Отпуск в ноябре

Самая длинная — главная ночь для Рыжего, когда в очередной раз надламывается год, и после темных дней начинается медленный, незаметный поворот к весне. Он готовится заранее: сушит валенки, заваривает и наливает в термос горячий чай с тайными травками, целует жену и уходит на окраину общины, где во всю полыхает костер. Из года в год в непроглядной тьме общинники зажигают самый жаркий, самый долгий, как эта ночь, огонь. У ног Рыжего вертятся два лохматых пса, Бикукль и Кукумбер. Они не оставляют хозяина наедине с духами, но близко к огню не подходят, греются поодаль. Они будут ждать сколько нужно, чтобы проводить его домой. Но сегодня все вышло немного иначе. Накануне из города вернулся Конь и привез посылки и письма от знакомых и друзей. Некоторые, не доверяя почте, уже начали присылать новогодние подарки. В числе прочего были пакеты от Стервятника. Из-под подарочной бумаги с птицами в красных шапках санта-клаусов Рыжий извлек две коробки лукума, большую банку маслин и открытку. «Знаю, что твои спиногрызы слопали все за минуту, поэтому посылаю еще. Ральф мне все уши проел насчет того, что твоей жене нравится мятный лукум. Ты, помнится, предпочитаешь фруктовые. Разберетесь. Надеюсь, в новом году ты сумеешь оторвать задницу от своего сеновала и съездишь куда-нибудь еще. Не исключен вариант совместной поездки. Считай это моим новогодним пожеланием. Детям подарки в другом пакете. Вручишь, когда сочтешь нужным. Искренне ваш, папа Стервятник». За каллиграфическими строками Рыжий отчетливо слышал скрипучий голос Птицы. Внизу твердым, четким ральфовым почерком имелась приписка: «Знаю, что прозвучит непедагогично, тем не менее, постарайтесь это съесть сами. С наступающим!» Может быть, гостинцы от Птицы воскресили впечатления полуторамесячной давности, но сегодня к Рыжему приволоклись новенькие. Среди знакомых покойников в пламени костра затесался воришка-император из археологического музея и парочка палачей со старого кладбища. Рыжий поприветствовал и их. Не прогонять же? Они уже никому не причинят вреда, а ему все равно. Когда-то в Самую длинную Рыжего едва не лишили жизни. Теперь, спустя много лет, настала его очередь успокаивать умерших. За годы он привык к своим гостям, к их лицам и жалобам, их вопросам и одним и тем же рассказам. Мертвые ничего не могли изменить в своей судьбе, их удел — только делиться воспоминаниями. Глубокой ночью, когда догорели костры, Рыжий возвращался домой. В ночной тишине под валенками хрустел снег, уютно и сытно, как мешок с сухарями. Рядом, сонно поскуливая, трусили верные Кукумбер с Бикуклем. Рыжий снял в сенях пропахшую дымом куртку и, стараясь никого не разбудить, на цыпочках пошел в кухню, чтобы заварить чаю. С лукумом. Рыжий знал, что сейчас, взбудораженный общением с духами, долго не сможет заснуть. Он разгрыз утопленный в малиновой патоке грецкий орех и необычайно ясно вспомнил, как они гуляли по старому Городу. Их путешествие постепенно растворялось в декабрьской тьме и покрывалось снегом, который теперь уже надолго, до весны. Остались воспоминания, больше напоминающие сны: всполохи ярко-голубого неба, зеленые попугаи, с дикими воплями летающие над платановым парком, перекресток Босфора и Золотого Рога, где, как на городском проспекте в час пик, снуют катера, пароходики и баржи, запах печеных каштанов, кукурузы и специй, стелющийся над булыжниками, пестрые ковровые лавки, гигантские пучки сушеных фруктов, чурчхелы на базаре и нереальное, такое желанное и опасное в будничной повседневности чувство беззаботности, когда не следишь за временем, когда спокоен, чувство, которое постепенно покрывается пленкой ноябрьского инея и ежедневных забот. Но Рыжий замечает, как время от времени это чувство возвращается к его жене, когда она задумчиво гладит привезенную скатерть или они пересматривают фотографии или воспоминают то, что теперь понятно только им двоим. Рыжий забрался под одеяло. «Дымный», побормотала Анна во сне и улыбнулась. Рыжий обнял жену и зарылся носом в каштановые волосы. И слушал, как менялось ее дыхание. Спи, моя хорошая, шепчет он. Наступили самые темные дни, но я не отдам тебя тьме. Мы разведем костры, я буду греть и смешить тебя, чтобы ты не грустила, буду любоваться и радоваться твоим улыбкам. Потому что когда ты не грустишь, я знаю, что все сделал правильно.