С первым днём весны. Я, кажется, люблю тебя.

Я никогда не замечала, что могу так долго смотреть на снег. Пусть даже он за окном, так недоступен, но притягивает к себе словно магнит и не позволяет отвести взгляд. Особенно первый снег. Это что-то прекрасное. Так медленно, грациозно опадает на землю, и кажется, будто весь мир замер: нет ни малейшего дуновения ветра, ни чего-то, что может отвлечь или побеспокоить. Я бы хотела стать снежинкой, чтобы хоть на мгновение забыть обо всех заботах и той повседневности, которая накрыла меня с головой… — Не стой в проходе, — какой-то мужчина грубо оттолкнул меня, и только в этот момент я поняла, что моя остановка осталась за уже закрытыми дверями трамвая. — Нет-нет-нет, только не это, — с накатывающей истерикой в полголоса простонала я, посмотрев на часы. А вот и жестокая повседневность так быстро вернула меня из собственных мыслей — единственного места, где я могу пусть и на короткое время забыться и почувствовать себя кем угодно… Я ненавижу опаздывать, чувствовать на себе взгляды одноклассников, непонимание в глазах учителей, мол «Как так произошло, ты же Ева Ковалевская, будущая медалистка и гордость школы». Только вот меня никто никогда не спрашивал, хочу ли я этого. Такое чувство, будто я что-то упустила с самого начала, а «перезагрузить уровень» и начать снова уже нельзя. В любом случае выбора у меня нет. Я вышла на следующей остановке и быстрым шагом направилась в школу. Если бы не мои обязательства перед родителями, перед учителями, которые почти одиннадцать лет вкладывали в меня знания, время и силы, я бы уже давно развернулась и пошла гулять по городу, который постепенно укутывается снегом. «Потерпи, Ева, осталось совсем немного, лишь каких-то полгода» — я мысленно ободрила себя и, последний раз подняв голову к небу, чтобы словить несколько снежинок, зашла в здание школы. Так тихо, только из некоторых кабинетов раздаются недовольные возгласы учителей о том, что кто-то не сделал домашнее задание, не понял тему, плохо написал контрольную работу… Как же меня греет мысль, что совсем скоро эта жуткая страница моей жизни наконец-то перелистнётся. Я не заметила, как дошла до нужного кабинета, и, уняв лёгкую дрожь в руках, тихо постучала в закрытую дверь. — Извините за опоздание. — Вот так, ребята, мой первый рабочий день, а я уже познакомился с одной прогульщицей. — Что? Нет! Я не… — на месте Константина Олеговича почему-то сидел какой-то молодой человек, одетый в белую рубашку, рукава которой были подогнуты до локтей, и идеально выглаженные коричневые брюки. — Вам настолько неинтересна алгебра? А как же экзамены, поступление в ВУЗ? На кону ваше будущее, — обращался он ко мне, чуть склонив голову и самодовольно усмехнувшись. — Дмитрий Алексеевич, она не прогульщица, а наша единственная отличница. И зря вы на неё так наседаете. Если в школу придёт разбираться её мамаша, что кто-то посмел обидеть её драгоценное чадо, вы всеми клеточками своего тела прочувствуете на себе гнев семьи Ковалевских, — с напущенной интонацией произнёс кто-то, сидящий за задними партами. Я даже не пыталась увидеть этого человека, мне было всё равно на его слова. За почти одиннадцать лет я слишком много наслушалась, что сделала для себя вывод — проще промолчать и остаться при своём мнении, чем пытаться что-то кому-то доказать. — Ковалевская, значит? — новый учитель взглядом прошёлся по списку, пока не остановился на моей фамилии. — Ева. Ну что ж, плохо, садись. В следующий раз постарайся не опаздывать, а то вдруг пропустишь что-то важное. А ты, как мне подсказывают юные умы, ещё и отличница. — Да, извините, — пробурчала я и, вопреки своим принципам, села за заднюю парту. Настроение ещё больше омрачало то, что моя единственная подруга, если её можно так назвать, с которой я хоть как-то общаюсь, до сих пор болеет. Уже почти неделю я сижу одна и ни с кем не общаюсь, кроме учителей, с которыми почему-то нельзя обсудить обыденные вещи, а не только учёбу. Даже дома я не могу почувствовать себя обычным человеком, а не заучкой-отличницей. Я столько раз пыталась поговорить с родителями о чём-то весёлом, интересном. Рассказывала им истории, о которых читала в новостной ленте в Вконтакте, показывала смешные картинки, на что в ответ слышала лишь упрёки, потому что «как я могу тратить свободное время на какие-то глупости, лучше бы к экзаменам готовилась!» — Ковалевская, я уже сомневаюсь в том, что вы действительно идёте на золотую медаль, — окликнул меня удивительно грубый мужской голос, который, как мне кажется, совсем не подходит нашему новому учителю, но, нет смысла спорить, является его изюминкой. — Я… Кхм. Повторите, пожалуйста, вопрос, — ответила я, поднимаясь с места. — Знаете, а я не хочу. Я задал вопрос, вы не ответили, из чего я делаю вывод, что вы не знаете. А раз вы не знаете, то я ставлю вам два. Садитесь, Ковалевская. — Что?! — чересчур громко воскликнула я. — Нет, пожалуйста, я уверена, что знаю ответ. Просто я… Я задумалась и не услышала, как вы задали вопрос, — в ответ на мои слова учитель лишь усмехнулся и в доказательство того, что его не переубедить, поставил оценку в журнал, сопровождая свои действия словами. — Садитесь, Ковалевская. Вы забираете время от урока. Смысла спорить уже не было. Дмитрий Алексеевич поставил оценку в журнал. Я впервые за почти одиннадцать лет получила двойку. На самом деле я боюсь не из-за оценки, а из-за реакции родителей. Наверняка мама закатит скандал, отберёт у меня телефон, заставит сидеть за учебниками до глубокой ночи, а сама довольно ляжет спать. От обиды по щеке скатилась одинокая слеза. Мне пришлось до боли закусить изнутри щёку, чтобы не заплакать прямо в классе. «Не здесь, Ева, не сейчас. Когда выйдешь из школы, сможешь показать свои эмоции, но только не сейчас» — повторяла я сама себе, пока не почувствовала, как слёзы отступили. До конца урока новый учитель больше не пытался что-то спросить меня или вызвать к доске. Не знаю, сочувствие проснулось в нём, или он просто потерял ко мне интерес, но очень сомневаюсь, что первое. Думаю, Дмитрию Алексеевичу стало интереснее издеваться над Витей, который добрых пятнадцать минут не мог решить простейшее уравнение, и смеяться над шутками одноклассников. Кажется, им понравился новый учитель. Константин Олегович никогда не допускал, чтобы на его уроке кто-то смел нарушать дисциплину, всегда была строгая тишина и гнетущая атмосфера. Но мне нравилось на его уроках. Он всегда был строгим, но справедливым, подсказывал, если кто-то ошибался, а не начинал высмеивать его… После звонка одноклассники быстро покинули кабинет, а я специально задержалась, надеясь, что смогу хоть немного сгладить ситуацию. — Дмитрий Алексеевич, — начала я, заламывая от волнения пальцы. — Я понимаю, что сама виновата в том, что прослушала ваш вопрос, но пожалуйста, можно я исправлю двойку? Я могу сделать дополнительное задание или… — Нет, — безразличным тоном ответил учитель. — Но… Пожалуйста. Вы не понимаете, что мне за это будет, — я почувствовала, как паника вновь подкрадывается к горлу, не давая мне сделать вдох. — Ковалевская, идите. В следующий раз будете внимательнее. Я посмотрела учителю прямо в глаза, надеясь увидеть в них хоть каплю сочувствия, но увидела лишь пустоту и безразличие. Продолжать этот разговор не было смысла, поэтому я закинула сумку на плечо и буквально выбежала из кабинета и помчалась в сторону туалетов, чтобы закрыться ото всех и побыть наедине с собой. «Что же теперь будет» — проносилось у меня в голове, и я уже представляла, как мама будет рвать и метать всё вокруг. Лишь из-за какой-то двойки.