'Cause two can keep a secret
If one of them is dead
Под вечер на улице становилось все меньше людей. В этом плане небольшой тихий район на окраине Сидзуоки мало чем отличался от её центра. Зато отличались сами люди. Не такие вымотанные и уставшие, более спокойные и тихие, медлительные. Даже их походка была настолько тяжёлой, что казалось, будто им по-настоящему тяжело давалось лишь само движение. У круглосуточного магазинчика напротив парка неспешно струился слабый поток из людей: большинство из них заходили на какие-то пять минут и сразу же выходили со скромным пакетом не самого полезного пайка на вечер. Другие же обходились старой доброй ночной классикой: сигареты или выпивка. Спустя долгие, уже почти невыносимые, минуты ожидания у входа и пристальное изучение каждого приближающегося покупателя, Юкио наконец встретил нужного. Раздраженный и нервный мужчина подошёл к дверям, скинул кепку, провел рукой по блестящему лбу, после чего выплеснул все свое накопленное на невинную жестяную банку, которой посчастливилось удачно попасться ему под ноги. Он со всей своей дури пнул её. Банка полетела в стену. Поймав момент, парень оторвался от соседней стенки и схватил отвернувшегося незнакомца за руку. — Что за?!.. — громко возмутился мужчина и был готов пнуть уже не бутылку, а удачно попавшегося под ногу мозгляка, но, обернувшись, застыл и неестественно расслабился. — Lucky Strike Filters, три… хотя, нет, пять пачек. Купи и неси мне. А потом забудь все, что произошло за последние… хм… — Юкио склонил голову чуть вбок, чтобы рассмотреть, сколько в магазине ещё потенциальных свидетелей, — десять минут. Звездуй. Как только незнакомец перестал чувствовать чужую руку, он, точно заведенная игрушка, зашагал внутрь. Вернувшись на свое место, Юкио сжал начинающую болеть голову. Н-да, не очень-то он горел желанием знать, что этому человеку изменила жена с его же коллегой, да ещё и видеть саму разборку с истериками теперь уже бывшей, от которой осталось лишь жалкое карикатурное изображение, и дракой с заикающимся любовником. Неудивительно, что этот мужчина так злится. Это больно. Что ж, хотя бы проблем с деньгами не предвидится в ближайшие годы. Огромное спасибо Каваи и его удивительно жирному капиталу, над изъятием которых пришлось знатно так попотеть. Колокольчик на входной двери помог вернуться в реальный мир, напоминая о том, что сейчас вот уже скоро удастся хотя бы немного расслабиться. «Помощник» передал Юкио небольшой пакет с халявной провизией, после чего моргнул пару раз и, заметив рядом с собой только удаляющийся тёмный силуэт в капюшоне, обернулся, чтобы пнуть уже откатившуюся жестяную банку. Оказалось, что находиться в бегах не так уж сложно, как Юкио думал поначалу. Пожалуй, единственная реальная проблема — это отец. И его поиски. В них он уверен. Если полиция через какое-то время забросит идею с розысками, то он, как бы ни хотелось это признавать, продолжит хоть до конца их с ним жизней. К счастью, отец не обладал поисковой причудой и обладал большой гордостью, чтобы просить помощи у кого-то из коллег, которые имели таковую в своём арсенале. Однако и у его гордости имеется «срок годности». Но Юкио видел его обращение по телевизору. Коллег у него больше быть не должно. Если честно, сын бывшего героя не хотел, чтобы все вышло именно так. Честно не хотел. Сложно признаваться в этом себе, но в глубине души — в самом дальнем ее углу, где-то за задернутыми непроницаемыми шторами — таилось чувство, имя которому «стыд». И он бы, возможно, не отрицал это чувство так рьяно, если бы стыдно было не перед… сестрой. Брат никогда не хотел ей вредить, однако все вышло из под контроля, вывалилось из рук. Радовало, что по новостям о смерти детей Спектра не сообщалось. Повезло, что она живучая. Ему же пришлось немного поднапрячься, чтобы зализать свою рану. Ледяной осколок пронзил запястье насквозь, и извлекать его оттуда оказалось не просто «больно». Что странно: лед так и не исчез, ничем не плавился — поэтому избавиться от него малой кровью не удавалось. Зато Юкио научился обеззараживать и зашивать порезы. Да и новый шрам, заслуженный от причуды сестры, но уже на ладони, смотрелся весьма гармонично в компании с остальными. Удачная скамья в парке чуть поодаль от дорожки сразу зацепила его взгляд, и он неаккуратно плюхнулся на прохладную поверхность, доставая из пакета свое сокровище. — Наконец-то… С превеликим наслаждением смакуя момент, Юкио поджёг сигарету и неспеша сделал первую затяжку, прикрывая глаза и всецело довольствуясь тем, что хотя бы запас никотина на следующие несколько дней ему обеспечен. — Сигаретки не найдётся? Беглец даже не заметил, как к нему кто-то подходил, потому сначала слишком насторожился, вспоминая, а не знаком ли ему этот голос. Доверившись своей памяти, он таки повернулся к к нарушившему идиллию незнакомцу. Убедившись, что этого лица он тоже никогда не видел, юноша медленно протянул тому пачку. Мужчина лет так за тридцать пять с ложной старостью из-за пепельно-серых волос. Угловатые очки. Улыбка, хитрая и не вызывающая никакого доверия. Он подцепил сигарету и обошёл скамью спереди. Вытянул руку вперёд, оголяя запястье, и проверил время на часах. — Я присяду? Юкио лишь покосился на незнакомца, пытаясь отыскать в его поведении какой-нибудь мотив или подвох. — Вокруг полно пустых скамеек, — мягко оповестил он нарушителя. — Ха-ха, я был уверен, что ты так скажешь! Однако эта здесь — моя любимая. Вижу, и тебе она приглянулась, — несмотря на непрямой отказ, мужчина все равно развалился рядом. — Допустим. Юноша отвернулся, прячась поглубже в ворот и капюшон толстовки на случай, если незнакомец окажется в душе той самой назойливой бабушкой, что круглосуточно мониторит телевизор. На руку Юкио очень не шло то, что у него есть одна уж слишком яркая примета, именно которую капюшон и скрывал. «Ни о чем плохом не думает». Похоже, скамья и правда ему как родная: мужчина растекся по ней, как по домашнему дивану, из-за чего первому хозяину скамьи пришлось подвинуться. Пусть никакие опасные мысли в его голове и не бушевали, Юкио все равно продолжал настороженно поглядывать на соседа, а тот же в свою очередь снова опустил взгляд на часы. — Ты ведь не здешний? — ненавязчиво поинтересовался мужчина, пожевывая так и не зажженную сигарету. — Не совсем, — коротко ответил Юкио, бросив ещё один недоверчивый взгляд на интервьюера. Но затем вдруг проявил несвойственное себе любопытство: — Как Вы поняли? — Одежда, — описав пару-тройку кругов в воздухе, его палец указал на Юкио. — Хоро-о-ошая. И ты чересчур уж опрятно одет. Здесь так никто не ходит, — незнакомец неоднозначно усмехнулся, и юноша невольно начал рассматривать внешний вид редких прохожих вдалеке. — Обеспечен, значит… Неужто из Токио? Последняя фраза показалась слишком странной, и пусть собеседник выглядел отнюдь не как простак, на карманника он не смахивал точно. По крайней мере, конкретно сейчас никаких намерений навредить кому-либо от него не слышно. Только намерения постоянно смотреть на часы. — Не из Токио, — юноша слабо качнул головой. — Вы торопитесь куда-то? — он все же сделал акцент на назойливом жесте незнакомца. — Что-то вроде того, — расплывчато ответил мужчина и поднялся, встав прямо перед юношей. — Ну что же, мне пора. Спасибо за сигаретку, — он подмигнул и повертел щедро отданным окурком возле уха, а затем неожиданно — Юкио даже не успел отпрянуть — небрежно потрепал его по волосам, словно малолетку, отодвигая края капюшона, — блудный сынишка Спектра. Юкио захотел не просто возразить, он хотел что-то предпринять, чтобы не упустить незнакомца, который, оказывается, знал слишком много. Но голова снова закружилась, заболела, бельмом размывая пейзаж перед глазами и меркнущую ухмылку мужчины.***
Что-то особенное было в ночи. То время суток, когда можно позволить себе чуть больше, чем обычно. Больше поразмышлять о своем, например. Ночью этому никто и ничто не мешало, как днем. Можно было даже дойти до мыслей о далеком будущем. Возможность спокойно лежать в одиночестве и расписывать, что же ждет их дальше, в красках, утопать в фантазиях. И плевать, что все может произойти совсем не так, как оно бы хотелось. Все мечты в твоей голове. Ты имеешь на них право. Ночью смелость пробиралась не только в воображение. Но и в действия Казалось, что ты способен на гораздо большее, когда тебя укрывает тьма. В голову закрадываются странные желания, которые при свете прячутся в тени, от которых при свете становится неловко, а порой даже стыдно. А если же ночь заставала тебя не одного... — Успокоилась? Юдзуна плакала больше шести часов с передышками в пару минут, но все же никак не могла остановиться. Она уже забыла из-за чего именно так расстроена, не могла сказать, почему. Сначала ее огорчили слова Хару о настоящей причине ее рождения. Но эмоции перемешались, и теперь слезы лились как будто сами по себе. Юдзуна решила выплакать все: вспоминала события из детства, самые глупые и бессмысленные, но обидные — и плакала из-за каждой мелочи. Перестать никак не получалось, но ей, если честно, уже даже не было грустно. Последний час она не билась в истерике, а лишь тихонько хныкала и, похоже, действительно успокаивалась. Вцепившись в руку Даби и, видимо, сросшись с ней в одно целое, Юдзуна шмыгала носиком. Она обнимала ее, как игрушку, очень долго и точно пропитала бы ее слезами насквозь, если бы не его теплая причуда. — Угу. — Подумай о своих ребрах. От таких пяток они точно снова треснут. Его рука уже давно онемела, отдаваясь лишь призрачными покалываниями, но девушка снова разрыдается, если попробовать ее убрать. — Рядом с тобой они не болят. Ты не больно лечишь. Не то что Хару-сан… Он повернулся лицом к превратившейся в подрагивающий комочек подруге, не совсем понимая, о чем она говорит. — Ты не говорила, что он тебе что-то лечил. — Ребро. Давно еще. Когда я доставала Юкио… ну, ты понял. Он упал на меня, и у меня появилась трещина в ребре. В больнице Хару-сан предложил вылечить его. Во-первых, это оказалось просто адски больно. Во-вторых, он сказал, что ему надо коснуться самой косточки. Мне было так неловко, — Юдзуна сжала руку парня еще крепче. — Разве ему разрешено применять причуду? — Насколько я знаю, — задумавшись, она наконец-то оторвала лицо от руки Даби и перевернулась на спину, — нет. — Неудивительно. — Можно спросить у тебя кое-что? — Юдзуна снова повернулась к Даби, но затем, расстроившись заранее, отвернулась. — Хотя ты вряд ли расскажешь мне… — Опять спросишь, как я здесь оказался? — незаметно и обреченно вздохнув, догадался он. — Не совсем, — она отрицающе покачала головой, шелестя покрывалом. — Ты можешь мне доверять. Правда. Я пойму. Я все-все пойму. И ни за что никому не расскажу. Обещаю. Даби осмотрел лицо напротив, с удивлением замечая, что на нем нет привычного «я буду донимать тебя, пока ты не согласишься». Девушка спокойно смотрела в потолок, ожидая ответа. И крепко, но не так, чтобы парень не мог сбежать, держала его за руку. — Обещаешь? — переспросил юноша, и звучание его голоса вдруг сменилось на совершенно иное, будто он правда хотел бы ей поверить. — Обещаю. — Когда-нибудь… я все тебе расскажу. Но, — он снова вздохнул, на этот раз не устало, а, кажется, грустно, — не сейчас. А пока… — плед снова зашевелился и зашуршал из-за того, что девушка решила подвинуться ещё чуть ближе. — Спрашивай. — Когда… когда ты получил эти шрамы? Она лежала уж слишком близко, уложив свою по-детски пухлую и прохладную щечку на его подушку. И так смело и спокойно, смотрела ему в глаза. Не шевелилась. Старалась говорить не столько тихо, сколько мягко, чтобы не спугнуть его, не задеть. С ним нужно быть осторожной. — Несколько лет назад. Ах, он правда ответил… Впервые заговорил о себе. — Ты же был еще маленьким… Наверное, очень больно… — Даби не выдержал и отвел глаза в сторону. Слишком. Она слишком давяще смотрит. Даже, когда этого не хочет. — Правда, я все еще не знаю, сколько тебе лет. Хоть ты и утверждаешь, что старше меня, я тебе не верю, — Юдзуна грустно и совсем слабо улыбнулась, дернув уголком губ. — Если я скажу, что мне скоро семнадцать, ты поверишь? — Ха-ха, точно нет! Врунишка, — она тихонько посмеялась. Решив, что ее таинственный друг снова что-то темнит и рассказывает небылицы даже про свой возраст, Юдзуна легонько стукнула его кулачком по голове, но не спешила убирать руку с макушки. Раскрыв кулак, она опустила пальцы на темные прядки, которые все еще казались какими-то странными. Действительно, как будто крашеные. Мягкие, но будто не такие, какими были когда-то давно. Даби не сопротивлялся, не отскакивал в сторону, продолжал лежать и спокойно дышать, так, словно вот-вот уснет. Юдзуна неуклюже подползла чуть повыше, чтобы рука удобнее лежала на его голове и, решив, что друг не против, стала осторожно поглаживать его. Наверное, это как с кошками. Против шерсти нельзя — убегут, а то и поцарапают, покусают. Надо медленно, иногда чередовать почесывающими движениями. Тогда не сбежит. Может, даже замурлычет. Хотя у Юдзуны и котов-то дома не было… После долгих и убаюкивающих поглаживаний прохладная рука невесомо, но уверенно скользнула пониже, легко задев край уха и очутившись на щеке. Она пару раз мягко-мягко прикоснулась сгибом пальца к ней, проверяя: точно ли ей позволено трогать обгоревший кусочек лица? — Не больно? — Не больно. Настолько близко к лицу Даби Юдзуна точно ещё никогда не находилась. Оно угадывалось даже в полумраке. Конечно, видимость так себе, но… зато расстояние очень короткое. У него правильные, аккуратные черты лица, причём, по-детски округлого, прямо как у неё самой. Между островками обожженной кожи виделась здоровая бледная, пожалуй, даже чересчур бледная. И глаза… в ночи тусклые, но все же яркие голубые глаза, точно манящая драгоценность, которую так и хотелось забрать себе. Но эти глаза на неё не смотрели. — Красиво, — прошептала она, продолжая ненавязчиво поглаживать Даби уже около виска. — Что? — он наконец перевёл взгляд на неё. — Ты, — она смущённо засмеялась в подушку, но отводить взгляд не стала. — И твои глаза. Но что-то… они мне напоминают, — задумавшись, девушка чуть подвинулась ногами вперед, задевая чужие колени. — Но я не помню, что. Как вспомню — скажу. Юдзуна сократила расстояние еще, находясь теперь уже в паре сантиметров от Даби, отчего он слегка дернулся, видимо, тщетно пытаясь снова увеличить дистанцию между ними. Однако, вглядевшись в раскрасневшееся, но безмятежно спокойное круглое личико, он вернулся назад и застыл. Плакать сейчас не хотелось совсем, даже глаза уже не выглядели припухшими. Кажется, на сегодня слез больше не будет. И хорошо. Она поймала уникальный и самый подходящий момент. Ей уже давно не было страшно, а сковывающее по рукам и ногам смущение растворилось. Даби лежал рядышком, изредка перебирая пальцами, что он под одеялом сплел с ней в замок. Близко, до ужаса близко. А теперь он ещё и смотрит. Прямо на неё. Так волнительно, так приятно. Именно сейчас, именно в этот момент. Возможно, других таких не будет? Он никуда не отворачивается, не уходит… Наконец-то ведёт себя так, как надо. Она не совсем поняла, кто из них подался вперёд первым, кто первым решил сократить эти несчастные пару сантиметров. А так хотелось знать наверняка. Ведь если это все-таки был Даби, то она точно-точно бы очень обрадовалась. Если поцеловать её — его желание, тогда она на несколько секунд стала самым счастливым человеком в мире и даже забыла про все невзгоды. А он уже не согревающе тёплый. Нет. Он горячий — и рука под одеялом, которую сжимаешь чуть покрепче, гладишь и позволяешь себе притянуть на законных основаниях; и само лицо, и губы, по сравнению с её-то, вечно холодными. Словно обдать ледяные, ничего не чувствующие руки горячей водой. С каждой секундой ощущения обостряются и становятся какими-то новыми, внеземными. Вот и здесь так же. Радует, что здесь по ночам так темно. Тьма придавала храбрости. Так странно и так интригующе, что верхняя губа у Даби на ощупь мягкая-мягкая, а нижняя совсем наоборот — шершавая, чуть цепляется и, наверное, даже чувствует давление от чужих касаний не так остро. Он горячий, но не настолько, чтобы от него хотелось отдернуться — нет — он точно солнце для Юдзуны, по венам которой текла стылая кровь. Она не знала, что ей ещё дозволено сделать; не знала, стоит ли предпринимать что-то и дальше или лучше оставить все как есть? Пока что. Впрочем, её свободная рука так и застыла где-то около его уха, пару раз вздрогнув лишь в самом начале, после чего замерла намертво. Это же именно то, чего Юдзуна так хотела! И Даби сам! Сам захотел! Время все же не остановилось, продолжило свой ход, поэтому самое яркое и самое значимое событие в жизни Юдзуны закончилось так же мгновенно, как и началось. Она смущённо приоткрыла глаза, не имея ни малейшего понятия, что стоит сказать или сделать теперь. Но, увидев нахмуренное и уж слишком серьёзное лицо Даби, девушка за секунду юркнула к его плечу, укладываясь поудобнее на нем и прячась от этих глаз. Сердцебиение Юдзуны сейчас, наверное, задаст импульс и приведёт в движение руку Даби, поэтому лучше успокоится и поскорее уснуть. Да… Теперь точно можно спать со спокойной душой, когда одна маленькая мечта и большое желание сбылись.***
— Один. В какой-то момент Юкио осознал, что не может просто убежать из дома и шляться по дворам и ночлежкам, подворовывая себе пропитание с помощью причуды. Поэтому он, даже не начав прибегать к советам по выживанию, быстро решил проблему немного иными способами. «Одолжил» довольно крупную сумму денег у покинувшего этот мир доктора Каваи. Конечно, без условия возврата. Мертвым деньги ни к чему. К счастью, полиция слишком глупа, чтобы заметить, что врач оказался не только убит, но и ограблен. А Юкио — слишком умен, чтобы позволить им это узнать. — Два. Он просто хотел заставить Каваи молчать, однако быстро догадался, что человек навсегда замолчит, только если умрет. Причуда позволила вынудить его хранить молчание косвенно. Получилось почти так же, как когда-то с почившим клиентом Каваи, в чьей смерти все-таки был виноват сам Юкио, хоть и не собирался причинять ему вреда и уж тем более убивать. Только вот своего психиатра, возомнившего, что он может абсолютно все, он убил уже намеренно. И от этого легче не становилось. От того, что творилось в голове Каваи, от воспоминаний, от знаний, что удалось перенять. По крайней мере, он теперь точно был убежден, что единственный человек, знающий всю правду о его причуде, это он сам. Документы и заметки уничтожены. — Три. Лезвие ножа тяжело прошло по и без того исчерченной рубцами бледной коже запястья, впиваясь жгучей болью в самый нерв, и застыло, оставив за собой кровавую полоску. — Не могу… Нож с противно лязгнул о пол, разбрызгивая редкие красные капли по белоснежному кафелю. И кто только делает такую зеркально-белую плитку в хостелах? Совершенно не практично… — Почему?.. — Юкио был бы рад, если бы кто-то действительно смог четко и ясно ответить ему хоть раз на этот вечный вопрос. Сколько раз он пытался убить себя? Десять? Двадцать? Может, уже больше? Все свои силы и решимость он истратил на первых двух разах. А в самый-самый первый раз и вовсе был убежден, что больше не увидит ни отца, ни тупую сестру, которая так «кстати» вернулась домой раньше, хотя он был уверен, что та послушается его и останется на ночь у… «подруги». Подруги, в существование которой Юкио едва ли верил. Видимо, эта подруга и подсобила ей со сбивчивой и ранее не поддающейся четкому контролю причудой. Ничего, кроме неглубоких порезов, Юкио нанести себе не мог, оставляя новые шрамы. Прогулки по крышам заканчивались многочасовым наблюдением за небом от заката до рассвета. К веревке — страшно даже прикасаться. Таблетки могли спровоцировать всплеск или, по-простому говоря, приступ причуды, лишить рассудка. Газ? Ну уж нет. Нет ничего хуже, чем сгореть заживо. — Надеюсь, Гото не сильно волнуется. Хоть существовало еще множество неизведанных способов самоубийства, у Юкио не осталось никаких сил что-либо предпринимать. И каждый его вечер заканчивался очередным ковырянием ножом в руке. Лезвие немного успокаивало. — Пусть хотя бы эта тупица проживет нормальную жизнь. Потенциал… у нее есть. А я… — он потянулся за пачкой, небрежно доставая очередную сигарету и раскидывая все остальные по полу.***
Юдзуне часто снились странные и даже страшные сны, которые быстро забывались, не оставляя неприятных воспоминаний. Размытые беспорядочно плывущие пятна, которые казались ей разноцветными, хотя на деле она точно видела их черными. Какая-то река, увеличивающаяся и уменьшающаяся вместе с ее берегом, пружинящим, словно батут. Казалось, что она вот-вот выйдет из берегов и затопит все вокруг. Заберет с собой не только стоящие рядом дома, но и саму Юдзуну. Вода черная, как и пятна вокруг, а небо — белое-белое, совершенно неживое, на нем даже не отпечаталось солнца. Чем ближе подбиралась неестественно расширяющаяся водяная нить, тем отчетливее Юдзуна понимала, что ей неуютно вовсе не от странной картины. Ей было жарко. Душно, будто она находилась у огромной печи, которыми плавят металлы на заводах. Так горячо, что, казалось, сейчас с нее начнет стекать кожа. И река уже не просто ширилась — она пульсировала, как бешеная, точно тревога, чем напугала настолько, что пришлось проснуться. Девушка резко распахнула глаза, хватая ртом раскаленный воздух. Горячий, режущий горло воздух, прямо как во сне. Еще не отошла от кошмара… Выровнять сердцебиение не получалось, а дышать легче не становилось. Вдруг Юдзуна поняла, что дыхание сбилось не только у нее. Справа, свернувшись калачиком, как ребенок, дрожаще дышал — нет, задыхался — Даби: елозил рукой по простыне, сбивая ее в комок; хмурился; дергал головой и кряхтел. Так ей не приснилось… Это его жар. — Даби… — Юдзуна потрясла друга за плечо, но он не откликался, продолжая еще более беспокойно мотать головой. — Даби, проснись… Ай! Девушка подпрыгнула на месте, одернув руку и машинально начав ее остужать. Она осмотрела больную ладонь. Та красная, словно от ожога. Что с ним? Ему снится кошмар? Надо скорее его разбудить, иначе он и себя поранит! Охладив обе ладони, чтобы в этот раз не обжечься, Юдзуна потрясла друга уже со всей силы, наклоняясь к его уху поближе. — Да-а-аби! С шумным выдохом, больше похожим на неудавшийся крик, парень вскочил с постели и резко сел. Гостья напугалась, и неуклюже укатилась куда-то в сторону. Жар вокруг моментально спал. Тяжело и очень громко дыша, Даби осмотрелся, а затем, вернув себе привычный и совершенно спокойный вид, медленно лег обратно. — Прости… Я тебя разбудил? — его брови приподняты вверх, а глаза бегают туда-сюда, в панике выискивая что-то. — Так получше? — она поудобнее примостилась рядом, на свое законное место, источая вокруг себя холод. — Да… Спасибо. Девушка неуверенно потянула ледяные ладошки к его голове, но вдруг замерла, вспоминая, как когда-то давно за попытку успокоить брат ударил ее. Но Даби же не такой. Он не брат. Значит, если его погладить, он чуть подуспокоится? — Кошмар приснился, да? Ну ничего, — осторожными движениями она все же осмелилась начать поглаживать его по макушке, все еще горячей. Но жар теперь не проблема. Она сможет остудить. — Все… в порядке? — Угу… — Даби уткнулся лицом в подушку, словно подаваясь навстречу мягкой и приятно холодной ласке. — Спи-спи. Ну, ты меня напугал, конечно… Мне тоже, бывает, кошмары снятся. Вот, знаешь, однажды приснился такой большо-о-ой медведь, и он… Юноша показался на пол лица из-за толщи новенькой подушки, смотря на девушку, так неуместно переметнувшуюся на рассказ о сне, который Даби, глубоко задумавшись о своем, пропускал мимо ушей. Хотя… может? Может, она и правда сможет помочь? — Юдзуна, — тихо перебил ее монолог он. — М? — Юдзуна, скажи… Скажи, ты так и останешься? — Чего останусь? — Здесь. Здесь останешься? — Да, конечно, — она слегка улыбнулась, а ее покрасневшие щечки слабо проглядывались сквозь темноту. — Хорошо…***
На следующий день Юдзуна проснулась с давно забытым или даже новым для неё чувством. Всё вокруг казалось дышащим жизнью и невероятно красивым. Хотелось улыбаться каждому прохожему и, похоже, из головы пропали все плохие мысли, даже насчет того, что накануне ей рассказал Хару-сан. Наверное, это что-то, на что девочка не смогла бы и не сможет повлиять. Но теперь знает немного больше об отце. И о том, на что он способен. Ее маленькое желание наконец сбылось. Поцелуй. Такой долгожданный, такой трепетный и незабываемый. Те мимолетные касания не покидали ее целый день, заставляя смущенные визги вырваться наружу, а щеки — предательски краснеть. Уходить от Даби не хотелось совсем, но расстаться на какое-то время придётся, чтобы отец не беспокоился понапрасну, чтобы не начал что-либо подозревать. Девушка вприпрыжку добралась до крыльца серого дома, на радостях придумала новенький рецепт, и, видимо, от хорошего настроения, блюдо получилось очень вкусным даже с первой попытки. Следующие же несколько часов она провела, стоя напротив зеркала в своей комнате. Оно такое большое, такое чистое, что рассмотреть себя можно как следует и со всех сторон. Точнее, найти все изъяны. Но они сейчас они не так уж и заметны. — Я когда-нибудь стану… побольше?.. Маленькие ручки, острые плечи, бледные худые ноги и уже давно не меняющие своего красно-синего оттенка коленки. Девушка не уверена, растет ли у нее вообще то, что должно расти. Хотя она где-то вычитала, что грудь у девочек стремительно начинает набирать в размере после восемнадцати. Может, это и про нее? Родные вьющиеся волосы ее всегда устраивали, если не смотреть на белые прядки с совершенно иной структурой: те топорщились в разные стороны так, словно их кто-то постоянно комкал. Тонкие чувствительные белые волоски, которые непослушно ложились так, как выпадет карта. Хорошо хоть, что они такие только на кончиках. Значит проблему можно решить. Хоть и не надолго. Привыкнуть к тому, что предметы навроде обычных ножниц теперь снова можно просто взять со стола, все еще не получалось. Еще раз взглянув на свое лицо в отражении, Юдзуна уверенным движением срезала краешек белых кончиков. Задумавшись, она остановилась, вспоминая, что ее волосы снова начали белеть не так давно и, возможно, продолжат и дальше. Может, лучше не трогать? Вдруг это как с Горгоной? Чем больше отрежешь, тем больше вырастет… — А… Плевать. На темный пол опадали белоснежные и легкие, точно снежные хлопья или пух какой-то редкой птицы, пряди. Они невесомо оседали и цеплялись за одежду и плечи. Закончив, Юдзуна отложила ножницы в сторону и попрыгала на месте, отряхиваясь от теперь уже бесполезной пыли. Что ж, теперь нет никаких черно-белых волос. Теперь они вьются намного аккуратнее. Теперь она точь-в-точь как папа и брат.***
— С возвращением. Есть какие-то новости? Сакуя застыл на пороге прямо перед радостно приветствующей его как ни в чем не бывало дочерью. Конечно, улыбалась она не сказать, что редко, но сейчас в этой улыбке явно переборщили с радостью. А с учетом того, что произошло между ними накануне, дочь так и вовсе должна дуться на него как мышь на рисовую крупу. Решила поиздеваться? Или правда не злится? Или… наконец повзрослела? — Кое-какие… есть. — Расскажешь? — дочь заинтересованно склонила голову набок, так и не пропустив отца в собственный дом. — Да, — Сакуя недоверчиво поднял одну бровь, осматривая свое нерадивое чадо, которое, ко всему прочему, ни с того ни с сего остригло себе внушительную часть волос. — Все в порядке? — Конечно. Почему спрашиваешь? — Кхм, — отец откашлялся в кулак, отчего Юдзуна лишь ещё больше наклонила голову, будто шея вот-вот сломается. — Ничего. — Садись ужинать, а то остынет, — она наконец отошла от входной двери и указала рукой на накрытый стол. Она никогда не накрывает до его прихода… Поведение дочери не просто настораживало, оно пугало, поэтому хозяин дома сел за стол сразу же после того, как помыл руки. Не поднимаясь наверх, Сакуя лишь скинул вещи в коридоре, нарушая свой обычный ритуал. — Приятного аппетита. Вот твой кофе, — маленькая хозяйка не стала дожидаться отца и принялась за еду, предварительно пододвинув к нему кружку и разворачивая ее ручкой к папе. — Приятного аппетита… — если бы он умел очень эмоционально удивляться, он бы сейчас это сделал. Нет, с дочерью явно что-то не так. Он знает, как ведет себя его ребенок. И сейчас поведение этого ребенка неадекватно. — Насчет Рин, — девушка оторвалась от ужина и посмотрела на отца, — твоей матери. Если тебе это настолько важно, я могу… — А, нет. Не переживай на этот счет. Мне уже неинтересно, — Юдзуна легко махнула рукой и продолжила жевать. Это точно ненормально. Сакуя не мог начать есть, поскольку все его внимание всецело забрала себе дочь, которая вела себя крайне… знакомо. Выглядит все так же, не считая волос и ее всепоглощающего неестественно хорошего настроения, которое даже экс-про-герой не мог с точностью охарактеризовать как фальшивое. Может, что-то случилось? Стоит ли спросить? Ноги-руки на месте… Хотя. Что на руке? — Что с твоей рукой? — Правой или левой? — Юдзуна послушно положила палочки на стол и показала отцу кольцевидный синяк на запястье одной руки и ярко-красный ожог на ладони другой. — С обеими. — Обожглась, неаккуратно схватившись за чайник, — она подняла левую руку вверх. — А это — не знаю. Наверное, во сне пережала, — помахав перед лицом родителя правой рукой пару секунд, она положила ее обратно на стол. Сакуя пока не выстроил стратегию того, как ему реагировать на подобное неподобающее. Хоть и выглядела дочь повеселевшей и посвежевшей, но отвечала она отцу крайне сухо. Причем, специально. Так не пойдет. — Так какие новости? — Сначала ты, — хозяин дома задержал свой тяжелый взгляд на дочери. — Потом я. Невольно поджав губы и поняв, что от ответа не уйти, Юдзуна искренне задумалась о том, что отцу вообще дозволено слышать. Мысли с несвойственной дотошностью сортировались на приемлемые и не очень в ее голове. Ему что, правда нужен не обычный ежедневный отчет? «Ой, слушай, пап, я вчера целовалась с парнем», — единственное, что приходило ей в голову, причем с ужасным сарказмом. — Вчера… погуляла хорошо, — выдавила Юдзуна, не забывая поглядывать на отца. — С кем? Дочка на секунду задумалась, не читает ли он мысли. — Одна. — Всегда так? — Да.. Я… — секундное изменение в лице папы заставило Юдзуну нахмуриться. Не усмешка, не ухмылка и не издевка. У него. Дернулся. Уголок. Губ. — В чем дело? — Я не собираюсь лезть в твою личную жизнь ни сейчас, ни в будущем, пока это не грозит твоей физической жизни. Однако я бы хотел знать, с кем ты общаешься. — У меня особо нет подруг, ты же з… — Я не про подруг. Чуть не подавившись, девушка в недоумении уставилась на родителя. — Нет у меня никого, — загнанная в угол, буркнула она. — Появится — скажешь. — Папа… — Появится — скажешь, — сделав голос заметно жестче, повторил он, а затем, как ни в чем не бывало, продолжил: — Послезавтра я улетаю в Токио на четыре дня. Поступила информация, что там видели кого-то с причудой, похожей на причуду Юкио. Ты можешь… И зачем ему это знать? Контроль — не его хобби. По крайней мере, никогда им не было. Хотя врать пока удавалось безо всяких проблем. Несмотря на строгость, отец, слава Богу, действительно никогда не лез в ее жизнь. Не считая случая с Шимадой. Но то вполне себе подходило под параметр «пока это не грозит твоей физической жизни». Тот еще переполох был… Кажется, он только что сказал, что улетает в Токио? Серьезно? Так… У Юдзуны в голове возникла, как ей показалось, гениальная мысль. Чуть нахмурившись и заставив себя выстроить срочный план, она вспомнила, как только что в коридоре отец положил что-то на тумбу. Наверняка это билеты. Даби обещал согласиться на небольшой визит, если она докажет ему, что хозяин дома им не помешает. Как удачно! Надо только показать фото ему. — Ты слушаешь? — А? Да… — Повтори, что я сказал. Пара хрустально-серых глаз лишь неуверенно покосилась на главу семьи. Сакуя, решив, что предупреждающих взглядов с нерадивого чада на сегодня достаточно, поднял голову и одарил дочь новым, мучительно-долгим. — Ты улетаешь в Токио… Он не знал, как его ранее пугливая и тихая дочь стала совмещать в себе свой характер, характер своей матери, черты брата и его собственные. Либо в ней все так неудачно смешалось, либо это ему уже пора на отдых. Потому что ее присутствие перестает казаться незаметным. Она научилась давить, научилась напрягать. И хуже всего — серьезно наглеть. — Не советую продолжать в том же духе. Надеюсь, ты помнишь, кто главный здесь, в этом доме, — в холодном голосе промелькнули нотки раздражения. Опасно…. — Прости, — тихо извинилась дочь, съежившись. Сакуя ещё пару секунд посмотрел на то, как она реагирует на его нотацию, и, вполне довольный результатом, продолжил: — Гото едет со мной. Не натвори ничего за эти четыре дня. Ходи в школу. На звонки отвечай. Ясно? — Да.***
Отец не обманул, и билеты на самолет действительно лежали в коридоре на тумбочке, поэтому Юдзуна, боясь, что лежать они скоро будут у него в комнате, куда доступ затруднён, сфотографировала оба билета, пока хозяин дома, отвернувшись, заваривал себе вторую кружку кофе. Никакого самосохранения. Четыре дня. У них будет четыре дня.