Это твое больное воображение

Новое белье ей привезли из Польши, и Алла разглядывает себя перед зеркалом, касается груди задумчиво. Кружевной лиф смотрится очень нежно, и она довольно улыбается, когда слышит шаги за спиной. — Ты теперь голая ходишь по дому? — хмыкает Саша, подходит ближе и разворачивает ее к себе, разглядывает. — Тебе нравится? — спрашивает Алла кокетливо. Саша оттягивает резинку трусиков. — Они маловаты тебе, нет? Ничего не закрывают, все равно что без них. Он целует ее в шею, Алла не может пошевелится, так она обескуражена его реакцией. Ей казалось, что она выглядит в этом белье потрясающе. Но Саша целует ее, Саша стягивает это белье прочь, и, похоже, она привлекательна для него, не смотря на то, что белье нужного эффекта не произвело. И Алла убирает его после в самый дальний угол, так и не прикасается больше к этому комплекту. Может, ей и правда лучше носить что-то поскромнее. Она натягивает свободную футболку и уходит курить на кухню, открывает форточку. За окном сильный ветер, он задувает внутрь, холодит щеки. Алла подносит сигарету ко рту, когда Саша заходит за ней следом. — Поесть сделаешь? — спрашивает он. — Да, сейчас. — Алла тушит сигарету, она успела затянуться всего пару раз. Саша подходит ближе, целует ее в висок, и в груди разливается тепло. Его ласка всегда так согревает ее, словно вырывает из какой-то холодной камеры, где она по ощущениям и проводит большую часть своего времени. — А тебе так хорошо, — замечает Саша вдруг, кивая на ее одежду. — Очень красиво, и животик спрятан. Алла упирает ладони в столешницу, чтобы не упасть. Этот вроде бы комплимент как будто позвоночник из нее выдрал, и нужно немного времени, чтобы опомниться. Она медленно разбивает яйца в сковородку, только бы как можно дольше не оборачиваться — взять себя в руки, совладать. Слишком. Почему он так сказал? Она, конечно, порядочно набрала после рождения Кристины и до конца так и не сбросила, но... Наверное, Саша прав, ей бы лучше не носить обтягивающих вещей. Нужно подобрать какой-то более просторный наряд, тем более, что конкурс в Сопоте скоро, надо там не опозориться. Она едет к Славе Зайцеву и почти умоляет сшить для нее что-то, что скроет все недостатки ее фигуры. — Нет у тебя никаких недостатков, — морщится Слава. — У меня есть идея платья, ну как раз на тебя, вот тут будет открытое... — Никакого открытого! — почти испуганно отзывается Алла. — Нет, пожалуйста. Хочу все спрятать. — Что — все? Ноги хоть можем открыть? Он уже рисует что-то на листе бумаги, крутит в руках, тянется к ножницам. — Не надо ноги. — Алла опускает глаза и смотрит на свои закрытые брюками колени. Ноги у нее красивые, но какой толк их показывать, когда все остальное не очень. — Нет, хочу длинное. Чтобы, знаешь, зрители видели только музыку. Зайцев не спрашивает, как люди будут видеть музыку, только вздыхает и выбрасывает лист в корзину, берет новый и буквально в несколько движений ножниц создает миниатюру выкройки балахона. Ткань будет красно-черная, и Алла будет смотреться в нем потрясающе, ткань ляжет так, что она будет идеальна. *** Щелчок зажигалки. Пламя облизывает край сигареты, и Алла глубоко затягивается. Курение помогает взять себя в руки, дыхание становится чуть ровнее. Из-за этих съемок она нервничает постоянно, да еще и Саша никак не успокоится на счет музыки. Она действительно написала несколько мелодий, даже слова для одной песни, и теперь очень собой довольна, а ведь раньше и представить не могла, что сможет создать что-то талантливое, такое необыкновенное сама. Эмоции внутри закрутились так болезненно-остро, она села за рояль и они полились из нее совершенно бесконтрольно. — Нам нужно это записать, и я отнесу на Мосфильм. Почему-то Саша всегда говорит «нам», когда что-то делать будет она одна, и если в начале их отношений это звучало романтично, то теперь скорее раздражает. — Никто все равно не возьмет их в картину, — возражает Алла, снова затягиваясь. — Да прекрати ты курить хоть на минуту, — морщится Саша. — Возьмут, я уж постараюсь. Записать, правда, придется под другим именем, скажешь, что песни не твои. Алла откидывает волосы назад и выдыхает густой дым в потолок. Курить и правда надо бы поменьше, но не потому, что это бесит Сашу, а потому что Мальборо на дороге не валяется, непонятно, когда получится пополнить запасы. — Ты думаешь, «Мелодия» спит и видит давать мне студию, когда мне хочется? — бросает она мрачно. В голове звучит эта музыка — ее музыка, которая выплеснулась из-под пальцев так легко и естественно, словно Алла всю жизнь только этим и занималась. И песни вышли прекрасные, только вот это так не работает, к сожалению. Она никогда не училась писать музыку, не может быть членом союза композиторов, к тому же, женщина. Ни о каком заработке написанием песен и речи быть не может. Да и не в заработке дело, просто... можно просто спеть их на своем концерте, не записывать вообще. Она снова выдыхает дым в окно, в бледном отражении замечает, что Саша задумчиво проходится за ее спиной, чешет подбородок. — Запиши у Зацепина! — осеняет его вдруг. — Он тебе не откажет. — Записать у Зацепина дома песни, которые ты хочешь подсунуть в фильм, где Зацепин и есть композитор? Алла смеется. Зацепин на такое ни за что не согласится. Хотя, может быть, если обьяснить ему про деньги, а не про ее композиторские амбиции, может, он и пойдет навстречу... Она припоминает их последние встречи, то, как он говорил о своей музыке и о чужой — и отчетливо понимает, что самый известный советский композитор совершенно точно никогда не согласится подвинуться, чтобы дать место ей. И Саша только подтверждает ее мысли. — Включи хитрость, Алла, — он обнимает ее сзади за талию, — скажи, что пишешь чужие песни. И не для фильма, а просто тебе прислал песни талантливый мальчик... Ты пожалела его, согласилась спеть. — Почему мальчик? — А что, девочка? — Саша фыркает. — Никто девчачью музыку не будет ни записывать, ни в фильм вставлять, что ты как маленькая. — Но Пахмутова... — Пахмутова закончила аспирантуру композиторского отделения Московской консерватории, а ты что закончила? Уж себя с Пахмутовой не ровняй, — быстро осаживает ее Саша. — Идея в том, что мальчик неизвестный, молодой, болеет, ну, скажем, раком. Все это Алле глубоко неприятно — но и весело тоже, то, что предлагает Саша, звучит как приключение, и она соглашается. Тем более — и для нее это главное — песни действительно получились неплохие, будет здорово, если люди смогут их услышать. Врать Зацепину ей будет непросто, все же они так много работали вместе, но Саша логично замечает, что если она расскажет правду, а Зацепин откажет, эти песни вообще никто никогда не запишет. — А нам деньги нужны, ты же зарабатываешь копейки, — добавляет он. Алла поджимает губы. Ей и правда платят очень мало, но ведь и он не много зарабатывает. Но вслух Алла почему-то это не говорит. Домашняя студия Зацепина оборудована не хуже государственной, а кое в чем и лучше. Алла долго решается позвонить ему и грызет губы, потом наконец находит в себе достаточно решимости, чтобы набрать номер. Фамилию для «композитора» придумал Саша, в честь какого-то своего школьного обидчика — Горбонос, а имя Борис Алла выбрала сама. Сочиняя на ходу дополнительные подробности, она лжет Зацепину о больном мальчике Боре, который написал неплохую музыку. — Прекрасная актриса, — хвалит ее Саша, когда Алла наконец вешает трубку. Это немного приободряет, в конце концов, ничего ужасного они не делают. Безобидная ложь, а ее песни, такие дорогие сердцу, будут нормально записаны, может быть, даже в кино попадут. Ее собственные песни, а не те, что она пела в «Иронии судьбы», когда никак не могла угодить Таривердиеву. В этот раз все будет исполнено точно так, как задумано композитором, потому что композитор — она. Записывая песни, Алла просто светится от удовольствия, настолько перекликается музыка с тем, что творится у нее в душе. На Мосфильм Саша несет песни сам, а Алла с ума сходит от волнения, ожидая его дома. Чтобы хоть как-то отвлечься, она принимается за готовку, и Кристина крутится под ногами, предлагая помощь. По факту дочка только мешает, но Алла не одергивает ее, дает какие-то не слишком полезные задания, и Кристина улыбается широко, легко справляясь то с одним, то с другим. — А где Саша? — спрашивает дочь, забираясь с ногами на узкий даже для нее подоконник. — На Мосфильме. Соскучилась? — Алла оборачивается с интересом. — Нет. Я по тебе соскучилась. У Аллы сердце дергается, как и всегда, когда Кристина говорит, что скучала. В последнее время хотя бы плакать перестала, и то полегче, но все равно оставлять ее каждый раз очень больно. То записи, то съемки, чувство вины ест ее без перерывов на выходные и праздники. — Я пока в Москве буду, — Алла подходит к окну, обнимает дочь мягко и целует в волосы. — С тобой. Ну, чего ты куксишься? — Я не куксюсь, — Кристина хмурит бровки. — Почему когда ты с Сашей, ты грустная? — Что за глупости лезут тебе в голову? — Алла улыбается, гладит ее по плечу. — Разве я грустная? — А разве он тут? Алла смеется, вот же адвокат растет, не переспоришь. То, что Кристина никак не привыкнет к Саше, ее немного беспокоит. Они вместе уже не первый год, а дочь как будто до сих пор хочет, чтобы родители сошлись обратно. Об этом и речи не может идти, разумеется. Всякий раз, когда всплывает эта тема, Алла особенно внимательно вглядывается в глаза дочери. Может, она не говорит чего-то, что-то важное скрывает? Может быть, Саша сказал ей что-то злое или ударил? Не похоже на него, конечно, но когда дело касается дочери, лучше перестраховаться и предположить худшее. Наблюдения и проверки успехом не увенчиваются, Кристина дует губы только когда его нет рядом, но вполне дружелюбно общается лично, да и Саша к ней как будто бы добр, не скупится на подарки и угощения. В чем именно дело, Алла понять не может, а расспросы ни к чему не приводят, Кристина отмалчивается и переключает внимание на что-то другое. Песни в фильм все-таки взяли, правда, потребовали фотографию Горбоноса, раз он сам приехать не может. — Принесем им чью-нибудь, — небрежно бросает Саша. — Нет, не хочу! Мы сфотографируем Бориса, — у нее глаза загораются при мысли о том, чтобы переодеться в мужчину. Это даже звучит весело, а клеить усы и прятать кудри под парик должно быть еще лучше. Саша только смеется, мол, делай что хочешь, и Алла договаривается со знакомым гримером, находит фотоаппарат, на рояль ставит собственный портрет, и все участники заговора хохочут до колик. Укладывая в портфель напечатанные фотографии, Саша разглядывает их внимательно, с какой-то как будто бы отеческой любовью к несуществующему Борису. — Хорошо, что я уговорил тебя сделать фотосессию, — замечает он довольно. — Ты уговорил? — вскидывает брови Алла. — Это же была моя идея. — Ох уж это твое воображение, — смеется Саша, коротко целуя ее в щеку. — Можешь говорить всем, что идея твоя, мне не жалко. Дверь за ним захлопывается едва слышно, а Алла так и стоит посреди прихожей, словно громом пораженная. Его идея? Не жалко? Она точно помнит, что задумка с переодеванием принадлежала ей, и это далеко не в первый раз, когда он приписывает себе ее идеи. Хотя, наверное, в каком-то смысле можно было назвать это совместным планом, не удивительно тогда, что они оба считают его своим. Да, наверное, дело именно в этом. Скандал, который устраивает Зацепин, бьет все мыслимые рекорды. Алла не предполагала, что ее выходка разозлит его так сильно. Она даже мысленно теперь говорит, что эта выходка — ее, потому что при первых признаках конфликта ее супруг умыл руки. Так что когда Зацепин отказывается писать фоновую музыку для фильма, Саша философски замечает: — Ну что же ты хотела? Сама решила прославиться и его подвинуть. Зато денег заработаем. Алла трет виски, голова словно ватная. Как же тяжело с ним разговаривать, но в каком-то смысле он ведь прав. Мало ли, что там предложил Саша, она согласилась, она сочинила музыку, ей и отдуваться. Только вот Зацепин с ней больше не разговаривает, бросает трубку, едва заслышав на другом конце провода ее голос, и Алла чувствует себя загнанной в угол. Стоили ли эти записи того, чтобы лишиться такого творческого союза? Она не знает. Фильм проходит с невероятным успехом, ее песни звучат из каждого окна, только с горьким послевкусием этого успеха почему-то ничего не получается сделать.