Богатые тоже плачут

Испанское побережье, аромат средиземноморского бриза и вид на раскинувшийся на семь тысяч квадратных метров сад из кустовой розы — особенного сорта, выведенного в Голландии в семнадцатом веке. За спиной верный дворецкий, что откупоривает очередную бутылку Шато Марго тридцатилетней выдержки, а перед глазами неизгладимая даль Атлантического океана, тихо шумящая и убаюкивающая своей несокрушимой мощью морских глубин. На обнаженном теле холодно оседающий шелковый золотистый халат, привезенный родителями из далекой Флоренции, обнажающий белесые щиколотки и подтянутые икры босых ног, а на лице застывшая гримаса ярости и нервная улыбка, источающая неудержимую тягу к хаосу и крушению. Пальцы подрагивают на холодном вечернем ветру, задувающем сквозь прозрачные начищенные стёкла, стоящие столбом и заменяющие стены. Такой закат нужно видеть, его нельзя пропустить. Тонкое запястье тянется к белому столику на одной ножке, подхватывая неказистыми и короткими, по мнению самого обладателя, пальцами, бокал недопитого вина. Терпкий вкус, а глотку жжёт, как от раскалённого олова, влитого в пасть насильно. Алкоголь крепкий, ударяющий сразу в голову, стимулирующий уже помутнённое двумя предыдущими бокалами сознание, парализует конечности, отдаваясь басом в висках, а все из-за того, что вино старинное и раритетное. — Не раритетное оно, а дерьмовое. Наверняка, испортилось, — скрипит зубами омега, вливая в себя залпом бокал и щурясь от собственного зубного скрежета. — Ненавижу. Этому бокалу на сегодняшний день везёт больше, чем его собратьям, валяющимся на помойке в груде побитого стекла. Дворецкий подскакивает и умело перехватывает запястье своего господина, собирающегося бросать фужер от себя восвояси. — Не нужно, — скользит улыбкой русоволосый дворецкий, и почувствовав ослабевшую руку в своей ладони, аккуратно забирает бокал и ставит его на законное место у почти пустой бутылки. Омега на шезлонге пускает пятерню в свои белые волосы, задрав к груди ноги, и утыкается носом в собственные колени, гулко выдыхая и внезапно поднимая голову. — Который час? — Вы спрашиваете, по моим подсчетам, уже в пятнадцатый раз, господин Пак. — Все же, который час? — Вы просидели в этой комнате четыре часа подряд. Уже начало первого ночи. Омега замирает с приоткрытыми губами, отводя пристальный взгляд с дворецкого на кромешную темень за окнами, где вдали можно заметить лишь поблёскивающую чёрными бьющимися волнами об острые скалы, морскую гладь. — Значит, уже седьмое июля? — Верно, уже седьмое июля. Вам пора ложиться в постель, вы выглядите уставшим. Впрочем, я тоже устал, — дворецкий топает острыми каблучками вокруг шезлонга и собирает в кучку пустые бокалы и бутылки, подзывая прислугу убрать тут все и навести порядок. — Извини, Тэхен, — вздыхает омега, прикасаясь пальцами к собственным вискам. — Иди спать, пожалуйста. Я тоже лягу совсем скоро. — Вы сильно пьяны, я не могу оставить вас в таком состоянии. Я хочу удостовериться, что вы заснули. — Обещаю, что пойду спать. Только наберите его еще раз. Пак поднимает подбородок к потолку с резными колоннами песочного цвета, пока на них яркой разноцветной мозаикой играют яркие, переливающиеся в желтом свете стёкла. Громкие бесконечные гудки разъедают мозг, отравляют слаженную систему мозговой деятельности, Чимин на грани. — Господин Мин не берет, — подытоживает дворецкий, закончив звонок. — Уже второй день подряд, — шипит сквозь сочащийся яд омега, выдыхая и успокаивая свое сердцебиение. С кем он? Где он? Кто рядом? — Открой список контактов. — Вы обещали, что пойдёте спать после звонка... — Тэхен, посмотри на меня, — рывком поворачивается омега, являя взору дворецкого красные глаза, налитые слезами и чистой животной яростью. Бокал от резкого телодвижения все же падает со столика, разбиваясь. От судьбы не убежишь. — Делай то, что я говорю, черт возьми. Тэхен зависает, вцепившись всеми правдами и неправдами в сотовый телефон своего господина, и коротко кивает, наконец, опуская плечи. — Найди в контактах Чон Хосока. Дворецкий мигом шерстит телефонную книгу в мобильном под пристальным взглядом омеги. — Чон Х яхты, — вчитывается в буквы Тэхен. — Тут нет Чон Хосока. — Да, да, это он. Набери его, — нетерпеливо кивает несколько раз омега, въедаясь ногтями в плетёный каркас шезлонга. Гудки вновь затягиваются, дворецкий уже собирается сбросить трубку, как на том конце раздаётся голос. Не ожидавший, что в столь поздний час ответят, Тэхен протягивает сотовый сидящему омеге, что грубо вырывает телефон и вскакивает на ноги, одной рукой приложив к уху мобильный, а другой запахнув халат, чтобы не являть всему побережью свое обнаженное тело. — Чимин? — Здравствуй, Хосок. Извини, что я звоню так поздно. Юнги рядом? — Что? — удивленно спрашивает рябящий голос альфы. — Юнги? Эм, его рядом нет. С тобой все хорошо? Почему звонишь в такой поздний час? Ты здоров? Пак глубоко дышит, остервенело впиваясь ногтями в ворот халата. Прислушивается. На том конце гремит громкая музыка, секундами позже она затихает, будто бы ее нарочно отключают. — Ладно, я просто хотел узнать, нет ли моего мужа рядом. Мне нужно было сказать ему кое-что важное. В трубке барахлит, будто бы на том конце происходит яростная бойня. Чимин откидывает голову, разворачиваясь на дворецкого и несмело скользит ухмылкой. — Важное? — переспрашивает Чон. — Чимин, я правда не знаю, где сейчас Юнги. Мы давно не виделись. В последний раз отдыхали вместе во Франции, но тогда ты был вместе с нами. Так, что все-таки случилось? Если Юнги не берет, может я могу чем-то помочь? — Ох, нет. Я не думаю, что ты сможешь помочь, потому что все уже позади, — Пак быстро отбегает босыми ногами по мраморному полу от панорамных окон обратно к лежаку и закусив внутреннюю сторону щеки, больно щипает свою кожу у запястья. Больно так, что из уст раздаётся тихий всхлип. — Что случилось? Ты плачешь? — Пока Юнги не было, приходили кредиторы и просили деньги. Жалкие копейки, я бы и сам расквитался с ними, но как раз на тот момент я перечислил все до последнего доллара в свой благотворительный фонд. А Юнги не брал трубку. Ты же знаешь, что доступ к основному счету есть только у него, — Чимин расхаживает по холодному полу, пока халат тонкой змейкой плетётся за ним. Омега останавливается и поднимает голову, заметив на себе распахнутые глаза дворецкого, слушающего разговор. — Родители в этот момент были в самолете, а просить у кого-то ещё мне не позволит гордость, ты же знаешь меня. Я иногда бываю таким упертым, — всхлипывает Чимин. — Они грозились расправиться с моей охраной. Сыпали угрозами. Сказали, что не оставят меня в покое, пока я не выплачу эти деньги. Я звонил Юнги сотню раз, но он не брал. — И? Что потом? — суетливо спрашивает Хосок, тихо шикая куда-то в сторону. — Потом они сказали, что могут забрать долг чем-нибудь из вещей. Я им многое что предлагал, но они положили глаз на скакуна Юнги. Ты же помнишь его любимую лошадь? Я не отдавал. Это же английская чистокровная, Юнги ее зубами на аукционе вырвал за три миллиона долларов. Тэхен, сжавший в руках бутылку вина, таращится на хозяина с нечитаемым выражением лица. Дворецкий готов поклясться, что за эти двое суток их дом никто не посещал, только если слуги, да торговцы свежими овощами и мясом. А конь господина Мина стоит нетронутый в прекрасном расположении духа у себя в стойле, напоенный, накормленный и вычищенный, как и велено было ухаживать за ним самим хозяином, что души в своем скакуне не чаял. Чимин, сжав на груди шелковый халат, с легкой ухмылкой глядит на растерявшегося дворецкого, пока слушает томное молчание на другом конце связи. — Хосок, ты меня слышишь? — А, да, да. Извини, тут по работе немного... Так, что с конем? С ним все нормально? — Забрали его. Я так сильно плакал. Они меня напугали. На той стороне звонка воцаряется молчание, режущее воздух. Слышны лишь помехи и долгий тихий звон, являющий собой факт удержания звонка на бесшумном режиме. Чимин таранит пристальным взглядом свой смартфон, а потом вновь разваливается на лежаке, дёрнув виноградину из яркой зелёной грозди в тарелке с тёплой улыбкой. — Кто это был, Чимин? Кто забрал? Пак глухо откашливается, поднимая мечтательный взгляд на потолок. — Я не знаю, Хосок. У меня плохая память на лица, я не запомнил. Надеюсь, Юнги не будет злиться. Главное, что со мной все в порядке, — тянет с выдохом омега. — Ой, мое снотворное подействовало. Знаешь, последнее время я так плохо сплю. Просто, прошу, если увидишь Юнги, скажи ему, что со мной все в порядке. Он так много работает, а я переживаю. Спокойной ночи, — Чимин не слушает последующего ответа, тут же скидывает звонок, нажимая на кнопку отбоя. Дворецкий опускает голову, когда Чимин встает с лежака на босые ноги, потягиваясь и разминая затёкшую спину, как кошка на палящем солнце. Ким Тэхен нагло бы солгал, если сказал, что его не пугают перепады настроения хозяина дома. Буквально два дня подряд после тяжелой ссоры супругов, господин Пак так сильно страдал. Измывался над собой, топясь в алкоголе и бесчисленном количестве заказанной на дом одежды со всех брендовых бутиков мира. Громко кричал в телефон, в котором звучали только протяжные гудки, а главного хозяина дома будто бы и след простыл. Дворецкий знал своих хозяев слишком хорошо, чтобы понять, что истерики доведённого до нервного срыва омеги были неспроста. Господин Пак мог терпеть все. Безмолвное молчание, угрозы, оскорбления и грязный мат, но вот игнорирование он просто ненавидел. Сходил с ума, когда его старались не замечать. А Мин Юнги любил психологически насиловать своего мужа. Они вообще измывались так, как-будто ненавидели друг друга лютой ненавистью. Готовы были рвать глотки в порыве ярости и ссоры. Грозились разводом несчетное количество раз, напоминая каждый раз о том, что брак их был заключён по расчёту их родителей. Однако, обычному дворецкому нельзя было понять этой странной, ненавидящей друг друга всем сердцем, пары, потому что каждый раз, когда у господина Пака начиналась течка, господин Мин превращался в закатное солнце, освещающее весь Пиренийский полуостров своим светом. И каждый раз, все слуги и сам Тэхен были свидетелями их страстной любви, что раскатом стонов раздавалась в каждом углу их огромной виллы, которой казалось, конца и края не было. Если бы у Тэхена спросили, любят ли эти двое друг друга, то дворецкий бы просто хлопал ресницами и не знал бы, что ответить. Господин Мин мог всецело отдавать себя своему омеге, мог целовать у каждой слуги на виду его щиколотки, не смущался любить его в столовой на кухонном столе, где минутами ранее повара месили тесто, не скупился на подарки, опустошая свой безразмерный кошелёк на шмотьё, украшения и машины, лишь бы господин Пак проснулся с утра пораньше в приподнятом настроении и наткнулся на презент от мужа, одарив того детской счастливой улыбкой и недетским жарким поцелуем. И со всем этим, когда Чимин творил глупости, либо выходки Мин Юнги заставляли его творить глупости, альфа превращался в грозовое облако. Рвал подаренную одежду, разбивал клюшкой для гольфа вдребезги подаренные машины, а оскорблял так, что у всех в округе уши вяли. А Пак Чимин отвечать не скупился. В ответ дрался, кричал, нападал со всей дури, а однажды даже в глухой ночи, сорвавшись, надкусил хрящ левого уха альфы так, что у того кровь хлестала не переставая. Скорой помощи до этой виллы ночью было не добраться, пришлось поднимать личный вертолёт и будить пилота, чтобы тот с соседнего острова приволок доктора. Господин Пак так горько плакал в ту ночь, просил на коленях прощения у мужа, но Мин Юнги со злостью справиться не смог, оставил спальню мужа и лёг в гостевой, как никогда не делал. Омега всю ночь просидел у дверей этой комнаты, завывая в плаче на весь третий этаж. В ту ночь никто не выспался: ни дворецкий, ни прислуга, ни повара, ни водители, ни конюхи. Зато выспались хозяева дома, потому что господин Мин сжалился, и под утро пустил воющего омегу к себе в комнату, заставив выть того теперь не от горя, а от наслаждения, грехи замаливать. Эти двое всегда бились из крайности в крайность. Являлись живыми олицетворениями противопоставляющих духовных истин. Альфа — холодный, как ледяная глыба, строгий, брюзжащий по поводу и без, а омега — слишком страстный по своей натуре, яркий, как солнце и смеющийся звонким смехом. Слишком они уж были разные, чтобы жить в гармонии, и вероятно, поэтому и не разводились, потому что адски нуждались в друг друге. Дворецкий за свои девять лет профессиональной деятельности на семью господина Мина, ни разу не видел и дня, чтобы эти двое просто наслаждались обществом друг друга, спокойно решая дела и разговаривая подолгу на веранде. Каждая встреча заканчивалась ссорой. Побитой мебели в доме не счесть, дворецкий привык, даже стал прятать ценные вещи по кладовым за десятью замками. К консенсусу те приходили только, когда лежали выдохшиеся в постели после жаркой любовной ночи. Решали важные вопросы только посредством такого способа. Тэхен был лишь дворецким. Обычным наблюдающим, услуживающим и зарабатывающим свою заслуженную долю. Однако, по воле господина Пака, который коротал бесконечные одинокие вечера на вилле, не желая кутить по вечеринкам с друзьями, он был также посвящён в семейные тайны и ненароком стал близким другом омеги. И вместе с тем, омега хозяина никогда не рассказывал о своих чувствах. Держал их в себе, страшась, что кто-то узнает, что они у него вообще в наличии. «Потому что любить — это быть слабым, а у моего мужа не должен быть слабый омега, Тэхен», — однажды высказался на ночь глядя, опьяненный бокалом виски, Пак Чимин. Дворецкий много думал о сказанном, но он, к большому сожалению, никогда не любил, чтобы понять, считалась ли эта фраза признанием в любви к господину Мину, либо наоборот, заявляла, что омега ничего не чувствует. Да и вообще, все, на что горазд был Ким Тэхен — это быть сторонним наблюдателем, а когда необходимо — просто подавать наполненные бокалы и запрещать плескаться голышом в океане на пьяную голову. — Тяжелый был день, — напяливает на босые ноги римские сандалии на плоской подошве омега, и распахивает двумя руками стеклянные двери, впускающие его обратно в дом. — Пожалуй, я пойду спать. — Я попрошу подготовить ванну? — ступает легкой поступью за хозяином, Тэхен. Чимин останавливается у огромной, цвета выжженной на песке, лестницы, уходящей на второй этаж, и задумывается, облокачиваясь на каменные бежевые перила. — Не нужно, Тэхен, благодарю. Я просто приму душ. И ещё... — осекается омега, подняв руку вместе с широким лоснящимся рукавом халата. Дворецкий внимательно внимает. — Пусть дом будет чист к обеду. Юнги завтра обязательно вернётся, — ухмыляется с победной улыбкой Пак, и звонко стуча сандалиями, медленно поднимается по лестничному пролету, цепляя взглядом антикварные картины почившего корейского художника Ли Джэгвана — портретиста и пейзажиста. — И пусть сметут пыль с картин. Почему я должен постоянно об этом напоминать?