет барабанные перепонки и перестанет слышать вообще. Как Сайонджи и предполагал, спустя день после нападения на клан перешли на него. Привязали к стулу, положили кучу всяких окровавленных инструментов на стол рядом, чтобы запугать, приставили охрану, тоже, чтобы запугать, и выслали того самого самурая, видимо, одного из самых почтенных. — Ну вот мы и снова встретились, — начал это самурай, перебирая инструменты на столе. Где-то в другой комнате что-то копошилось, но настолько тихо, что Сайонджи ничего не мог услышать. Он смотрел в угол и не собирался реагировать на чужие слова, — каков характер! А я-то думал, что ты будешь послабее, — самурай повернул лицо Сайонджи к себе за подбородок и поклацал клещами перед его лицом. Тот не переводил взгляда с того угла, в который смотрел, — и этого не боишься? А может, — самурай замахнулся клещами и ударил мизинец Сайонджи — так, чтобы причинить как можно больше боли, раздробив кость, — так? Так тоже ничего не скажешь? Сайонджи крепко стиснул зубы. Что же, если он поклялся на своей чести, что не издаст ни писка — так и будет. Пальцы на ногах сжались до боли, а из глаз покапали первые слезы. Ну, хотя бы молча. — Ладно, и не таких раскалывали, — усмехнулся самурай, дотрагиваясь до чужих пальцев на руке, рассматривая проделанную работу, — наверное, тебе интересно, почему мы на вас напали? «Нет», — мысленно и вполне категорично произнес Сайонджи, но на лице не пошевелил ни единым мускулом. Это нормально — враждовать кланами, и многие из них не могли терпеть друг друга. Но клан Сайонджи оказался первым, на кого напали в открытую. Хотя, рассматривая ситуацию в целом, теперь Сайонджи мог заключить — это не было такой уж неожиданностью. Рано или поздно по какой-то причине кто-то определенно бы сорвался. — Ваш предок обидел нашего предка, — продолжал самурай, не обращая внимание на молчание Сайонджи, — и знаешь, нужно восстановить справедливость. «Кого только этот наш предок там не обижал», — ехидно подумал Сайонджи. Он гордился этим Шнайдером — тот ничего не боялся и самолично поставил всех на свои места. Хоть и за его поступки Сайонджи и его соклановцы никакой ответственности не несли, доказывать этого или злиться на основателя его клана он не собирался. Все силы, на самом деле, тратились на поддержание собственного невозмутимого лица. — И мы обязаны были восстановить справедливость. Еще я слышал, что этот Шнайдер спрятал где-то клад, в котором описывал секрет своей великой силы. «Если такой был, было бы просто супер.» — И ваш глава находится на близком служении у сёгуна. «Ну, это правда.» — А еще этот глава знает секрет долгожития. Уверен, что ты его тоже знаешь. «А еще что я могу знать? Что земля плоская, а не круглая? Что императорская магатама — подделка? Да черта с два!» — И еще… Дальше Сайонджи не слушал. Копошение из другой комнаты ранее стало звучать яснее, и Сайонджи услышал вполне знакомый, но тихий стон — это была одна из женщин, что оставляла своего ребёнка ему на попечение. Добрая, милая и верная своему мужу. — Кстати, ради твоей информации мы привели некоторых заложников. Слышишь? Сайонджи слышал. И понимал, к чему это все идет. Но продолжал молчать. — За каждый оставленный без ответа вопрос мы будем мучать этих женщин. Ты же знаешь, что у них, скорее всего, есть дети? Интересно, как они там? Сайонджи хорошо мог слышать эти легкие вопросы из-за стены, спрашивающие, где они и что происходит. Судя по подсчётам Сайонджи и всем возникавшим друг за другом копошениям, женщин за стеной было как минимум один десяток. Крепко стиснув зубы, так, что они чуть не начали крошиться и распадаться, Сайонджи молчал. — То есть по-хорошему никак. Я не против, давай посмотрим, насколько тебя хватит. Самурай подозвал к себе одного из охранников и что-то ему прошептал — Сайонджи, закрыв глаза, старался не прислушиваться. Но даже без его желания до ушей доносились обрывки фраз. Осозновать их не хотелось и Сайонджи, пытаясь перебить слова мыслями, и изо всех сил молился, чтобы он мог побыстрее избавится от этого совершенно сейчас не нужного слуха. — Хорошо, — заговорил самурай снова с Сайонджи, беря со стола новый инструмент, — давай договоримся. Задаю один вопрос — должен получить один ответ. Даю тебе три попытки. Не отвечаешь сразу — начинаем с первой женщины в той комнате. Ой, как она будет кричать… После нее переходим на тебя. Я этими щипцами, — он пару раз пощелкал ими около лица Сайонджи, — вырву тебе первый ноготь. Слышал, что это очень больно. Чем-то другим тебя баловать не могу. После этого снова к женщинам. И так далее, пока не сдашься. Ясно? Сайонджи продолжал молчать. Самурай хмыкнул и постучал по стене. Через несколько секунд испуганные, но тихие из-за плотности стен крики донеслись до самурая. Для Сайонджи же эти крики были даже громче собственных мыслей. Они резали без ножа, пилили без пилы и давили без рук. Сайонджи закрыл глаза и уже третий раз молился Богу, чтобы этих несчастных, ни в чем не виновных женщин спасли. — Это была демонстрация. Итак, вопрос первый: где ваш глава? Куда он пропал, и почему? «Да потому что ты — дурак, поэтому он и смог убежать!» — гневно подумал Сайонджи, упорно не открывая рта ни на что. И он продолжал молчать, когда время неслось, словно дикое, раздавались и сменялись эти душераздирающие крики, когда сам он готов был харкаться кровью от боли — но даже физическая боль ощущалась не так сильно, как боль моральная. Крики переглушали здравый смысл — Сайонджи в какой-то момент начало казаться, что его даже не пытают, вырывая ногти, а просто заставляют смотреть самую трагическую театральную постановку в его жизни. Внезапно его осенило — страдания можно прекратить. Если повезет — то не только его. Сайонджи впервые за все время разомкнул зубы и выплюнул собравшуюся во рту кровь. Самурай удивленно и удовлетворенно на него посмотрел, видимо, радуясь, что пленник наконец-то решил заговорить. Сайонджи прикусил язык у основания на пробу. Инстинкт самосохранения сразу затрубил тревогу — Сайонджи понял, что если стиснет зубы сильнее, то точно умрет. И он, сжав пальцы, отдающие жгучей болью, с гулом криков в ушах, наконец посмотрел на самурая. Улыбнулся, высунул язык и без лишних сомнений быстро, чтобы не передумать, сомкнул зубы. Единственная мысль, которая пронеслась в голове даже громче криков, пока Сайонджи захлебывался в крови и одновременно задыхался, была: «Если бы я сделал это раньше, то мог бы их спасти. Как же я хочу, чтобы они жили.»} — Вот это самоотверженность, — выдохнул Рюсуй, задержавший дыхание, казалось, на весь рассказ, — и сила духа. Это… Я просто даже не знаю как описать… — Какой-то ужас, — закончил за Рюсуя Ген. — Но героически! И нам нужно на основе этой информации помочь Юкио? — Да, — ответил Сенку, съезжая с отсиженных колен. — А он нас не мог услышать? — до неожиданного тихо проговорил Ген и слегка глянул наверх. Оттуда никто не кричал, но Юкио, скорее всего, все еще лихорадило. — Нет. Во-первых, он сейчас болеет и не проснётся даже под дулом пистолета. Во-вторых, вы же понимаете, что он не услышал врага ночью? Ночью его мозг хоть и работает, уши словно отключаются — от них никакая информация до его мозга не поступает совершенно. — Это странно. Мне казалось, что обычные организмы так не делают. — Насколько считается обычным то, что Юкио слышал тихое скуление детей с другой части клана? — резонно спросил у Гена Рюсуй. Ген хоть и пожал плечами, но согласился. — Есть какие-то идеи? — дождавшись устаканивания информации, задал вопрос Сенку, заставив Гена с Рюсуем задумчиво переглянуться. — Есть несколько, — произнесли оружия одновременно. Следующие несколько лет были потрачены на то, чтобы тщательно помочь Юкио. Первый месяц тот не вставал с кровати, ловя то приступы паники, то высокую температуру. Не занимаясь ничем другим, трое здоровых жильцов бегали по дому, носили самодельные порошки и обеспокоенно наблюдали за Юкио. На второй месяц ему стало чуть лучше — дни температуры ушли, однако любые звуки всё еще продолжали его оглушать. Пару раз даже Юкио чуть не совершал попытки самоубийства, пытаясь уйти от боли, раскалывающей голову — но всегда кто-то был рядом и успел остановить Юкио до того, когда тот дойдет то стены или шкафа и разобьет себе голову о крепкие доски. На третий месяц, видя, что Юкио может функционировать, Сенку предложил тому делать перепись. — Тебе нужно ходить по городу и спрашивать чужие имена, записывать возраст и количество детей, статус и остальное там написано, — указал Сенку на бумагу. Ген и Рюсуй плохо понимали цель этого, и даже немного были против — их дом был где-то за городом, а уж в его центре Юкио точно станет плохо от какофонии звуков, однако молчали. Юкио взял бумагу в руки и недоуменно, но очень весело улыбаясь, как и всегда, когда пытался сделать вид, что все хорошо, посмотрел на Сенку. — И зачем нам это? — Мы пробуем занять тебя чем-то. Знаешь, если ты подвернул ногу, она, конечно, может зажить за пару месяцев, но заживёт гораздо быстрее, если ты будешь ее разминать. Также с твоей ситуацией. Попробуешь? Никто с тобой не пойдет. Стесняться некого, и мы тебе доверяем. — Хорошо, — слегка подумав, согласился Юкио и забрал бумагу у Сенку. Он спустился по лестнице, наконец-то не морщась от каждой ступеньки и вышел на улицу. — Это же не единственная причина, верно? — шепотом начал Ген, подходя к Сенку и оглядываясь на подходящего Рюсуя. — Вероятно, — расплывчато, но также тихо ответил Сенку. Спустя пару секунд он продолжил, — мне кажется, Юкио будет легче, если он выяснит и проконтролирует восстановление и развитие его клана. — Но он же его не помнит, — недоуменно сказал Рюсуй, — чем это ему поможет? — Но на уровне ощущений он все поймёт, правильно, Сенку? — Правильно. — Эй, подождите! А его не узнают? — неожиданно громко начал Рюсуй и хлопнул себя по рту. В той мешанине звуков, которые слышит сейчас Юкио он, конечно, не различит Рюсуя, и тому уже это объяснили, но нужно все равно быть настороже. — Нет, — Сенку похлопал не в своем характере нервного в последнее время Рюсуя по голове, — они не смогут различить его лицо и вспомнить его. Это как будто сон у людей — они не видят лица в нем, но их это не смущает. — Во снах много бреда происходит, и это тоже не смущает. Очень странно сравнивать их и реальность. — Ну знаешь, мы тоже с точки зрения этой «реальности» не очень-то и реальные. — И они продолжали обсуждать какие-то филосовские вопросы, — пробубнил Рюсуй и вернулся в комнату для оружий, залезая в шкаф в середине комнаты. Сенку отправлял Юкио на перепись каждый месяц, увеличивая площадь, с которой эта перепись снималась. И каждый раз прошлых людей приходилось переписывать заново, даже если у них совершенно ничего за это время не менялось. Юкио иногда казалось, что Сенку посмеивался с его наивности, что он попался в такую очевидную ловушку и теперь в одиночку занимался этой фигней. Однако она почему-то его успокаивала — и Юкио потихоньку начинал сортировать звуки, проникающие в уши, пока рассматривал кучу фамилий "Шнайдер" в одной из колонок на одном из огромного количества листов. На пятый месяц Рюсуй, самодовольно улыбаясь и, наконец, забывая про нервозность, подарил Юкио огромную самодельную шляпу со словами: «Носи ее, она впитает часть твоей боли. И если звуки внезапно начнут становиться громче, и тебе нужно будет схватиться за волосы, которые тебе не помогут избавиться от нее, ты можешь натянуть шапку на уши. Она сделает звуки тише.» Юкио только недоуменно посмотрел на Рюсуя, не веря ни единому слову, благодарно взял шапку и, на его удивление, никогда с ней больше не расставался. Конечно, шапка не обладала ничем сверхъестественным. Обычная шляпа, перешитая и переделанная вдоль и поперёк, но в некоторые места Рюсуй вшил травы с успокаивающим запахом, поэтому Юкио казалось, что сама шляпа и правда ему помогает. К тому времени, когда запах трав уже выветрился, Юкио уже обрел рефлекс, при котором успокаивался, слегка натягивая шапку на уши, и теперь шапка стала скорее плацебо, чем настоящим медицинским лекарством. К тому же, пару месяцев спустя Рюсуй вынул из нее эти растения, пока перешивал шляпу, чтобы она сохраняла тот свежий вид, который полюбился Юкио. Такое он продолжал делать переодически даже до сегодняшнего дня. И Юкио, естественно, через какое-то время об этом перешиве узнал. На шестой месяц Ген, заметив очевидно улучшившееся состояние Юкио, перешел к последней части восстановления хрупкого оружия. Единственное, что продолжало мучить Юкио — это долгие, не проходящие головные боли. Поэтому Ген дошел до очевидного решения — делать Юкио массаж. Тот, естественно, согласился — переживать эту боль было очень сложно. Первым был Сенку. Он делал достаточно точный, технически верный, но сильный массаж. Нажимал акупунктурные точки, которые заметно облегчали боль, но также причинял небольшой дискомфорт, который отдавался тупой болью в местах нажатия. На все жалобы Юкио тот пожимал плечами и говорил простое «терпи». Ген был вторым. Его массаж не отличался техникой — но он мог делать его долго, пока рассказывал какие-то истории о нем и Сенку. Движения Гена всегда были плавными и аккуратными, но им, наоборот, не всегда доставало силы. И он старался — Юкио это очень сильно ценил. Четвертой была Рури. У нее очень нежные руки, не предназначенные для такого массажа головы, который требовал Юкио, поэтому она могла только расчёсывать тому волосы, что, вообще-то, тоже считалось массажем. В этом деле ей не было равных — каждое ее движение вызывало приятные мурашки по телу. Пятой была Суйка. Ее маленькие ручки обычно не дотягивались до головы даже в сидящем положении, поэтому Юкио обычно ложился на спину, а Суйка садилась рядом с его головой и осторожно, круговыми движениями водила руками по голове. Массажем это назвать было сложно — Суйка, как ни старалась, хорошую технику выучить не могла. Но Юкио был ей благодарен. Третьим был Рюсуй, и он был именно тем, чей массаж Юкио нравился больше всего. Если Рюсуй за что-то брался, то всегда должен был довести до совершенства — поэтому все его движения были отточенны с точностью ювелира. Может, он не нажимал на акупунктурные точки так, как Сенку, может, его движения не так клонили в сон, как движения Гена, может, они не были такими волнующими, как расчесывания Рури и в них не было вложено так много труда, сколько пыталась вкладывать Суйка, однако и Рюсуй имел свою фишку, которая нравилась Юкио больше всего. Он, крайне увлеченный каким-то делом, очень тихо напевал разные песни. Юкио узнавал некоторые из них — они навевали ему чувство ностальгии и Юкио мог даже произнести некоторые слова, если бы захотел. Но он никогда не перебивал Рюсуя, просто не смел. Пение Рюсуя очень сильно отличалось от его настоящего, громкого и грокочущего голоса — то был нежный, совсем не для чужих ушей напев какой-то очередной мелодии. Он по какой-то причине заглушал остальные звуки, и в такие моменты Юкио не только забывал про головную боль и ту какофонию, которая забивалась в чувствительные уши, ему даже казалось, что он летает в облаках, обнимая подушку из ваты. Обычно массажи с Рюсуем приходили к тому, что через десять минут Юкио наваливался на него и очень крепко засыпал. Массажи помогали, но Юкио выздороветь полностью не мог просто физически. Частота головных болей уменьшилась и дошла до раза в месяц-два, но никуда не уходила полностью. Хотя, если бы она полностью и ушла, то лишила бы Юкио таких прекрасных массажистов. «Что же», — думал Юкио, просыпаясь с утра, как по расписанию, с головной болью, — «раз в месяц можно и потерпеть. Я хотя бы жив.»