Вероятности и определенность

      Рецензия профессора Тнезнецера на последнюю статью о квантовых флуктуациях вакуума была положительной. Но, исходя из замечаний, можно сделать уверенный вывод о том, что профессор несколько предвзято относится к используемым в работе методам исследований. Я с прискорбием вынужден отметить, что с годами многие ученые, вне зависимости от расовой принадлежности, начинают придерживаться всё более консервативных взглядов при выборе средств научного познания. Это явление само по себе могло бы стать довольно интересной темой для работы в области социологии и гносеологии, но на Энтерпрайз на текущий момент и так достаточное количество научных задач. И пусть многие из моих сотрудников с энтузиазмом работают над своими исследованиями даже вне смен, излишне нагружать их было бы контрпродуктивно.       Острие стилуса в моей руке совершает над паддом со статьей четыре периодических колебания малой амплитуды, не являющихся необходимыми логически, — нервное движение, обусловленное влиянием терранской компоненты моей личности и оставшимся после смены неясным беспокойством, которое с высокой долей вероятности уйдет по завершении вечерней медитации. Ответ на рецензию на текущий момент готов на восемьдесят пять процентов. На еще два отзыва от рецензентов с Андории и Вулкана ответы были подготовлены накануне, и, с учетом стандартных сроков обработки материалов в редакции и вероятного отсутствия дальнейших корректировок, публикация увидит свет уже в следующем выпуске. Должен признаться, я чувствую некоторое удовлетворение по этому поводу.       Капитан ранее спрашивал об этой статье, причем вряд ли с целью формально поддержать разговор, он в тот момент выглядел искренне увлеченным. Джим вообще часто интересуется нюансами текущих задач членов своего экипажа, это одно из тех его качеств, благодаря которым он находится в числе лучших капитанов Звездного флота. При этом моя деятельность как офицера по науке особенно явно и часто вызывает его интерес, капитан довольно любознателен и стремится быть в курсе последних результатов работы научного отдела Энтерпрайз, пусть даже не всегда его уровня знаний достаточно для того, чтобы вникнуть в детали.       Вероятно, его сможет порадовать новость, что рецензенты высказались положительно и статья скоро станет доступна широкой публике. Ободрить Джима сейчас было бы нелишним, сегодня он испытал немалый стресс. Хотелось бы верить, что доктор Маккой обладает должной квалификацией, чтобы помочь другу не только с физиологической, но и с психологической точки зрения. Именно к Маккою, насколько мне известно, капитан отправился после смены.       Сигнал вызова от входа раздается неожиданно. Положив стилус и падд на стол, я поднимаюсь, одернув тунику вниз, чтобы придать одежде уставный вид, и, подойдя к двери, отдаю компьютеру команду её открыть.       Что ж, видимо, помощи доктора оказалось недостаточно. У моего порога стоит тот, кто занимал мои мысли последние тринадцать целых девять десятых секунды. А если говорить по-вулкански честно хотя бы с самим собой, то и практически всё время после окончания смены: даже когда я составлял подробный ответ на рецензию, часть сознания была занята обработкой сегодняшнего происшествия на Адебе, моделированием разнообразных сценариев и анализом влияния случившегося на экипаж в целом и моего друга в частности. О том, какой процент времени в моих мыслях тем или иным образом занимает Джеймс Тиберий Кирк, я с недавних пор предпочитаю не задумываться. И сейчас это также было бы неуместно.       — Добрый вечер, Спок, ты не занят? — Джим пытается выглядеть бодрым, но я с абсолютной четкостью вижу тени, залегшие под его глазами, и некую общую скованность движений. Он всё еще напряжен, пусть и не так явно, как сразу после смены. Судя по обращению, капитан пришел ко мне как к другу, а не как к первому офицеру или главе научного отдела. Если бы его привела ко мне рабочая необходимость, вопрос с вероятностью в девяносто семь целых пять десятых процента прозвучал бы как: “Мистер Спок, вы не заняты?”.       — На данный момент у меня нет никаких неотложных дел, — я отхожу в сторону, давая ему возможность пройти.       Улыбка Джима трогает губы, но не касается глаз, и он заходит. Странный оптический обман делает мою каюту на доли оттенка светлее каждый раз, когда капитан появляется там. Даже если он при этом одет не в привычную золотистую форму, переотражение света от которой могло бы быть объяснением этого эффекта в первом приближении, а как сейчас, в черную нижнюю уставную футболку, которая, как и брюки с сапогами того же цвета, согласно законам оптической физики должна поглощать излучение.       Я отдаю компьютеру команду о понижении температуры до стандартной на корабле, и сегодня капитан даже не начинает привычный, почти уже ритуальный спор о том, что это моя каюта и нет необходимости подстраиваться под его нужды. Если использовать терранские выражения, это — “тревожный звоночек”. Доктор Маккой бы, вероятно, сказал, что это даже не звоночек, а полноценный колокольный набат. Меня иногда тревожит, насколько хорошо я могу представить ход мысли этого нелогичного в высшей степени террасу, успевшего стать моим другом, пусть мы оба и предпочитаем не озвучивать этот факт. Но сейчас меня интересует совсем другой уроженец Терры.       — Если ты не против, я бы хотел вместе с тобой проанализировать сегодняшнюю ситуацию на Адебе, — капитан подошел к столу и, заметив падд с открытым черновиком ответа на рецензию, обернулся с виноватым видом. — Прости, что отвлекаю.       — Как я уже сказал, мои занятия не являются неотложными, — замечаю я в ответ на его извинения. — Присаживайся.       Джим занимает стул, который вполне мог бы уже считаться “его”, так как другие гости редко посещают мою каюту, а во время ставших традиционными шахматных партий или же бесед капитан всегда сидит на этом месте. Я предлагаю реплицировать что-нибудь из напитков, но Джим отрицательно мотает головой, и я, отметив в который раз любовь терран к невербальным методам коммуникации, сажусь на стул напротив него и отключаю экран своего падда, чтобы он не отвлекал капитана свечением.       — Я даже не знаю с чего начать, — Джим смотрит мне в глаза, чуть склонив голову, его подбородок упирается на сцепленные в замок руки, локти на столе равноудалены относительно вертикальной оси симметрии тела, но эта поза, несмотря на гармоничность, всё-таки выдает усталость, которую он позволяет себе не скрывать в моей компании. Подобное доверие воспринимается мной с благодарностью: капитан не стал бы демонстрировать слабость другим своим подчиненным, за исключением разве что главы медслужбы.       — Я могу представить анализ происшествия на планете и подробный разбор восемнадцати возможных исходов, — структурированная информация может помочь Джиму принять произошедшее и двигаться дальше с новыми силами, по крайней мере я рассчитываю именно на такой эффект. — Причем могу отметить, что согласно моим предварительным оценкам избранный путь решения соответствует минимальному числу жертв из всех возможных.       — Пытаешься меня успокоить? — Джим слабо улыбается, и на этот раз улыбка немного, но затрагивает его глаза, но затем он снова мрачнеет. — Погибших это уже не вернет. Они доверяли мне, а я не смог их спасти.       — Я лишь озвучиваю факты, — невозмутимо уточняю я, и вижу, как теплеет в ответ его взгляд. — Ситуация могла сложиться гораздо хуже, если бы ты принял иное решение. Если ты выслушаешь мои аргументы, то сможешь в этом убедиться.       — А если бы выбранный мной путь явно не был бы оптимален, что бы ты сказал в этой ситуации? — интересуется капитан, меняя позу.       Теперь он откидывается на спинку стула, положение рук становится асимметричным, но общая гармоничность его позы никуда не пропадает. У него выжидающий, напряженный вид, но я не задумываюсь над ответом ни на секунду.       — Предложил бы рассмотреть все те же восемнадцать вариантов, отметить оптимальное решение и учитывать его на будущее, — я делал бы ровно то же самое, что и теперь, даже если бы Джим ошибся в своем выборе. Я помог бы ему понять и разобрать ошибки, я сделал бы всё от меня зависящее, чтобы мой капитан был готов встретиться со схожей проблемой в следующий раз. Я говорил бы правду в лицо, какой бы горькой она ни была. И я надеюсь, что Джим это понимает. Судя по его благодарному взгляду, мои надежды не напрасны.       И в течение двух часов и тридцати восьми минут мы обсуждаем миссию на Адебе, в ходе которой погибли двенадцать членов экипажа, а пять — получили ранения. Мы рассматриваем нюансы и детали, капитан предлагает еще три варианта развития событий, которые я не учел, а также четыре модификации для озвученных мной случаев, и я не могу не восхищаться его изобретательностью и тактическим мышлением, пусть и не говорю этого вслух. Но капитан умеет распознавать даже мельчайшие нюансы моей довольно скупой на терранский взгляд мимики, и я вижу по его реакции, что он сумел считать мое безмолвное одобрение. Мы изучаем преимущества и недостатки подходов, я рассчитываю всё новые и новые вероятности, и к концу вечера Джим, хоть и явно уже устал от непрерывного мозгового штурма, выглядит гораздо более живым, чем когда пришел в мою каюту.       Когда идеи для обсуждения подходят к концу, мы сидим, размышляя в тишине, а затем капитан прерывает молчание:       — Пожалуй, на сегодня хватит об этом. Мне кажется, имеет смысл еще разок обсудить на свежую голову, например, выделить полчаса завтра перед шахматной партией, как ты на это смотришь?       — Положительно, Джим. Полагаю, подобный подход является оптимальным, — наши партии не имели какого-то четкого расписания, но на завтрашний вечер у нас с капитаном уже была договоренность. В течение часа до начала партии я буду свободен, так что небольшая корректировка планов будет вполне приемлема.       — Отлично, — Джим довольно улыбается, и я испытываю удовлетворение от мысли, что причастен к появлению этой улыбки, пусть и мимолетной. — Пойду уже к себе, наверное. Спасибо, Спок. Дискуссии с тобой — отдельный род удовольствия. Не знаю, что бы без тебя делал.       — Подозреваю, что то же самое, что и со мной, только без меня, — моя левая бровь приподнимается на пять миллиметров вверх, а капитан тихо фыркает и встает из-за стола. Я тоже поднимаюсь следом, намереваясь проводить его до двери, но через несколько шагов Джим останавливается и поворачивается ко мне.       — Знаешь, Спок… — начинает он в задумчивости. Мы стоим довольно близко, и я ощущаю на своей коже слабые колебания воздуха от его дыхания. — Мне кажется, я никогда не привыкну к тому, что во время миссий мы иногда теряем людей. Какими бы логичными и неизбежными ни были причины, всегда должно быть решение, которое позволит спасти всех. Сегодня двенадцать членов команды погибли и пять пострадали, и я как капитан несу ответственность за каждую смерть и каждую травму. С этим нелегко смириться.       — Ты не обязан нести этот груз в одиночестве, — замечаю я и, потратив секунду на раздумье, всё-таки решаюсь на жест поддержки, принятый у терран: кладу руку на плечо Джима и слегка сжимаю его. Я не касаюсь обнаженной кожи, но всё равно могу почувствовать его скорбь, боль, усталость и чувство вины. Несмотря на то, что эти эмоции явно несут негативный оттенок, я не убираю руку, хотя и пытаюсь усилить ментальный барьер между нами. Не столько с целью защитить себя, сколько с целью соблюсти приватность чувств моего друга.       — Я капитан, — возражает он, и взгляд его тверд и полон уверенности в собственных словах, — это моя обязанность.       — И всё равно. Ты можешь рассчитывать на поддержку. Мою и остального экипажа, — я пытаюсь подобрать верные слова, но это непростая задача. — Джим, ты не способен предусмотреть всё, и тебе не стоит винить в случившемся себя одного. Это нелогично.       — Вы сговорились с Боунсом? — в голосе Джима легкая насмешка.       — Видимо, сегодня тот редкий случай, когда мне не хочется оспаривать тезисы, изреченные доктором, — признаю я. Я более чем уверен, что Маккой после смены тоже пытался помочь Джиму. Мы можем часами дискутировать с доктором, но оба всегда на одной стороне, если дело касается заботы о капитане.       После нескольких секунд молчания Джим меняет тему:       — Мне надо сегодня записать сообщения для родственников погибших, — он едва уловимо морщится, — отчет командованию я отправил еще в конце смены, а вот эту обязанность малодушно отложил на потом.       — Насколько я могу судить, это не признак малодушия, а естественная для представителя твоей расы в данной ситуации реакция, своеобразный способ психологической защиты, — я понимаю причины, побуждающие Джима откладывать неприятные обязанности, но я уверен, что ему не стоит укорять себя за это. Мне бы хотелось помочь, но я не знаю, как предложить это в наиболее корректной форме. — Если я могу быть чем-то полезен тебе…       — Я и так злоупотребляю твоей добротой, — мягко прерывает он мою речь. — Спасибо.       Джим накрывает ладонью мою кисть, всё еще лежащую на его плече, и легко сжимает её. Я не уверен, понимает ли он в полной мере, насколько интимно для вулканца подобное прикосновение, но не нахожу в себе сил возразить или отстраниться. Его пальцы несколько долгих секунд скользят по моим, пока он убирает руку, и я чувствую через тактильный контакт и практически слетевшие от неожиданности ментальные щиты, как Джима переполняет привязанность ко мне. Глубокая, сильная, перекрывающая собой все те темные эмоции, которые он чувствовал ранее. Их заменяет причудливая смесь благодарности, доверия, безусловного принятия и удовольствия от возможности коснуться и выразить свои чувства. Его пальцы теплее моих, кожа более влажная, и мне так хотелось бы повернуть свою кисть, чтобы его рука задела чувствительные подушечки, а не тыльную сторону ладони, но я не имею на это морального права. Мне удается удержать лицо, хотя пульс ускоряется на шестнадцать процентов, но на это уходит почти весь мой самоконтроль. Когда его пальцы окончательно покидают мои, я ощущаю потерю. Капитан с вероятностью семьдесят восемь процентов не осознает этого, но только что он нежно целовал меня, делясь своими чувствами. И это был лучший поцелуй в моей жизни.       — Согласно имеющейся у меня информации, предложение помощи другу ожидаемо в терранской культуре, — то, что мой голос звучит невозмутимо, удивляет меня самого, но я не подаю вида. Я хотел так ответить еще до того, как Джим коснулся меня, и произношу эти слова скорее по инерции. Моя рука всё ещё на его плече, и я не знаю, как заставить себя убрать её, слишком приятны для меня те эмоции, которые доносятся слабым фоном от Джима. Он продолжает думать обо мне, и я это чувствую. Я должен снова поднять ментальные щиты, то, что я до сих пор этого не сделал, — аморально.       — Для меня честь называть тебя своим другом, — капитан выглядит в высшей степени эмоционально открытым и почему-то кажется мне в этот момент очень уязвимым, а затем совершает второй непредсказуемый поступок за вечер — порывисто обнимает меня. Одна его рука ложится на мою талию, а вторая уходит за спину и притягивает к себе. Площадь нашего соприкосновения становится очень обширной, многократно усиливая мою чувствительность к его эмоциям, и он на выдохе кладет подбородок на моё плечо и расслабляется. Напряжение, сковывающее Джима весь вечер, понемногу отпускает его. Я инстинктивно подстраиваюсь: одна моя рука уже лежит на его плече, и мне остается лишь слегка поменять её положение, чтобы нам обоим было удобнее, а второй я осторожно обнимаю его за спину. Мне неоднократно приходилось поддерживать его, когда он был ранен, но то, как наши тела соприкасаются сейчас, ощущается совсем по-другому. Это объятие — жест абсолютного доверия с его стороны. И его чувства, которые я не нахожу сил сейчас заблокировать, это подтверждают. Возможно, этот вид единения даже лучше поцелуев, и я позволяю себе наслаждаться им, пока Джим не прервал этот восхитительный контакт.       Через шесть чарующе долгих секунд в его эмоции проскальзывают одновременно тревога, чувство вины и смятение. Спина Джима мгновенно каменеет, и он отстраняется от меня, а я не пытаюсь его удержать, как бы мне этого ни хотелось. И для надёжности сцепляю руки в замок за спиной.       — Спок, прости, я не подумал, что навязывать объятия, к тому же вулканцу, — это грубое нарушение личных границ, — капитан выглядит смущенным и отходит на полшага назад. Я ощущаю особенный недостаток тепла в тех местах, где его тело касалось моего.       — Джим, — я не уверен, что понимаю, как корректно ответить в данной ситуации, но четко осознаю, что не хочу, чтобы он избегал подобных прикосновений ко мне, — когда мы не при исполнении и не на публике, ты волен выражать своё отношение ко мне тем способом, какой сочтешь приемлемым, — замираю в ожидании его реакции, опасаясь, что уже сказал слишком много.       — Тебе не неприятно? — осторожно уточняет капитан. Если бы Джим знал насколько мне "не неприятно", причин для его беспокойства, возможно, было бы больше.       — Почему мне должно быть неприятно? — мне интересна первопричина этого предположения. Когда Джим обнимал меня, его эмоции были окрашены положительно, вероятность причинения мне дискомфорта была пренебрежимо мала.       — Но любой кадет знает, что не стоит касаться контактных телепатов без необходимости, — в словах капитана явно слышен упрек самому себе, — я сейчас, по сути, вынудил тебя ощущать мои эмоции.       Джим не видит настоящую проблему. Она не в том, что он меня “вынудил”, а в том, что я не нашел в себе силы закрыться от его чувств, потакая своим эгоистическим побуждениям. Я должен донести это до него.       — Я понимаю, что для тебя может быть неприемлемым тот факт, что я могу считывать твои чувства при прикосновении, и…       — Погоди, Спок! Речь не об этом! — прерывает меня Джим. Но я уже отхожу еще на шаг, закрываюсь, усиливая до максимума свои ментальные щиты, осознанно запрещая себе считывать даже отголоски его чувств. Желанных столь остро, что я не могу не признавать этот факт хотя бы перед самим собой. И когда я успел стать настолько зависимым от моего капитана? “Моего” капитана... Очаровательно. Ситуация, судя по всему, еще сложнее, чем казалась ранее. Вдох. Выдох. Удержать щиты. После у меня будет время разобраться с собой, а сейчас надо объяснить Джиму ситуацию и принести извинения. Спокойствие и логика.       — Я уверяю вас, вы более можете не беспокоится о сохранности своих мыслей, капитан, — непрошенный холод от этого обращения коробит даже меня самого.       — Ты неправильно меня понял, Спок, — интонации Кирка мягкие, а лицо отражает сожаление. — И я сейчас просто Джим, не капитан. Я не боюсь, что ты прочтешь меня. Ты знаешь меня, как никто на этом звездолете, и надеюсь, что мне не стоит опасаться, что, узнав что-то новое, ты отвернешься от меня. Я лишь боюсь, что тебе это причинит неудобства, потому что мои эмоции слишком сильные.       Я застываю в неуверенности, что правильно интерпретирую его речь. Джима в этой ситуации беспокоит не то, что я без позволения вошел в его ментальное пространство, а моё самочувствие при этом? Он опасается, что его эмоции будут мне неприятны? Он стыдится тех своих эмоций, что я успел почувствовать?       — Я уверяю тебя, Джим, эмоции вулканцев не слабее земных, — я нахожу необходимым отметить этот факт. — Мы контролируем эмоции, а не лишены их.       — Ты хочешь сказать, что тебя не беспокоят мои прикосновения? — осторожно уточняет капитан. О, Сурак, беспокоят, хотя и совсем не так, как думает Джим. Но мне почудилось, или в его голосе я слышу скрытую надежду? Хотя вулканцам не чудится. А еще вулканцы не лгут, и это статистически самая часто встречающаяся вулканская полуправда. Тем временем Джим ждет ответа, и, вероятно, искренность в данной ситуации будет наилучшим из возможных вариантов. И я решаюсь:       — Они не доставляют неудобств. Джим, если ты потрудишься вспомнить, то обнаружишь, что во время смен и вне их ты регулярно меня касаешься, сам не замечая этого. Если бы это было мне неприятно, я бы сообщил тебе.       — Действительно, — медленно проговаривает Джим, скорее всего, вспоминая подтверждения моих слов. — Получается, что я поднял панику без причины? Но как же правила поведения с вулканцами, которые известны всем со скамей в Академии?       — Джим, если бы в твоей привычной манере меня касался незнакомец, я бы воспрепятствовал этому, — признаю я. — Но ты мой друг. К тому же твои чувства в тот момент, когда ты многократно увеличил площадь нашего соприкосновения, усиливая ментальный перенос, не были негативными. Я приношу извинения, что считал их без твоего разрешения, это недопустимо, но для меня этот опыт не имел отрицательной окраски, скорее наоборот.       — Тебе было приятно… чувствовать меня? — взгляд Джима выдает напряжение, и я боюсь, что ответ может изменить наши отношения, но решаюсь быть с ним честным до конца.       — Да, — и выдерживаю его цепкий взгляд.       — Мне тоже, — улыбается мой капитан, — не в смысле чувствовать, хотя и это тоже, а иметь возможность выразить свои эмоции и не быть отвергнутым. Спасибо, Спок. И за это тоже.       — Ты можешь не сдерживать свои порывы к обширному тактильному контакту со мной, если мы не при исполнении и наедине, разумеется, — отвечаю я, возможно, усугубляя ситуацию. Но если эти действия приятны нам обоим, нелогично пресекать возможность их повторения. Риск регулярных испытаний моего ментального контроля в случае, если капитан воспользуется моим разрешением, я, разумеется, тоже учитываю. Я готов пойти на него.       — Буду иметь в виду, — Джим широко улыбается, в его глазах я вижу обещание и в какой-то момент даже ожидаю, что он подойдет ближе прямо сейчас, чтобы снова слить нас воедино в тесном объятии, но этого не происходит. — Доброй ночи, Спок, — и его тело поворачивается в сторону двери, но он всё еще смотрит на меня, ожидая отклика.       — Доброй ночи, Джим, — он кивает в ответ и выходит из моей каюты. Закрывается дверь. Я дохожу до стула и лишь благодаря сознательно приложенному усилию не падаю на него, а аккуратно сажусь. Мне определенно нужна медитация.