Динамика убегающих

со слезами в глазах, умолял я: «Вернись!» Ответ был: «люблю тебя, но, сука, ни в жизнь.» матрас двойного размера, the front bottoms. Было восемь утра, и я не мог уснуть. Я не спал уже несколько дней подряд, наверное, это из-за отравления — внутри у меня полная помойка. Уже не различаю, похмелье это, гастрит или просто голод, но спать не могу. Сон не идёт, и из-за этого болит голова: тяжело ноет внутри лобной доли, а глаза чешутся. Я лежу на скамейке под домом моего лучшего друга и пялюсь в утреннее небо. Я не могу уснуть. Мимо идут люди — на работу, в школу, ведут детей в детский сад, заводят машины. Из-за спинки скамейки меня не видно, но ноги-то все равно торчат, и частые прохожие смеряют меня недоверчивыми, злыми взглядами. Я привык, что в последнее время на меня смотрят все чаще именно так. Как будто я мешаю. Не вписываюсь. Порчу общество. Показываю, как хреново может быть, если упасть на самое дно. Тру пальцами синяки под глазами. Кожа сухая и шелушится — я пытаюсь иногда, когда вижу над чьей-нибудь раковиной зеркало, протереть себя салициловой кислотой из баночки, я всегда ношу ее с собой. Раньше у меня была целая система ухода за кожей, а потом кончились деньги и силы, и осталась только дешевая кислота. От неё я и облезаю — зато хоть прыщей нет. От моего образа жизни вообще можно покрыться язвами снаружи и изнутри. Солнце играет на перекладине качелей. Бездумно кусаю губы и думаю: может, подтянуться?.. Отжаться пару раз? Напрячь давно одряблевшие мышцы, почувствовать знакомую тянущую боль, собственную силу? Но я не в состоянии даже встать со скамейки. Вспоминаю себя в спортивной форме — тогда, около года назад, и хмыкаю. Я был метросексуалом, черт меня дери. И что со мной стало?.. Хлопает дверь подъезда, я слышу шаги. Это не очередной прохожий, идут точно ко мне. Прикрываю глаза и притворяюсь спящим. — Эй, Джоске, не спи… Обгоришь на солнце, придурошный. Голос — низкий, грубоватый, немного сорванный, но все равно внимательный и с оттенком заботы. Я открываю глаза и сталкиваюсь взглядом с Окуясу. Он растрёпанный со сна и на лице отпечаток подушки. — Я не сплю, — говорю, пытаясь натянуть улыбку. — Не могу. Ты принёс портативку? Он кивает, садится рядом, отдаёт мне зарядку, и я подключаю севший телефон. Тот загорается тусклым экраном, на котором с промежутками всплывают пропущенные уведомления. Мне смешно, потому что отвечать я не планирую. — Джоске, — зовёт меня Окуясу. — Ты когда ел в последний раз? — Ночью, — отмахиваюсь от него. — Я вообще разжирел, ты не заметил? — Нет, — качает головой. — От тебя скоро ничего не останется. Ты даже ростом ниже стал, друг. — Да ну тебя, в самом деле. Будешь мне лекции читать? Смуглое лицо индифферентно морщится. У Окуясу много мимических морщин — и я люблю, когда он эмоционален, но сейчас я вижу в нем лишь усталость. Усталость от меня и моих вечных хотелок. Кусаю себя за губу. Зубами подцепляю штангу в языке, кручу ее, она железно щёлкает по эмали. Помогает с мыслительным процессом. — Мой байк в монтажке, — говорю наконец. — Сегодня вечером съебу отсюда. Не буду тебя больше дергать. Окуясу моргает: — Так скоро? Но я… Он сбивается. Я пытливо на него гляжу, специально пялюсь, чтобы он уже сказал то, что хранит в себе давным-давно, чтобы нам обоим стало легче. Окуясу милый — но я почти всех считаю милыми, хотя его даже шрамы на лице не портят. — Я думал, мы хоть сходим куда, — когда говорит, автоматически пытается широко не открывать рот, прячет щель между зубов. С детства у него этот дурацкий комплекс. Я чешу затылок и думаю, что было бы неплохо найти мотель и помыть, наконец, голову. Сделать укладку. Отмыть дорожную пыль. Проблеваться и выпить какие-нибудь витамины. Разом стать полноценным, здоровым человеком. — Я не думаю, что это хорошая идея, Ясу, — говорю ему как можно мягче. Уже когда он поворачивает голову, понимаю, что это была огромная ошибка — назвать его кличкой, придуманной мной. Я отношусь к нему с огромной нежностью, но я совершил ошибку. И теперь будет только хуже. — Зайди ко мне, Джоске, — Окуясу кладёт руку мне на плечо. Он говорит с товарищескими интонациями, он заботится обо мне. Я не могу отказать, хотя я должен. — Выпей кофе, можешь поспать, я дам тебе спальный мешок… Мотаю башкой, но от этого темнеет в глазах. Потираю переносицу пальцами. Под ногтями слой грязи — я отвратителен сам себе. Рука Окуясу перемещается ко мне на спину. Рука надежная, сильная. Я не хочу смотреть ему в глаза и видеть жалость к себе. Но она там — это пакостное, мерзкое желание помочь несчастному Джоске, который когда-то был зажигалкой и солнечным лучом. Который когда-то подарил тебе поцелуй. Который… — Чувак, ты вообще меня слышишь? Тебе точно нужно прилечь. Пойдём. Он запрокидывает мою руку к себе на плечо, я тут же отшатываюсь, собираюсь в кучу. Хватаю рюкзак и огрызаюсь: — Кончай меня опекать, ясно? Хочешь помочь — налей кофе, и я уеду. Окуясу хлопает глазами и выглядит моложе на пару лет, чем есть. На нем майка без рукавов и спортивные штаны. Я опускаю глаза, чтобы не смотреть ему в лицо и пялюсь в землю. Вздрагиваю от того, что он кладёт ладонь мне на шею. Этот жест был только нашим — лбом ко лбу. Боксерским, бойцовским жестом. «Что же с нами стало, Ясу?..» — рассеянно думаю я, хотя он стоит прямо передо мной. Окуясу разворачивается и идёт к дому. Шея ещё хранит тепло его прикосновения. И я хочу этого тепла — ну, хоть немного больше. Хотя бы частичку, которая сделает меня живее. Если бы я был монстром, то пожирающим людей. Забирающим жар их тел и впитывающим их запахи. Иду за ним. Медленно, покорно.

*

Руки его — у меня на бёдрах. Я наклоняю голову и вижу свои ноги, упершиеся коленями в пол, и смуглые пальцы, вцепившиеся в кожу. Это даже красиво. Жаль, что я ничего не чувствую. Жар, несомненно, есть. Сильный, даже с пульсацией. В животе, паху, груди. Но это просто чувство — оно вот-вот пройдёт. Он так тяжело дышит, постанывает, когда толкается в меня глубже. Я опускаюсь лбом на скрещённые руки и выгибаюсь сильнее — чтобы ему было удобнее. Я хочу, чтобы ему было приятно. Какая разница, как сейчас мне? Он целует меня в спину. Раньше это вызывало мурашки и желание чуть не замурлыкать от его нежности, но сейчас я молчу. Я закрываю глаза и представляю себя где-то нездесь. Он двигается все быстрее, скоро все закончится. Его руки на моих бёдрах. Его дыхание в тишине наполняющейся летним жаром комнаты. Его низкое, горловое «м-м-м», когда он кончает в меня. И ничего — ничегошеньки от самого меня. Лишь тишина. Я чую, как он отстраняется и садится на татами. Даже не глядя вижу пот на его милом лице, сдвинутые брови, вжатый живот… Сухой, мускулистый, с отпечатками от пояса для тренировок на талии. Другой я сейчас бы подполз к нему, целовал бы его влажный рот, шептал бы какие-то глупости. Но этот я, — тот, что сейчас встаёт с четверенек и натягивает белье, — ничего не делает. Я только быстро одеваюсь, пытаясь поменьше сновать по комнате у него на глазах. — Как там твоя девушка? — спрашиваю быстро, невзначай, когда наливаю его кофе в свой термос. — Цуруя-чан, если я правильно помню? Ясу сдвигает брови. — Хорошо. Мы уже два года вместе. — Все в порядке, — быстро уверяю его я. — Она никогда ничего не узнаёт, это же совсем ничего не значит… Окуясу встаёт. Все ещё голый, подходит ко мне, а я быстро поворачиваюсь к нему спиной, чтобы не провоцировать на дальнейшие душеизлияния. Достаточно с меня на сегодня экстрима. — Я пойду, — говорю и улыбаюсь. Жалкая улыбочка, аж тошно. — Не скучай. — Джоске, постой… Но я уже выскакиваю в коридор. Быстро зашнуровываю кроссовки и покидаю дом Окуясу. Он был настолько ошпарен, что не побежал следом. Ему было хорошо — хорошо со мной, но я не собираюсь портить его личную жизнь или заставлять сомневаться в своей ориентации. Я просто друг. А друзья помогают друзьям. Рюкзак значительно потяжелел из-за термоса с кофе. Я вызываю такси до шиномонтажки на краю города. Дом Окуясу скрывается за поворотом, и я закуриваю прямо в тачке, не обращая внимания на поморщившегося водителя.