Укутаться в себе

Макс нервно теребит завязки на домашних штанах. Плечи напряжены, а челюсти крепко сжаты. Желание подняться с пола, схватить первую попавшуюся книжку и трусливо сбежать в ближайшую кофейню пересиливает всё на свете. Глухое раздражение затапливает, забивает горло и, приглушая хорошие светлые чувства, которых у Макса по жизни было в избытке, подстёгивает ляпнуть грубость. Задеть, обидеть. Опять демоны рвутся пообщаться со внешним миром и навести свои порядки. Максу необходимо побыть в одиночестве, подумать о всяком, набраться сил и проветрить голову. В противном случае, произойдёт непоправимое. Он точно знает. — Всё хорошо? Небольно? — встревоженно спрашивает Рома, стараясь аккуратно проходиться гребешком сквозь спутанные влажные кудри. Макс немного откидывает голову назад и натянуто улыбается: — Порядок, продолжай. На самом деле, ни черта не порядок. От слова нихуя. Знать об этом беспокойному Ромашке вовсе необязательно. Опять привяжется как банный лист, пытаясь разузнать, что у Макса такого стряслось. А там и до вмешательства Ильи рукой подать. И если одного из близнецов Макс ещё способен как-то надурить, то против двойного напора у него нет ровным счётом ни единого шанса. А рассказать о своём желании, значит, оскорбить обоих. Этого Максу хочется в последнюю очередь. Завтра вспыхнувшее раздражение испарится также внезапно, как и появилось. В отличии от сказанных слов, которые осядут на сердце и будут тяготить чёрт знает сколько времени. Подобного допустить нельзя: Ромка только-только перестал загоняться и надумывать, а Илья приглушил свой трудоголизм, чтобы проводить с ними большую часть свободного времени. Макс никогда себе не простит, если под влиянием эмоций прохерит достигнутый совместными усилиями прогресс. — Почти закончил, — оповещает Рома, орудуя теперь не только расчёской, но и феном. Чего он там на башке химичит, Максу страшно представить. Сейчас его нервирует любая мелочь, включая долгие Ромашкины пыхтения. — Боже, Ромк, ты что тут наворотил? — закончив говорить по телефону, на диван падает Илья. — Захотелось в парихмахерскую поиграть? — Отвали, ему очень идёт, — Рома пропускает сквозь пальцы мягкие кудряшки и гладит по лбу. — По-моему, это какой-то одуван, а не нормальная причёска. — То, что надо! Макс — наш одуванчик. Обычно цветочные метафоры, тем более от скупого на словесные нежности Ромки, умиляли, но в данный момент Максу ничего не хочется так же сильно, как побыть в одиночестве. В гордом непоколебимом одиночестве, зная, что дорогие люди поймут и не обидятся за проявленную слабость. Один и только один. Когда братья в четыре руки копаются в его волосах, когда больно оттягивают кудри и спорят в самое ухо, на какой причёске остановиться, Макс отчаянно терпит. Он прикусывает язык и проглатывает возмущения, когда Ромка просит откинуть голову, а Илья зачёсывает чёлку, собирая её мелкой тугой резинкой в дикое подобие хвостика. Макс держится. Пытка длится около получаса, но под конец нервы предсказуемо сдают, напоследок махнув платочком. Оттолкнув руки, Макс вскакивает на затёкшие в неудобном положении ноги и несётся в ванную комнату, закрываясь на защёлку. В зеркало не смотрит, опасаясь окончательно распсиховаться. Ситуация выходит из-под контроля. — Ма-акс, ты там в норме? — скребётся Илья. — Прости, если сделали больно, — виновато вторит Рома, — пустишь нас? — Нет, — Макс опускается на край ванной, — просто оставьте меня в покое. Надоели, честное слово. За дверью повисает тяжёлое молчание, не нарушаемое ни единым лишним звуком, дыхание и то не разобрать. Раздосадовано потирая лоб, Шустов моментально жалеет о сказанном. Вот именно этого он и боялся! Знал же — не надо рыпаться. Сидел бы спокойно, позволял себя заплетать. Выходить, чтобы просить прощения, сил не хватает совершенно, но выбора у него нет. Как всегда. Макс извиняется первым даже тогда, когда не виноват. Будь неладна неконфликтная натура, требующая исключительно мирного неба над головой и спокойствия на душе. Перед тем, как открыть дверь, он несколько минут настраивается и восстанавливает сбившееся волнением дыхание. Макс не помнит, когда последний раз обижал и причинял боль любимым. Подобные прецеденты на пальцах одной руки уместить можно. Теперь Максу мучительно стыдно за вышедшие из-под контроля эмоции и сорвавшиеся с языка болючие слова. В конце концов, нехватка личного пространства — только его проблема. Он должен решать её самостоятельно и не впутывать избранников. Это правильное взрослое решение. Близнецы, ожидаемо, находятся в единственной комнате. Обнявшись, грустно сидят в уголке дивана и молчат. Илья гладит брата по лопаткам, пока тот тычется носом в его шею. Наверняка, чувствует вину, что в принципе с расчёской к Шустову полез, будто Макс не в состоянии без посторонней помощи высушиться. Вообще, он не против махинаций с волосами. Обычно сам просит прибрать непослушные пушащиеся кудри, просто в этот раз настроение ни к чёрту оказалось, вот и сорвался. — Эй, — Макс опускается перед ними на корточки, для устойчивости облокачиваясь на диван, — сказанул херню, каюсь. С настроением сегодня фигня какая-то, но вы-то не виноваты. Не хотел вас обидеть, само получилось. Илюш, Ромашк, простите дурака? — он поочерёдно чмокает сначала одну, потом другую коленки. Близнецы смотрят с одинаковой нежностью и странным пониманием. Молчат. Макс переживает. Неужели не простят? — Может тебе… ну… лучше уйти? —ошарашивает Илья. У Макса в груди обрывается всё, что только может оборваться, и камнем падает вниз. Он не может поверить, что слышит это от Ильи. Своего очаровательного смешливого Илюши, которого любит до безумия, ради которого и Ромашки пойдёт на самые дикие жертвы и сгорит в любом пожаре. Теперь его… прогоняют? Макс судорожно проматывает в голове злополучные слова. Грубо и обидно, несомненно, но не настолько, чтобы выставлять из дома! Они ведь дорожат друг другом и постоянно напоминают об этом, чтобы никто ненароком не почувствовал себя недолюбленным. — Что с тобой? Ты побледнел, — Рома кладёт ладонь на щёку, утешительно поглаживая. Макс накрывает его руку и прижимается плотнее, прикрывая глаза. Он совершенно не знает, что говорить. Попросить не выгонять? Поймите и простите? — Ты можешь сходить в парк или посидеть в кафе, — говорит Илья, аккуратно выпутывая резинку из его волос. — Только пожалуйста, вернись к ужину. Мы с Ромкой чего-нибудь вкусненькое забабахаем. Макс поднимает озадаченные глаза, моргая с подвисанием. До него не сразу доходит, что Илья не выставил его, а просто предложил побыть наедине с собой. Отдохнуть в тишине и покое. Как хотелось. Губы сами собой разъезжаются в солнечной улыбке. Ну и словечки Илюша, конечно, подобрал. Макс успевает умереть и воскреснуть за несколько минут. Незабываемые ощущения абсолютного страха лишиться любимых. Ладно. Красиво говорить словами через рот не умеет никто из них. Простительно. После вспышки адреналина убегать из дома больше не хочется, но Макс понимает — надо. Сейчас — точно. Выдохнув, он кивает, встаёт на ноги и, потянувшись, прикидывает, что можно нацепить в двадцатиградусную жару. Илья и Рома посылают ему полуулыбки-полуусмешки. Подбадривают. От этого становится совсем легко. На улице Макс придерживается изначального плана. Прогуливаясь, доходит до любимой кофейни, заказывает холодный кофе с жасмином и под шуршание бариста зёрнами окончательно приходит в себя. Анализирует недавние эмоциональные вспышки. Раньше такое уже случалось, но Максу удавалось одержать вверх и не позволять лишним словечкам сорваться с языка. Он в тех отношениях, когда страшно по неосторожности ранить, поэтому приходится действовать с ювелирной аккуратностью. Когда-то Макс по собственному желанию взвалил на себя ответственность в лице непростых замкнутых близнецов и ещё ни разу об этом не пожалел. Сначала появился Ромка. Энергичный, шумный и невероятно проблемный. Абсолютно, как подумалось Максу, не приспособленный для работы пожарного. То у него комбинезон с дырками, то палец обухом топора придавит, то споткнётся и носом по земле проедется. Мужики, не стесняясь, ржали в лицо, а Ромка искусно изображал, будто нет ему до шуточек никакого дела. Но Макс-то видел — дуется и грустит, что никто его серьёзно не воспринимает. Пришлось взять под крылышко, чтобы учить, так сказать, уму-разуму. И закрутилось. Обжимания в лесу, поцелуи у затушенного костра и нежный петтинг в палатке. Макс влюбился, аж живот в волнении сводило, когда Ромашка улыбался. Всё было хорошо и даже лучше, пока однажды он не выдал: «Я, кстати, только в комплекте иду. Уверен, вы друг другу понравитесь». Не беря в расчёт внешность, братья оказались совершенно не похожи. Серьёзный товарищ врач встретил Шустова скептическим взглядом, демонстративно засосал Ромку, обозначая его принадлежность, и целый день хмурился и бесился, что какой-то мужик вознамерился увести его Ромчика из семьи. Даже пообещал Максу член ампутировать, если чего не понравится. Из уст хирурга это прозвучало раза в три угрожающей. Макс, правда, вместо того, чтобы внять предупреждению, засмотрелся на усики под верхней губой, мысленно провёл аллегорию с дрочером в парке и заржал. Илья в долгу не остался — бросился ложкой, пропадая аккурат между глаз, а потом весь вечер виновато косился исподволь и проверял синяк. Макс тогда подумал, что ничего не выгорит и Ромашку придётся делить. Ошибся, как выяснилось. Любить одновременно двоих оказалось легко и правильно, словно Макс всю сознательную жизнь к этому шёл. После выпитого кофе сидит несколько часов, добивая книгу, начатую два месяца назад, потом неторопливо прогуливается до парка. Кормит уточек, греется на летнем солнце и релаксирует. Время наедине с собой однозначно идёт на пользу: раздражение улетучивается, а к шести вечера Макс начинает скучать по двум своим радостям, ждущим дома. Приходит к выводу, что обязательно поговорит с близнецами и объяснит, насколько ему важно периодически бывать в одиночестве. Лучше так, чем опять сказануть лишнего и переругаться. — Макс, ты вернулся! — быстро оценив, что с настроением полный порядок, Рома повисает на шее. — Как погулял? — Хорошо, мне было это нужно, — Макс заключает его в крепкие объятия, прижимаясь губами к виску. — Тебе стало лучше? Не хочется больше ругаться? — Илья улыбается и берёт его за руку, переплетая пальцы. — Не хочется. Отлегло, — целует растрёпанную в домашнем хаосе макушку. В ожидании ужина (братья, как и обещали, чего-то накулинарили и засунули в духовку) Макс по просьбе нуждающихся в музыкальной паузе достаёт гитару, чтобы сыграть несколько песен на заказ. Улыбается, слушая шутливые переругивания. У близнецов диаметрально противоположные предпочтения: если Ромашка любит поспокойнее, нежные грустные песни про любовь, играемые неспешным перебором, то Илюше подавай рок, интенсивные удары по струнам и хриплое агрессивное исполнение. У них стабильно начинается «Под твою нудятину спать впору», «А под твою — глохнуть!».  — Не сравнил бы я любую с тобой. Хоть казни меня, расстреливай. Посмотри, как я любуюсь тобой, — напевает Макс, нежно ударяя по струнам. Илья с Ромой слушают, затаив дыхание. На Высоцком их вкусы, к счастью, пересекаются. Когда Макс в неудобстве заканчивает, отбивая последние аккорды, его подпирают с двух сторон. Ромка растекается по плечу, а Илья обнимает за руку, прильнув щекой. Макс аккуратно откладывает гитару, опасаясь ненароком зарядить кому-нибудь в нос, и облокачивается на диван, устраивая их на груди. Благо, она у него крепкая и широкая, спокойно умещает компактных братьев. — Макс, мы с Ромой собрали совет и приняли решение, что ты обязан нам говорить, когда хочешь побыть один и всё такое, — Илья задирает голову, пытаясь поймать его взгляд, — по рукам? — Ты говорил, что самое важное, чтобы все чувствовали себя хорошо, помнишь? — добавляет Рома. Максу ничего не остаётся, как кивнуть и утянуть их в благодарные объятия. Он в очередной раз убеждается, что не ошибся в своём выборе и находится с теми людьми, с которыми должен находиться. И всё у Макса в жизни хорошо и даже лучше. Так, как он когда-то и мечтать не смел.