Дружинник на замену

- А я слыхал, что у одного кузнеца свирского вся сила из рук в язык ушла! Бус и Вышень одобрительно переглянулись. Если Вышень редко ввязывался в споры, а Бус предпочитал решать вопрос кулаком, а то и дубиной, то Аникею в состязаниях словесных равных во всем Новгороде не сыскалось бы. Так приложит, что ни одному топору не под силу. Друзей он старался не трогать – несмотря на ехидный несдержанный нрав, сердце мастер имел чуткое, настоящей обиды не чинил никому и больно не задевал. Давно уж не с кем было Аникею словом едким перекинуться, а тут удача такая в руки плывет! Великан-кузнец сам на грубость напрашивается. Привык, видно, что его молота сестрицыны ухажеры издалека страшатся – да не на того напал. А уж как сильно раздражал самого Аникея вечно хмурый, недовольный всем Кречет – и не передать. Резкого, быстрого на язык и на руку мастера просто перекашивало от этого постоянно мрачного, пасмурного лица. Даже сестре любимой лишний раз не улыбнется, слова ласкового не скажет, хоть и жизнь за нее положить готов – не только свою, но и чужую. А тут сам в драку полез – так Аникей всегда готов, дважды предлагать не придется. - Так ты б взял да что-нибудь показал, а? Слыхал я, тебя Евпатий воинскому делу обучал – так брешут, видать, люди-то? Евпатий меня много превосходил, а тебе куда? Пока подумаешь да сообразишь…Скверный из тебя ученик, кузнец, малец Фофан и то смышленее будет! Последние слова Аникей договаривал уже в прыжке – взревев, как раненый вепрь, Кречет кинулся на обидчика. Тот ловко увернулся и выбил ударом под дых весь воздух из обширной груди. Вышень с забора показал большой палец. На шум и крики из кузни выбежала Лада: еще этого не хватало, опять сцепились! На этот раз уж совсем серьезно – не приведи Господь, покалечит братец дружинного! Куда ему, легкому да тонкому, против такого медведя. Сшибет ведь с ног, придавит весом. А напротив – изваляет Аникей медлительного силача в пыли – срамота, позору не оберешься, весь острог смеяться будет. А Кречет и так духом слаб: ничто его не радует, жизнь живет, словно кару Божью отбывает, не засмеется лишний раз, слова в простоте не скажет. И было б о чем горевать – честь по чести живут, от людей любовь да уважение, крыша над головой крепкая, солнце светит, ноги ходят, глаза видят, здрав и силен свирский кузнец, горя страшного не носит на сердце – разве смерть родных, так то давно было, Лада уж и не помнит. А все брату что-то не так, все не по нраву. Даже батюшка Никон сердится – грех, мол, уныние, тяжкий грех. А Кречету все одно. Смирилась Лада, пообвыклась – ее радости и на двоих довольно будет. Как с охоты намедни возвращались, выбежала Лада навстречу – увидела на лице брата улыбку, так готова была Богородице молитву возносить. А тут разбойники – в драке да хлопотах и подзабылось. И вот сцепился на свою голову с этим дружинным. Из-за нее все, что крест подарила да поглядела ласково. Так что ж с того? Не прикажешь ведь сердцу и глаз себе не застишь. Ничего не имела она дурного в мыслях – а вон как все обернулось. А бой на дворе шел нешуточный – видать, и Аникей на брата за что-то озлился, кидается, шипит, как бешеный. Только глаза веселые. Ох и тревожно, разнять бы… - Кречет! Аникей! А ну прекратите немедленно! Кречет! Обернулся Аникей на крик – и тут же попал в страшный захват, напал кузнец нечестно, со спины, ослепленный надуманной обидой и собственной завистью, шею передавил. Того гляди, задушит. Ударить бы ногой в пах, чтоб согнулся с воплем от боли, да срамить перед людьми не хотел. А тут еще Лада, как на грех, с крыльца сбежала, глаза огромные, перепуганные, ровно на кабана в кустах наткнулась. И этот все давит, не вывернешься, уж и воздух кончается. Отпустил наконец. Задыхаясь и откашливаясь, мастер кое-как поднялся, тут и Годун вышел из храма, пришлось бой прекратить. С утра Аникей был непривычно молчалив и задумчив, даже хмур. А уж когда этого кузнеца в провожатые к руднику навязали, так и вовсе скис. Хотя и зауважал невольно острожного силача. К тому же, с Евпатием Кречет быстро сдружился, а уж тот бы лихого человека к себе не подпустил и ратному делу учить не стал. Жаль Евпатия, не хватает его войску – силы его спокойной, мудрости, доброты. Курган во всем старается заменить среднего брата, как умеет, да все равно не то: слишком тяжел на подъем Могучий, да и воевода Годун его с собой везде зовет. А остальные такие же дурные на голову до подвигов: Вышень только с виду мудрец мудрецом, а как вляпаться куда, так за ним не задержится, про Буса и говорить нечего, а где Бус, там и Финист. Вот про него Аникею и вовсе думать тяжело. Да и невместно дружинному думать, пусть бояре да поповичи думают, на то им и голова к шее приставлена. А его дело ратное. Еще и водица болотная – дурман в ней какой, что ли…Тошно, кружится, плывёт все – не приведи Господь, нападут, а он на ногах не держится. Мороки кругом, чуть в болото не забрел – спасибо, Курган за шиворот вытащил. Зелень показалась. Дева болотная, о которой Лада упреждала – а что ему до той девы? Ровно до столба верстового. Зелень, зелень видится…и перья соколиные. Тьфу, водичка проклятая. Еще и зануда этот, кузнец… - Ну чего уставился? - А я говорил – не пей. Что, дружинный, назад водичка просится? Ох…врезать бы, да сил нет. - Ты вроде на гору лезть собирался? Вот и давай! - Да погоди…я сказать хочу. Знатный ты воин, нипочем бы мне тебя не одолеть, сам ведь поддался, не хотел меня перед людьми срамить. На том спасибо. И что сестру от лиходея защитил. - Да пустое. Каждому свое, кузнец, - Аникей не договорил, его скрутило судорогой. - Плохо тебе, дружинный? Ох ты…дай-ка волосы придержу. Вот так! Легче? Экий ты бледный, ровно навка. Не повредил я хоть тебе? - Куда там…вода и впрямь дурная. А за сестру зла не держи, не обижу. Не до того мне, кузнец. Отдышавшись, мастер присел у входа в рудник, ожидая своих. - Ты это…дружинный. Если к сестре свататься надумал, то согласия не дам, не взыщи. Вы все холостые, сегодня здесь – завтра там. А ей муж надежный нужен. - И то верно. Я к сестре твоей намерения не имею, а тебе сказать хочу. Не дело это. Сам не живешь толком, и ей не даешь. Сколько смотрю на тебя – и все ты, как день ненастный, все думу какую думаешь. Чего не хватает-то? За что Господа гневишь? - А ты не суди, тоже мне! Явился такой ладный да сильный, в чужой монастырь со своим уставом лезешь! Без твоих советов проживем. Муть наконец отпустила. Аникей поднялся, заслышав шаги – то догоняли их ратники. Обернулся, хитро поглядел на Кречета. - Да не гневайся попусту. Я-то не лезу. Только ты подумай, коли это дело любишь, со стороны погляди – может, чего и поймешь. А то вдруг и сам дружинным стать захочешь? Так к нам с кислой рожей не берут! – увернулся от брошенной палки и белкой взлетел по склону. Кречет почесал в затылке и полез следом. Дурной этот Аникей, хуже всех, и принесла ж нелегкая! Радость ему подавай! Какая еще такая радость, выдумал, ишь! Сам со смертью за плечом ходит, из одного котла с ней ест – а туда же! Вон как лицом-то просветлел, как своих увидел – а с того, с луком, и вовсе глаз не сводит, ровно девица красная. Тьфу, грех какой и думать! С кислой рожей к ним не берут! Больно и надо. «Я, может, сестру хочу за доброго человека замуж выдать да смотреть, как она счастлива будет. Вот и все». «А для себя? – прозвучал ехидный голос в голове кузнеца. – Что для себя-то? Опять для других все, а сам? Али кишка тонка?» Плюнул Кречет, поднял на плечо молот и пошел к руднику догонять дружинных. И вдруг показалось – а то и впрямь легче стало дышать над душным болотом да солнышком обогрело. Если и дождь будет – так все к добру. Почувствовал кузнец, что так и тянет улыбнуться. Пока не видит никто, авось не заметят. *** После победы над варягами пришел Кречет проситься в дружину на место Евпатия. Обучать новичка поручили Кургану и Аникею.