***
Скарамучча: Я изначально говорил, что идея никудышная. Он и сам мог бы пробиться на большую сцену и без помощи сомнительных контрактов. Пусть сам теперь свои ошибки расхлёбывает. Люмин: Это отвратительная позиция, Скар. Он твой друг, мы знакомы всю жизнь, а ты вот так отзываешься о всей ситуации? Он не мог знать, что его жизнь под контроль возьмут. Скарамучча: Я не понимаю какую совесть ты пытаешься во мне пробудить. Что я по-твоему могу сделать в этой ситуации? Пожалеть его? Это ничем не поможет, он либо начнёт больше ныть, либо искать неприятности. Разве так не всегда было? В носу неприятно засвербило, от нарастающего желания разреветься или разгневаться. Отбросив в сторону остатки вежливости и спокойствия, пальцы сами в быстром темпе прошлись по клавиатуре. Мозг нуждался в разгрузке и она вылилась в виде огромного текста сообщения.Итэр: Я никогда не просил никого из вас о поддержке или жалости. И со своими проблемами я справляюсь тоже самостоятельно. Может я и ною о бессонных ночах и несправедливости продюсера, но я точно не мог подумать, что не имею прав на чувства. В следующий раз я это учту, Скарамучча, спасибо. Если вас не устраивает моё нытьё — пожалуйста, я не буду заставлять это слушать. До свидания.
***
Обида травила внутренности, выжигая дыру в груди. Скопившиеся в уголках глаз слёзы не спешили капать, они застыли, как замёрзшие льдинки, блестя во взгляде. — Остановите здесь, я сойду. — Прошипел тихонько парень надрывным тоном, а после вылетел из машины, когда та остановилась. Ноги сами вели своего хозяина чёрт знает куда, он не был в этой части города, потому знать дорогу он не мог. Но конечности отказывались подчиняться здравому смыслу, они делали то, что сейчас было необходимо — вылить скопленный адреналин. Режущая боль кромсала середину груди, не щадя и не останавливаясь. Она разливалась вместе в кровью, въедалась в сами атомы, отравляя их изнутри. И если бы не ещё работающий мозг, Эфир бы точно не побоялся вскрыть свою грудную клетку и вынуть все органы, что сейчас болели под слоем кожи. Следующие полтора часа — сплошной туман, поселившийся на полках воспоминаний. События были накрыты вуалью, через которую нельзя подсмотреть, это тот пробел, который нельзя обратно заполнить. Однако некоторые обрывки всё же всплывали в сонном состоянии: вот он сидит перед баром, а бармен доливает в его стакан добавку, состроив сожалеющее лицо. Дальше — обжигающий стенки горла градус и снова тьма. Второй сюжет его бредней — мужчина средних лет, не шибко высокий, не сильно красивый. Он о чём-то рассказывает, сидя перед блондином, водя рукой вдоль его бёдер. Итэр противится, ударяя незнакомца по руке, но следом получает удар по лицу. Дальше — пусто. . . . Итэр потирает ледяной влажный лоб, не открывая глаз. Пальцами до боли вцепляется в свои корни волос из-за резко подступившей тошноты. Он выпрямляется, придерживая губы от нарастающего желания очистить желудок. Внутренности скручивало от неприятного ощущения по всему телу: тошнота подкатывала к горлу, царапая внутренние стенки. Конечности ныли от каждого движения, отдавая тупой болью по каждой клетке кожи, а низ живота горел, колол, пронзался невидимыми лезвиями, превращая внутренности в мясной салат. Опираясь о локоть, подавляя глубоко внутри желание разреветься, блондин осматривает окружение: это не тот бар, в котором был. Это вообще не бар, это чей-то чёртов дом. Испуганно и резко выдохнув носом своей догадке, оборачивается чуть назад, видя незнакомца в постели. «Нет, нет, не может быть…» Дёргая одеяло вверх, смотрит на себя: одежда на месте, первый спокойный выдох протиснулся сквозь зубы. По крайней мере, он не переспал ни с кем по пьяне. Когда первая волна страха поугасла, пришло время нарастать второй, когда взгляд прошёлся по израненной кровавой руке. Во многих местах тело ныло, кололо. «Может, я подрался с кем-то? Может даже с этим ублюдком в постели?» Резко принимая сидячее положение, сдавленно скулит, обратно падая в кровать и пропуская болезненные электрические волны, проходящие по позвонку. Сидеть больно. Чертовски больно. На столько, что от отчаяния можно взреветь. «Твою ж мать, о чём я только думал, решив набухаться в хер знает каком месте?! Я даже не предупредил никого где я буду, как отсюда мне выбраться?» Двигаясь осторожно, чтобы не причинять себе лишнюю боль и чтобы не будить незнакомца, он идёт вдоль комнаты, немного прихрамывая, смотрит в окружение. Заваленный хламом дом, куча порно-журналов и уже завонявшей посуды, а рядом с кроватью десяток полупрозрачных осколков с разлитой жидкостью, в которой его пятка свободно увязла, разрезая в том месте плоть. «Блядски больно…» шипит блондин и не думая о последствиях, резким движением сдирает с ноги воткнутый осколок. «Нихуя не помню, но, видимо, это я вмазал ему бутылкой… Это бы объяснило почему рука в крови. Благо левая, не так страшно.» Жалость. Единственное чувство, проедающее голову парня в данный момент, прогрызая внутри дыру безнадёжности к самому себе, словно бы это тот момент, когда вся та жизнь до этого момента была отрезана и сброшена в пропасть неизвестности. Жалость к самому себе, своей слабости, жалость к тому, что произошло между ним и его друзьями. Жалость к тому, как мерзко он себя чувствует, видит. Вся одежда пропахла алкоголем, а в доме стоял отвратный запах гниющей еды и чего-то ещё, не менее отвратного и явно нежеланного узнать, что было источником мерзкого аромата. Переступая через стеклянные бутылки, лежащие просто так на полу, поправляет на себе одежду, покрытую дырами и пятнами, сматывается куда-то вглубь незнакомого дома. Воспоминания о вчерашнем не шли в голову, кроме как тех ситуаций до принятия спиртного. Вчерашний день — один большой пробел, с которым теперь приходится справляться уже протрезвевшему измученному Эфиру, который не понимает что происходит. Ноги ватные, совершенно не слушают, подгибаются с каждым новым шагом, заставляя не менее уставшие руки цепляться за мебель, стараясь сохранять равновесие. Находит ванную, в которую сразу залетает. Смотрит на своё отражение в заляпанном зеркале и кривится от мерзости, в виде его самого. На шее посиневшее пятно, словно бы от удушения, на губе ранка с подсохшей кровью, глаза посерели, смотрели на самого себя мёртвым взглядом, почти буквально, ведь создавалось ощущение, что он и правда сейчас замертво свалится на кафельный пол. Убийственный взгляд, наполненный отвращением и ненавистью к самому себе, на столько, что хотелось разбить зеркало на части, но останавливал лишь факт и так раненой конечности. «Где я? Куда идти? Что делать? Где мой телефон?» Шлёпает себя по карманам брюк и толстовки, чуть спокойнее выдыхает, когда нащупывает свой мобильник и пугается, видя огромные трещины, проходящие вдоль экрана. «Такой дорогой телефон, мать твою, да как я так умудрился? Умереть аж охота.» Кусая губу, цепляет ранку, из-за чего болезненно шипит и облизывает солоноватость крови на собственных устах, кривясь от неприятного ощущения. Зарядки очень мало, пару уведомлений из приложений и сообщения, слишком много сообщений, чтобы их читать. «Вчера была полная зарядка же, не мог он так скоро разрядиться… Если только я не пользовался им, когда был пьяным… Тогда дело пахнет дерьмом, кто знает, что я мог наговорить кому-то будучи в говно?» Открывает карты и нервно притоптывает ногой, раздражаясь каждой мелочью в данный момент: жужжащей мухой, бьющейся об потолок ванной. Медленная сеть, тормозящая возможность вызвать такси и узнать своё местоположение. Ноющие синяки, которые электричеством били по плоти, стоило их коснуться. Экран погас, так и не прогрузив карту города, а в горле застрял истошный рёв, сдерживаемый лишь набранным в грудь воздухом, больно давящий на рёбра. Сдерживаться уже не было сил, по щекам тонкой струйкой потекли слёзы, смачивая шипящую рану на губе. Лицо скривилось в болезненной гримасе, когда ноги перестали уже держать и прогнулись под весом собственного тела, оседая на пол безвольным мешком. Скрючиваясь на полу в позе эмбриона, поджимает к себе ноги, крепко сцепляя их в обруче своей хватке и пряча лицо в коленях, тихо-тихо всхлипывает в чужой ванне, наполняя комнату еле слышимым эхом собственных рыданий. Внутренности рвёт от осознания, что он — это всё ещё он, это ни чьё-то ещё тело, ни просто история, рассказанная из уст других людей. Воображаемые крылья ломались, рвались с корнем, вытягиваясь из спины с режущей болью. А потом, как ножом полоскались по и так измученному телу, превращая его в искалеченный кусок мяса. По крайней мере так это запомнил Эфир, лёжа там, на кафельном полу, согревающий лишь самого себя в своих руках. Остальное — как промотанная вперёд кинолента, беззвучно рвущаяся вперёд с серостью красок. Он помнит, как откуда не возьмись на пороге незнакомого дома появилась Люмин со Скарамуччей и как они почти силой вырвали его из лап незнакомого мужчины. Как он лёжа на заднем сиденья автомобиля, смотрел в надуманную пропасть, не мысля в тот момент ни о чём и ни о ком. Это всё было, это всё помнил, но на произошедшее казалось он смотрел со стороны, от третьего лица. Единственным желанием было сейчас — выйти из этого тела, грязного, побитого и мерзкого. «Как меня нашли вообще?..» — Итэр, солнышко, почему ты молчишь? — Ласково, совсем не по-злобному спрашивает сестра, нежно касаясь потрёпанной чёлки брата, — Ты хочешь кушать? Давай куда-нибудь заедем. Но певец не ответил. Как-то безучастно посмотрел на свою сестру, словно бы это и не она, словно бы он вообще никого не узнавал. А потом снова провалился в бездну собственного «я», огородив себя титановыми стенами от мыслей, реальности, всего. — Хватит уже хандрить, сам виноват, — Рыкает Скар, оборачиваясь с переднего сиденья и резко затихая, когда смотрит в лицо друга. Нервозность и не прошла мимо брюнета, это легко прослеживалось по поджатым губам и постукивающим пальцам по колену, — Люмин, там в сумке, которую я на заднем оставил, несколько батончиков есть, дай ему, а то совсем хреново выглядит. Девушка резко дёрнула головой в сторону объекта и послушно достала сладость, освобождая её от шуршащей обёртки и поднося к губам Итэра. — Солнце, поешь, а? Ты когда ел в последний раз? Ответом снова служит молчание. Но губы бессознательно движутся, прокусывая шоколадное покрытие и нугу под ней, недолго смакует вкус и с каким-то непосильным трудом сглатывает. — Умничка, а теперь ещё… «Приехали, теперь ещё и кормят с руки. Я на столько беспомощен.» ставит заключение Эфир, проглатывая следующий кусок сладости. «Уж лучше бы меня тогда изнасиловали. Желательно до смерти. Даже глотать больно.»