Акай

Учитель как-то сказал мне: «Боль неизбежна. Страдание необязательно». Я много думала об этом: в монастыре, в крошечном городке под горой Китаяма, куда мы спускались на время сезонных мацури. Я помнила об этом, когда смывала кровь со своих ладоней, глядя в ледяной ручей, глядя на своё отражение и не узнавая его. Мое лицо больше не мое. Боль неизбежна. Страдание? Под ее высокими гэта шуршали обожженные горным солнцем травы; красный тканевый ремешок с желтоватым орнаментом с двух сторон обнимал тонкую ступню, затянутую в белоснежные таби. В руках она несла фуросики. – Так что твой брат? не приедет? - мизинцем она вдруг тронула цветастую кандзаси в моих волосах. – Поминовение усопших ведь. – У него никто не умер, - я перехватила ее руку. – К тому же у Хисоки дела на континенте. – Ну-ну. К родной сестрице даже не может вырваться? Какие такие дела? Я улыбнулась. Вечерело; ее угольно-чёрные глаза отражали всполохи багрового заката. – У тебя небо в глазах, - я погладила ее по щеке. – У меня ты в глазах. Сона, Сона, Сона. – А у меня тогда тоже ты. Отражаешься. Аюна. – Нет, не я, - она тонко улыбнулась и продолжила спускаться к подножию. – И кто, если не ты? Кроме нас двоих тут никого нет. – Будешь возжигать для меня фонарики? Мне бы хотелось повидаться с тобой здесь, на Китаяме. Если так, то даже не буду там никому жаловаться, - она указала пальцем на стремительно темнеющее небо, – Что для нашей встречи есть только день в году. – Зачем ты это говоришь? – Так будешь? – Я уйду раньше тебя. – Нет, - мягко сказала Аюна. – Ты здесь, а я уже там. Жду свой фонарик на Праздник Фонарей. Идешь? Она протянула руку. В сумерках ее обыкновенно загорелая кожа показалась мне мертвенно-бледной. Боль неизбежна. Страдание? Он сидел лицом к стене, чуть горбясь; в руках — раскрытая книга, белесые вспышки молний секундно выхватывали из темноты его руки: на тыльных сторонах узких ладоней — чёрные печати нэн. Я смотрела на его спину, и золотой крест святого Петра расплывался в сыром мраке комнаты. На потолке зияла дыра от вырванной с корнем люстры. – О чем ты думаешь? - не оборачиваясь, спросил он. – После грозы размоет дороги, машины завязнут в глине. Джуджутсу использовать нельзя, а наш нэн здесь не поможет. Боюсь, придётся остаться ещё на пару дней… – Нам некуда спешить, - отозвался он. В окне снова блеснула молния. – Время уходит. Я села на край кровати; прохудившийся, желтый от постоянной влаги матрас прогнулся под нашим весом, и заржавевшие пружины издали визгливый стон. – Нужно выдвигаться, - снова сказала я. – Нам нельзя подолгу находиться в одном месте. Мы пробудили маски. Пусть даже пока они и не признали нас, за ними как шлейф тянется энергия. Мы оставляем следы, которые не в состоянии замести. – Дороги размыло, - он мягко закрыл книгу. Между раскатами грома я услышала его короткий вздох. – Мы снова обычные люди. – Не помню, как это. – Хорошо. Он наконец обернулся. – Как будто не ты сейчас говоришь, - улыбнулась я. – Обычные люди… – Я всегда хотел обладать особенной силой. Думал, это поможет найти ключ к понимаю самого себя: кто я есть? почему я есть? Прошло столько лет, а я не приблизился к ответу ни на сантиметр. – Ты не жалеешь об этом. – Нет, - он посмотрел мне в лицо. – Я жалею не об этом. – Мы обычные люди, пока не кончится ливень, - мне захотелось дотронуться до него, но пальцы не слушались, онемев от ледяного воздуха особняка. – Так почему хорошо? – Им можно жить и умереть. Я подумала: «вместе». Гроза за окном усилилась.