***
— Раз уж ты считаешь, что я попытаюсь сбежать сегодня, и запер меня в своей квартире, то, может… — Мэтт замолчал, подбирая правильные слова. — Не хочешь развлечься? Он подобрался ближе к Крису. Месяц назад последний дал обещание помочь и уже пожалел об этом несколько раз, когда Мэттью не выходил на связь. — Я тебе не доверяю, — лениво произнес вслух Кристофер то, что должно было остаться в его голове. — Да ладно тебе, — Мэтт демонстративно попытался сломать серебряный ошейник. Будь он из другого металла, это было бы легко. — Я в этой штуке ничего не могу. Соблазн был велик. На протяжении месяца, когда Мэтт не выходил на связь, Криса больше всего огорчал тот факт, что он не увидит милого паренька, а не его потенциальная опасность для окружающих, как бы он это ни отрицал. — Иди сюда, — Кристофер похлопал себя по бедру. Рефлекторно отданная команда «ко мне». Уолстенхолм почувствовал жгучий стыд, хотя покрасневшие уши Мэтт скорее примет за признак смущения. Оборотень неторопливо оседлал человека, смотря сверху вниз. Кристофер притянул его ближе, соединяя их губы. Рука коснулась тонкой бледной шеи, чуть поддевая серебряный ошейник. Мэтт рвано выдохнул с движением бедер. Он слегка приподнял футболку Криса, едва прикусывая его губы. — Тебе говорили, какой ты нетерпеливый? — Еще нет, — Мэтт продолжил поднимать ткань, показывая, что он не намерен останавливаться. — Помоги мне. Крис стянул собственную футболку через голову, откидывая ее в другой угол дивана. — Так лучше, — Мэттью сам потянулся к чужим губам, укладывая человека на спину. После недолгого поцелуя он поднялся, расстегивая свою рубашку. Взгляд оборотня был направлен вниз, веки почти полностью закрыли его глаза, а темные ресницы слегка подрагивали. Крис потянулся к худым бедрам оборотня, поглаживая их сквозь ткань. Тот открыл свое, кажущееся хрупким, тело, на мгновение поднял глаза, а затем закрыл их, припадая к шее Уолстенхолма. — Ты вкусно пахнешь, — прошептал Мэтт, утыкаясь носом в изгиб шеи человека. Он почувствовал, как Кристофер стал тверже после этой фразы, слегка ухмыльнулся. — Тебе нравится то, что я хочу тебя съесть, да? — Мэттью приподнялся, смотря в глаза человеку. Оба тяжело дышали. — И то, что я под твоим контролем. — Мне всегда говорили, что нельзя связываться с оборотнями, — Крис погладил Мэтта по спине, проходясь пальцами вдоль позвоночника и заставляя выгнуться. — Правильно говорили. Кристофер поднялся, чтобы поцеловать Мэттью снова, притянул его за ошейник ближе, чтобы углубить поцелуй. Он почувствовал руку в области паха, расстегивающую его ширинку, но не ощутил, как оборотень ловко выудил ключ от ошейника. — Крис, — вздохнул Мэтт, вжимая свою твердь в бедро человека. Он убрал собственные руки, чтобы освободить свою шею. Крис заметил только тогда, когда щелкнул замок. — Черт, — перед его глазами пронеслась вся жизнь за пару секунд. — Давай ты наденешь его на меня ближе к полуночи, — на удивление дружелюбно попросил Мэтт, хотя он вполне мог бы превратиться в волка и сожрать беззащитного человека. — Не бойся меня. Хотя бы сейчас. Крис сглотнул. — Легко сказать. — Доверься тому человеку, которого уже пустил на порог. Я мог бы загрызть тебя, когда ты открыл дверь. — У меня пистолет, — Крис вдохнул, медленно проводя глазами по тонкой фигуре вверх. — С серебряными пулями. — Но я не знал об этом и все равно не напал, — Мэтт попытался убедить человека, смотря ему прямо в глаза. — Твоя взяла, — Кристофер перевернулся, вжимая оборотня в диванную обивку. — Но не заставляй меня нервничать, мои рефлексы быстрее, чем мои мысли. Мэттью кивнул. Он все равно не ощущал себя в полную силу с тех пор, как Уолстенхолм открыл дверь и запустил его внутрь, и не знал, с чем это было связано: то ли голодовка так на него действовала, то ли еще что-то, не поддающееся объяснению. Мэтт без удивления, лишь с каким-то странным страхом обнаружит для себя позже, что дело в Кристофере. Под взглядом янтарных глаз он чувствовал себя как никогда уязвимым, почти ватным. Не так себе он представлял любовь, но жизнь не спрашивала. Крис прижался губами к уху Мэттью, как будто собирался что-то прошептать, но вместо этого провел линию поцелуев до ямочки между ключиц, заставляя оборотня покрыться мурашками. Тем временем его руки массировали бедра, расслабляя напряженные мышцы. Беллами бы выругался, но его мысли были лишь о том, чтобы избавиться от остатков одежды и не делать резких движений. — Сними с меня брюки, прошу, — он не доверял собственным рукам. Кристофер послушался, не спеша расстегивая ремень. Он видел, как натянута ткань в области паха и понимал, что лучше не медлить, хотя какая-то его часть была бы рада подразнить Мэтта. Он отстранился, стягивая ненужный элемент одежды с любовника, любуясь ярким румянцем на его щеках. «Мило», — пронеслось в голове у Криса, когда Мэттью исступленно и так смущенно посмотрел на него. Рука сама легла промеж ног юноши, Кристофер чуть сжал ствол, проводя по нему, будто проверяя. В прошлый раз он был немного пьян, и потому все это ощущалось в новинку. Послышался тихий вздох. Крис прижал пальцы второй руки ко входу, синхронно поглаживая длину вместе с кольцом тугих мышц. Как бы стыдно ему ни было признавать, он подготовился к возможному приходу оборотня, и купил самое необходимое, заехав в самую дальнюю от его дома аптеку, хотя не был уверен, что у них что-то будет. Сфинктер расслабился, и тогда Уолстенхолм достал из кармана смазку, выдавливая ее себе на пальцы и размазывая по фалангам. Он проникал внутрь, сантиметр за сантиметром, вкрадчиво улавливая прерывающееся мычание парня, а затем с той же скоростью покидал его тело. — Крис, — в этот раз Мэтт подозрительно часто звал человека по имени, что порой заставляло его вздрогнуть. — Брось, просто сделай это. Крайняя степень возбуждения не позволила названному ослушаться. Кристофер спустил свои штаны до щиколоток, его голову ни разу не посетили мысли о том, что единственная возможность к спасению в случае чего была в кармане, и отбросил их, наверняка спихнув с дивана неосторожным движением ноги, нависая над Мэттом. Он размазал лубрикант по собственной тверди, мучительное желание в груди Мэттью затянулось тугим узлом и вышло приглушенным стоном, когда человек оказался внутри. — Черт, — прошептал оборотень, чувствуя, как тупой конец слегка задевает простату и уходит глубже. Крис заглушает стоны собственными губами, чувствуя неопредолимое желание сжать Мэттью в своих руках и осыпать его угловатое тело поцелуями, продолжая медленно толкаться внутрь под его стоны. Ему так хотелось услышать собственное имя, сказанное этим голосом. Мэтт крепко хватается за спину, словно утопающий, раздвигая ноги шире и слегка подаваясь навстречу движениям. Он принимает язык, проворно проскальзывающий меж его губ, переплетается с ним, в этот момент движения кажутся ему идеальными, будто Крис чувствует его малейшие предпочтения, будто жизнь подводила их к этому все эти годы. Тот начинает отдавать себе отчет в происходящем тогда, когда обнаруживает, что до побеления костяшек сжал тонкие запястья и быстро двигается внутри. Мэттью стонет, ногами прижимая к себе тело человека. — Крис, — он выводит единственный слог, вплотную касаясь влажных губ. Горячие стенки прямой кишки сжимаются вокруг твердого члена в такт стонам, приближая обоих к завершению. — Еще, — Мэтт просит быстрее, чем успевает об этом подумать, как если бы был пьян. — Быстрее, — он тяжело вздыхает. — Пожалуйста, Крис, ох, черт! Мэтт извивается под чужим телом, он перешел на протяжные невнятные крики, и вскоре опустошил себя в воздух, чувствуя, как человек с рыком кончает внутрь. Когда Мэттью лежит, задумавшись о произошедшем, тот ловко нацепил на него ошейник и снова запер. — Полночь уже близко, — оправдал себя он, пристроившись рядом и целуя оборотня за ухом. — Ты же и сам хочешь воздержаться от мяса, не так ли? Беллами оставалось кивнуть. Крис перешел на его шею, продолжая нежно целовать, и прижал тело парня к себе за грудки, вжимаясь собственной грудью в его лопатки. Со стороны теперь именно Крис выглядел хищником, никак не Мэтт. Ему оставалось признать, что он попался в капканы, расставленные охотником. Пытаясь освободиться от одного, он зацеплял другие, и весь оброс ими, лязг железа и запах крови наполнял воздух. В следующем месяце он уже не прятался. Не было смысла прятаться, если он сам хотел видеть Криса и оставаться у него на ночь, а тот, оказалось, был намного спокойнее и нежнее, когда Мэттью не мог стать волком. И ему это понравилось, когда он заметил несмелые ухаживания Уолстенхолма, направленные на него. Кристофер пытался ему готовить, возил куда-то за город в красивые места, пытался обрадовать его цветами, говорил комплименты, после которых под смех парня хотел провалиться под землю, но продолжал. И охотник пришел к израненному животному тогда, когда Мэттью позволил поцеловать себя, не направляясь в спальню. Если бы его спросили, он бы сказал, что это их первый поцелуй. В тот день они сидели на каком-то поле, и Кристофер, держа голову Мэтта на своих бедрах, вплетал в его отросшие волосы яркие нежные цветы. Фиолетовые, розовые, желтые, белые. Будь у него выбор, он бы осыпал всего Мэтта голубыми цветами, но ни один из известных не был так ярок, как его глаза. И в какой-то момент, когда он завершил, любуясь своей работой, он слегка приподнял паренька за плечо, смущенно и немного криво улыбаясь. Мэттью нашел опору в руках Криса и застыл на полпути, ощущая пристальный взгляд, который как-то изменился за секунду, а затем мягкие губы на своих. — Ты самый красивый оборотень на планете, — прошептал Кристофер в тонкие губы. — Прекрасный принц. И Мэтт не смог засмеяться в этот момент, чувствуя, как внутри что-то трепещет, выворачивая его на изнанку и ставя с ног на голову. Он не мог даже улыбнуться, продолжая смотреть в ярко-карие глаза Криса, которые на солнечном свету были похожи на крепкий чай. Такие же прозрачные. — Я не знаю, что ты делаешь со мной, — Мэттью все еще лежал на весу, чувствуя, как сильные человеческие руки держат его корпус в воздухе, и держась на плечи. — Мне кажется, я болен, — Беллами не знал, насколько оказался прав. Крис поцеловал его снова, а затем еще несколько раз, медленно, нежно, чувствуя робкие движения и наслаждаясь каждым моментом, которые отдавались болью. Они уже считают, что это все слишком хорошо, и взаимность не оседает в голове, воспринимаемая, как наглая ложь. — Это ты что-то со мной делаешь, — снова заговорил Уолстенхолм. — Я должен был тебя убить в тот день, когда ты обратился спящим прямо на моей кровати, но мне страшно об этом подумать. Это кажется таким неправильным, но неправильно именно то, что я остаюсь с тобой, не так ли? Эта тревожная мысль заставила Мэттью сильно покачать головой, отрицая. Он прижался к шее Криса лбом, чувствуя, как руки продолжают его обволакивать, прижимая ближе за спину. — Ты же мне доверяешь? А я доверяю тебе, — решился сказать Мэтт. — Я бы не дал тебе надеть на себя ошейник и не пришел бы больше, если бы не доверял. Ты мне нужен, Крис, я хочу избавиться от этого, — он отстранился и смотрел в глаза с надеждой. — Я доверяю тебе, — Кристофер замялся. — Но тебе нужно кое-что знать. Моя фамилия Уолстенхолм, и я — потомственный охотник на оборотней. Я отказался от своей семьи, но раньше я убивал вместе с ними таких, как ты… — Крис замотал головой. — Нет! Они другие, они совсем не похожи на тебя, ты особенный, Мэттью, — он поторопился себя поправить дрожащим голосом, и Мэтт почувствовал вину. Он до расследования так и не узнает, что Мэттью скрывал всю жизнь. — Ты тоже другой, — откликнулся оборотень через пару секунд. — Ты не стал таким, как они, ты спасаешь меня, Крис, и я благодарен тебе, я хочу остаться с тобой… — кажется, Мэттью хочет сказать что-то еще, но замолкает, пряча громкие слова на потом, когда Уолстенхолм будет готов их услышать. — Я мечтаю, чтобы ты остался. Я хочу быть твоим другом, защитником, и даже, может, кем-то большим, если честно, — Кристофер смотрит в голубые глаза, зарывается пальцами в темные волосы, и снова несмело касается его губ. — Просто дай мне быть рядом, а с остальным разберемся. — Мне больше не надо будет уходить между полнолуниями? — Я хочу, чтобы ты оставался так долго, как пожелаешь. Я хочу видеть тебя каждый день, мне надоели вечные поиски тебя, я не хочу больше бояться, что ты никогда не вернешься, я… — Крис уже говорил намного больше, чем обычно, и у него пересохло в горле. — Я боюсь, что потеряю тебя, и это невыносимо. Я больше не могу представить своей жизни без тебя, ты даешь мне почувствовать, что мне есть, за что бороться, и я давно этого не чувствовал, думал, что моя жизнь не имеет смысла и цели. Мэтт крепко обнимает его, целует угол его нижней челюсти, и прячется в изгибе шеи, чувствуя, как он и не смеет отдергиваться, даже зная, что оборотень может выпустить клыки вне зависимости от цикла луны. Нет, Крис еще не готов услышать, не поверит. Может, немного позже.***
— Я люблю тебя, — Крис прошептал это впервые, прижимая к себе плачущего оборотня. Это было очередное утро после превращения. Солнце вступало в свои права, освещая планету Земля. На предплечье Кристофера красовалась повязка, сдерживающая кровотечение. — Ты не можешь, — Мэтт пытался вывернуться. — Я чудовище! Мэттью не ел человеческой плоти уже чуть больше года. Он был в разы слабее, чем когда они встретились, и все же Крис не всегда справлялся с ним, когда он превращался неожиданно. Единственным выходом было заковывать оборотня на закате и освобождать на восходе солнца, но Крис не хотел. — Стал бы я терпеть такое? — прозвучал риторический вопрос, Беллами обмяк в чужих руках. — Как будто я знаю, — вздохнул он, выражая остатки сопротивления. — Может, ты вообще мазохист. — Если я с тобой связался, то я точно мазохист, — Крис улыбнулся, утыкаясь лицом в макушку Мэттью. — Успокойся, прошу. Это лишь небольшой укус, мне даже не было очень больно, я не сразу заметил. Оборотень обхватил туловище своими руками, поднял голову. — Я не хочу, чтобы ты терпел это. Будет намного легче, если ты загонишь мне серебряную пулю в лоб. — Бредятина, — Кристофер вытер слезы с щек Мэтта. — Ты меня просто не любишь, иначе не сказал бы такое. — Если бы не любил, то сожрал бы уже давно, — Мэттью вздыхает, театрально показывая усталость. — Я же не знал, что ты меня сажать на цепь будешь, — Беллами зевнул (другой вид усталости дал о себе знать), прикладываясь ухом к груди Криса. — А я не знал, что ты такой кусачий, так бы тоже не стал, — человек слегка провел по крашеным синим волосам, чуть въерошивая их. — Спать иди давай. — Я не устал, — Мэтт сильнее сжимает возлюбленного в своих руках. — Я так на работу опоздаю, если будешь меня держать, а там у меня еще кучка блохастых. Мне надо раньше всех прийти, помнишь? Сваливать это все надо на кого-то. — Хорошо, — Мэттью, тем не менее, не торопился отпускать Уолстенхолма. — Только скажи еще раз. — Что сказать? — Что ты меня любишь. — Люблю, — это слово вылетело меж губ Криса безо всяких раздумий, доходя до ушей Мэтта и находя в его голове отдельное место, в котором они закрепятся, пока голова не отделится от тела. — И всегда буду любить, это необратимый процесс. Мэтт поцеловал мягкие губы, отпустил Кристофера, и улегся на кровати, сворачиваясь в клубок. В это утро Крис выпил несколько чашек кофе, прежде чем отправиться из дома. А сейчас он проснулся. В холодном поту, он дернулся, вскочив на кровати, как будто ему приснился кошмар, хотя отпускать этот сон ему не хотелось. Больше всего на свете. У него не было ничего. Ни работы в приюте, ни тех мягких локонов, которые Мэтт обожал, ни дома. У него не было милого оборотня, который боялся ранить и так сильно его любил. Эта мысль приносила столько боли, сколько Мэттью и не мог представить. Он потрогал шрам от укуса, хотя он не мог сказать наверняка, был он оставлен именно в то полнолуние или в другое, но одно было точным — его укусил Мэттью, обезумевший от голода по человечине. Крис отдал бы все, чтобы снова это почувствовать. Ощутить, как болит и кровоточит свежая рана, увидеть страх, а затем вину в глазах оборотня, почувствовать былую нерешительность, когда эти слова впервые соскользнули с языка и прозвучали, как чужие, прозвучали совсем не так, как в его голове. Мэтт был намного смелее, сказал это раньше, и все же Кристофер не чувствовал принуждения в обратном признании. Он знал — больше всего ему хотелось перестать чувствовать тяжесть крови возлюбленного на своих руках. Это было невыносимо — дышать и знать, что это ты убил человека, за которого бы без раздумий умер. Он не знал только, что нашло на него в тот момент, помнил, что голова была до невозможности тяжелой, как будто сейчас переломит шею пополам, а страх куда-то исчез. Холодный свет просачивался через несколько маленьких щелок в металлической бронированной двери. Кристофер все еще был в тюрьме. Вспоминая счастливые моменты и то, как ярко блестели глаза Мэттью, он снова уснул хрупким сном.***
Мэттью сидел, обняв колени, и тихо всхлипывал, чтобы Кристофер не проснулся. Он не мог спать от головной боли, ему казалось, что в черепушке у него бурлит разъедающая все на своем пути кислота, что там везде трещины, которые ужасно ноют, и сам мозг запечатан в тугую сетку, и его сжимает со всех сторон вместе с пульсацией крови. Слезы сами катились из глаз оттого, что по ночам боль становилась сильнее. Он не видел другого выхода, и попытался встать с кровати, полный решимости. Вдруг Крис взял его за руку и за пару секунд смял в охапку, прижимая к себе спиной, но так и не просыпаясь. — Люблю тебя, — невнятно пробурчал человек сквозь сон. Мэттью почувствовал странную и противоречивую смесь отчаяния и надежды. С одной стороны ему казалось, что его положение безнадежно, и совсем скоро он сойдет с ума, но с другой хотелось верить, что Крис спасет его, что их любовь им поможет, хотя именно эта связь в итоге привела к тому, что Мэтт так ужасно болен. — Мэтт. Голос прозвучал так, будто Уолстенхолм проснулся. — Да, Крис? — Не уходи от меня, — Мэттью посмотрел в лицо возлюбленному, и увидел, что тот просто очень крепко спит. — Никогда. Горькая улыбка появилась на лице оборотня, и слезы с новой силой потекли по его щекам. — Прости меня, — Мэтт мягко коснулся губ спящего и устроился в его руках поудобнее, закидывая на него ногу, пряча лицо в районе его шеи и обнимая руками. Следующим вечером Крис вернулся домой с работы и сел ужинать, пока Беллами умывал руки. — Ты очень крепко обнял меня сегодня ночью, совсем не отпускал, — сказал Крис и отпил из своей чашки чай. — Вообще, это ты первый заграбастал меня во сне, — ответил Мэтт и сел рядом. — Мне больше ничего не оставалось, — он улыбнулся. Сегодня голова у него болела намного меньше, но он знал: все дело в том, что надвигается полнолуние. После ужина, когда оба пообщались и мило поболтали, включив какую-то передачу по дискавери на фоне, Мэтт решил, что это подходящий момент для того, чтобы предложить свою идею. Он сильно нервничал, когда говорил это, и лицо Кристофера скосилось в ужасе. Человек долго ничего не говорил, прижав любимого к себе, как будто это могло заставить его передумать, и Мэттью ощущал почти незаметные дерганья, зная, что возлюбленный беззвучно плачет, чувствовал его губы на своей макушке, и как Крис не может найти слов, но в конце-концов решается, мотая головой: — Нет, нет, нет, нет! Ты не можешь, Мэтт, — это звучало непривычно, но он даже затараторил. — Мы пройдем через это, только не говори так, я даже встречусь со своими и узнаю про лекарство, пусть они захотят меня убить, Мэтт, ты не можешь так со мной поступить… Я не смогу! Как ты себе это представляешь? — Уолстенхолм глубоко вдохнул. — Черт подери, я люблю тебя, и я никогда не сдамся, я хочу тебя вылечить, я… я никогда не отпущу тебя. — Лекарства нет. Я узнал. Я просто прошу у тебя помощи, мне нужно это, я не могу оставаться живым, — Мэттью сделал паузу. — Крис, я могу случайно убить тебя в один день, если ты этого не сделаешь. Я не вынесу этого, я не могу себя контролировать, это сложнее с каждым днем, и я схожу с ума. Разве это все будет иметь смысл, если это буду не я рядом с тобой, а лишь дикий зверь, охваченный постоянным гневом и не контролирующим себя? — Мэтт, я не могу этого сделать, — Кристофер сжал его сильнее в своих руках, он побледнел. — Лучше будет, если ты меня убьешь, я не смогу без тебя жить. — Если ты это сделаешь, то избавишь меня от мук, — отозвался Беллами, чувствуя, как руки человека стали такими холодными от страха. — Ты же любишь меня? — Прекрати, прошу, я не хочу этого слышать, я не могу убить тебя. Кристофер не знал, что у его возлюбленного был план Б. После разговора они остались сидеть так, прижимаясь друг к другу, и Мэттью нарушил статичность, целуя сильную шею человека. Крис посмотрел вниз, и их губы ненадолго встретились. — Я тоже тебя люблю, — прошептал Мэтт. После этого он восстановил поцелуй, нежный и долгий, одна рука скользнула к челюсти Кристофера, несмело ощупывая, будто впервые. — Ты хорошо себя чувствуешь? — осторожно спросил тот. Мэтт кивнул. — Лучше, чем за прошедшие четыре недели. Луна растет. Уолстенхолм аккуратно положил свои крупные ладони на талию Мэттью, усаживая его на себя и больше не смея отрываться от его губ. В молчаливом согласии Мэтт позволил отнести себя в спальню, крепко держась за чужие плечи. С тех пор, как он заболел, Кристофер боялся проявлять инициативу, боялся, что оборотень согласится в угоду его нуждам, пойдет против самого себя, и сейчас, даже когда тот сам проявил инициативу, он продолжал вести себя очень нежно. Он медленно осыпал поцелуями каждый дюйм кожи, исследуя его заново, избавлял Мэттью от одежды, и понял, как давно не чувствовал его нежную кожу своей, мучительно лаская мужчину. Мэтт, на самом деле, и сам скучал по этому. Ему доставляло огромное удовольствие чувствовать любимого человека, ощущать его прикосновения и поцелуи, и он даже не знал, что ему нравится больше: процесс или прелюдия. Вскоре его тело разгорячилось, и он сам начал подаваться навстречу волнительным прикосновениям, пытаясь чем-то ответить, руки блуждали по чужой коже, и он не мог словами описать, что почувствовал, когда впервые за такое долгое время вновь ощутил пальцы внутри себя. Стон покинул его, наполняя волнами комнату. — Мой прекрасный, — Кристофер продолжил целовать его губы, чувствуя вибрации своими губами. — Я очень скучал. — Я тоже, — почти неслышно шепчет Мэтт. Он знает, что это в последний раз, и тихо всхлипывает, пряча голову за спиной человека. Ощущение растяжения сильно, как никогда, ему больно, и Крис беспокойно спрашивает, все ли хорошо, увидев слезы. — Просто… — выдыхает Мэттью. — Мне жаль, что все так вышло. — Не думай об этом, — Кристофер целует оборотня в лоб, обнимая его корпус, и медленные толчки разгоняют ток по телу Мэтта. Он стонет, прижимаясь ближе, пытаясь получить так много, как сможет, и слегка подрагивает, когда они завершили. — Крис, — бездумно шепчет Мэттью. — Поцелуй меня еще раз. Прошу. Крис послушно выполняет просьбу не без собственного желания, и прижимается, накрывая тела одеялом. Мэтт тихо всхлипывает, когда начинает отвечать на поцелуй, обнимает Кристофера за шею. Он чувствует, как в груди что-то сжимается, и это горько-сладкое чувство в его груди такое сильное, что кажется невыносимым. Он смотрит в закрытые глаза, понимая, какую боль принесет этому человеку. Такому любимому, такому любящему, но он не может по-другому, и он чувствует беспокойство возлюбленного, зная, что оно не беспочвенное. В какой-то момент оба не заметили, как уснули в объятиях друг друга, слушая сердечные ритмы и прислушиваясь к дыханию.***
— Я хотел ему помочь, — Крис отвечает обессиленно. — Врачи не помогали, я хотел, я же говорил, но я не убивал его, — он в очередной раз утер слезы. — Зачем мне убивать человека, ради которого я живу? Доминика такой ответ не устраивал. Разве детектива можно разжалобить слезами? Именно поэтому он пошел вверх по карьерной лестнице, не оставшись каким-то рядовым констеблем. — Ну вот послушай. Вы с ним сами зафиксировали доказательство, записав то предсмертное видео, в котором, — Доминик посмотрел на раскрытую папку с материалами, пытаясь вспомнить имя. — в котором Мэттью пишет завещание и просит оператора его убить, а на камере только твои отпечатки. Мне просто нужно, чтобы ты признался, и я смягчу тебе приговор, я понимаю тебя. — Я не делал этого, — Крис стоял на своем, хотя казалось, сил у него уже нет. У него были темные круги под красными глазами, он был заметно бледнее, а волосы поредели от стресса, к тому же его вообще побрили почти под ноль при заключении. — У нас заканчивается время. Вставай, завтра еще поговорим, — инспектор встал, опираясь руками о стол, зажимая папку за пазухой. Два рослых мужчины в форме взяли заключенного под обе руки, заставляя его встать, затем повели к выходу. Когда все достигли коридора, их пути разминулись: заключенного повели в камеру временного заключения, Доминик пошел в противоположную сторону, на свободу. Рабочий день был окончен, но на дому ему еще предстояло подумать о других мелких расследованиях. Это дело было самым громким за последние несколько лет, как бы его ни старались замять: зверское убийство в гей-браке сильно пошатнуло репутацию всех остальных людей нетрадиционной ориентации, а на днях консерваторы-гомофобы даже собираются выйти с лозунгами на табличках за то, чтобы такие браки снова запретили. Часть из них требует казни преступника. У Дома от мыслей раскалывалась голова. Когда ему дали это дело, он знал, что оно будет шумным, но не настолько. Тем более, Кристофер Тони Уолстенхолм ранее считался пропавшим без вести, брак не был зарегистрирован, Мэттью лишь взял чужую фамилию и носил кольцо, что заставляет Ховарда задуматься о том, что возможно, если покопаться в других делах, можно будет повесить нераскрытые на Криса. Все равно ему хуже уже не будет, он соврал про смягчение наказания. Дом сел в машину. Было холодно, несмотря на то, что уже скоро должно было наступить лето, а все мысли его вертелись вокруг отчетов и дел, вокруг вчерашней лазаньи в холодильнике и кофе. Повернув ключ зажигания, он переключил передачу и выехал на проезжую часть. Иногда он задумывался о том, что преступники могли бы поудержать свой пыл, чтобы ему не пришлось разгадывать совершенное ими. Обычно он думал о том, как хотел, вообще-то, пойти в консерваторию, но мать сказала найти нормальную профессию. На эмоциях он пошел в училище, сказав, что хочет сдохнуть в перестрелке. Если позже учеба ему понравилась, а карьера, благодаря блестящему уму и дедукции, пошла вверх, он все равно часто думал об увольнении. Доминик вернулся в холодную и пустую, одинокую квартиру. Почему-то у него было сильное предчувствие, что это еще не все. Через пять минут он сидел в домашней одежде за столом, быстро, не пытаясь прочувствовать вкус, он проглатывал один кусок лазаньи за другим. После этого его так странно начала манить неаккуратная папка нового дела с кучей листов. Он даже не просмотрел ее всю, хотя обещал себе сделать это за обедом, но теперь настал ее час. Он открыл ее, в приглушенном свете заставляя свои глаза привыкнуть к полумраку, тыльной стороной ладони вытирая с губ застывший жир. Вот анкета заключенного, дальше его показания, записанные Домиником, «кью-ар» код с ссылкой на видео из государственного архива, и, наконец, справки, до которых Дом так и не добрался. Физическое здоровье подсудимого было довольно неплохим, если не учитывать ухудшение из-за стресса и верить осмотру у врача, но его заинтересовали странного характера шрамы, которые затем быстро, как оказалось, объясняются работой Кристофера, что было написано мелким шрифтом на другой странице. Он работал кинологом в приюте, со слов самого Криса, работал в отлове и с агрессивными собаками, потому как за черную работу много платили. Тогда глубокие царапины и укусы казались обычным делом, несколько курсов прививок от бешенства после нападений — тоже. Что касается психического здоровья, то кроме особой тревожности ничего не обнаружено. Ничего больше, что могло бы заинтересовать Ховарда, не нашлось, и он остался при мнении, что тогда психиатр что-то упустил, ведь не мог психически здоровый мужчина зарубить топором собственного мужа, а затем говорить, что он этого не делал. Эти справки его пугали, сказать по правде. От них веяло чем-то гнилостно сладким, будто папка провоняла тухлой плотью. Как будто чернила с этих справок были черной, густой, зловонной кровью. И та же кровь лежала на руках Кристофера, текла в его жилах, наполняла сосуды в его глазах, которые совсем уж сильно краснели к концу допроса от таких ярких ламп, но зрачки его так и не сужались, как будто организм действительно был мертв и не реагировал на свет. Хотя осмотр у врача доказывал обратное. — К черту, — прошипел Дом, сложил все, как было, погасил свет на кухне, отправляясь спать. Его холостяцкая берлога казалась пустой, несмотря на то, что местами было видно женскую руку. Иногда к нему приходила его девушка, та самая, что задержалась в его жизни дольше остальных, и Доминик считал, что упустить ее нельзя. Он в какой-то мере действительно любил ее. За то, что она терпела его холодный, и все равно такой переменчивый характер. За то, что заставляла его улыбаться во весь рот. За то, что она оставалась с ним и терпела его работу, даже когда он пропадал днями и ночами в участке. Но сегодня она не приедет, ему остается делить ложе со второй подушкой, которая еще немного сохранила запах ее волос с прошлых выходных, когда она осталась у него с ночевкой. Быть может, она терпела его потому, что ей самой было некогда об этом задуматься: она и сама была самодостаточна, была занята собственной карьерой, и Доминик не был основным предметом ее мыслей большую часть времени, как и она сама. Впрочем, обоих более чем устраивал такой расклад. Когда Дом лег спать, он лишь какие-то минуты думал о произошедшем — усталость была сильнее.***
Доминик прошел внутрь квартиры, в которой жили двое мужчин. Тут все осталось, как в день убийства, когда Кристофер вызвал полицию сам. Первым делом детектив прошел на кухню. Обычная чистая кухня, но было видно, что на ней готовили. На столе так и остался стоять стакан из-под воды и одинокая тарелка, из которой Крис, по его словам, ел накануне убийства. Ховард поставил чемоданчик, забрал с собой тарелку, надеясь, что ее можно будет сдать на экспертизу, несмотря на то, что остатки присохли. Он положил тарелку и вилку в один пакет, а стакан в другой, укладывая все в пластмассовый ручной чемодан. Разумеется, еще на входе он надел перчатки. Больше на кухне не было ничего, что могло бы привлечь внимание, но опытный полицейский прошелся по шкафам. Нашел лекарства от головной боли разных фирм и разного содержания, и даже те, что не продавались в их стране. Конечно же, он сфотографировал аккуратно сложенные коробочки. Каждая их них была почти полной: одна, максимум две таблетки отсутствовали в каждой, но никак не больше. Доминик записал это. В холодильнике был обычный набор продуктов, но когда он открыл морозилку, то увидел, что она забита высококачественным мясом. Дом снова сфотографировал это и взял начатую упаковку, кладя ее в чемодан. Конечно же, он надеялся, что мясо было животным. В гостиной было даже слишком пустынно. Музыкальные инструменты, тетради, лежащие аккуратными стопками, два дивана, ковер, телевизор, закрытые шторы. Просмотрев тетради, он обнаружил только стихи и ноты, но ничего более интересного, хотя забрал одну, самую свежую, с собой. В спальне были разводы крови. Стационарный телефон был запачкан уже почерневшей жидкостью, на полу мелом была отдельно обведела голова, и отдельно — тело. Жуткая картина встала перед следователем, но он и не шелохнулся. Штатив стоял уже без камеры, как и отсутствовал окровавленный топор. Дом открыл прикроватные ящики. Если бы это было раньше, еще во время первых практик, он бы смутился, увидев в ящиках разнообразные лубриканты, и прочие вещи в другом ящике. Настораживал только ошейник из слегка потемневшего от кровоподтеков серебра вместе с цепью. Обогнув кровать с другой стороны, он открыл ящики вновь. Странно. Верхний показался Доминику меньше, чем предыдущие, и он постучал по дну. В глубине послышался глухой стук, и он поддел фальшивое дно, открыв доступ к безымянной записной книжке и ручке. «Меня зовут Мэттью. Сегодня я наконец признал, что влюбился, и я не знаю, зачем я это пишу, но, наверное, чтобы когда-нибудь перечитать свои мысли о происходящем. Кто знает, быть может, я останусь с Крисом надолго, и через несколько лет буду вспоминать эти строчки с теплом, а, может, и с горечью, или даже смехом.» Первая страница. Дневник, очевидно, принадлежал Мэтту. Доминик не знал его почерк, но это было логично. Дом перевернул. «Мне очень стыдно. Крис рассказал мне про то, что он — Уолстенхолм, но я так и не сказал ему, что я знал все с самого начала и притворился тем утром. Мне так жаль, что я не сказал сразу, но теперь это кажется таким невозможным, ведь он наконец-то мне поверил, и я не хочу все рушить. Крис перестал надевать на меня ошейник с самого вечера в полнолуния. А еще он назвал меня красивым. Я не знаю, почему, но я в тот момент смутился, и он поцеловал меня так…» Дальше несколько слов были замазаны круговыми движениями и были нечитабельными, но после них текст снова продолжался на третьей странице. «Это был наш первый поцелуй не во время прелюдии, и я действительно разволновался. Я чувствую себя таким счастливым рядом с ним, я надеюсь, что он тоже.» Небольшие узорчатые рисунки, сердечки, имя Криса, повторяющееся раз за разом. У Дома возникло впечатление, что он читает дневник какой-то малолетней девчонки. Далее почерк изменился, стал менее округлым, и цвет чернил указывал на то, что между записями прошло достаточно много времени. «Я сказал ему, что я его люблю, но он мне не ответил, и я немного расстроился, но Крис всегда был молчаливым, и я несильно переживаю. Он скажет тогда, когда будет готов.***
— Как? Дневник? — Крис сидел в комнате допросов, его руки были скованы наручниками за спиной, и в комнате не было никого, кроме них двоих. — Видимо, Мэттью тебе не все рассказал. Скажи, это его почерк? — Дом показал тетрадь достаточно далеко, чтобы Крис не мог разобрать буквы без очков. — Да. Точно его, но записи старые. — Вот оно как, — Ховард задумался. — А что за бред про оборотней тут написан? Мэттью увлекался подобными темами, не так ли? — Да, — нервно и коротко ответил убийца. — Он любил читать подобное. — И решил завести дневник, где описывает какую-то странную вселенную, где он оборотень? Больше похоже на шизофрению, учитывая, что там и про тебя есть. Уолстенхолм немного разозлился. — Скажите, инспектор Ховард, вы что, читали это? Это личное! — Ничего личного, это моя работа, мне важны любые улики. Там написано, что он скрывал от вас то, что знал о том, что был оборотнем, с самого начала, — Доминик внимательно наблюдал за реакцией Кристофера. Он ожидал, что тот сейчас разозлится за то, что его покойного возлюбленного высмеивают, но Крис потух. Наступила полная тишина, и Дом заметил, как на нижних веках Уолстенхолма образуются слезинки. Это было странно. — Можно мне почитать? — Запрещено передавать улики подсудимым. Кристофер, вы это замечательно знаете, и я не собираюсь нарушать правила. — Просто поднесите поближе страницу, где он это пишет, я прочту, я не буду трогать, — Крис стал на удивление мягким, и казалось, он был готов на все, чтобы ему дали прочесть. — Сначала скажите — вы убили Мэттью? Ответ «нет» меня не устраивает, скажите правду и тогда я дам вам почитать этот дневник, — быстро смекнул полицейский. — Это был я, дайте мне прочесть, — слезы катились из глаз одна за другой, и у мужчины даже не было возможности их вытереть. — Пожалуйста, я должен знать. — Мне нужно сначала обследовать его самому, хорошо? Кристофер уронил голову, и Доминик услышал тихие отчаянные рыдания. — Он умолял меня, и я не знаю, что нашло на меня в тот день, я не знаю, честно, — через минуту Крис вновь поднялся, смотря в лицо полицейскому. — Я очнулся только в тот момент, когда он уже умер, и я сразу же вызвал полицию, потому что испугался, потому что я этого не помню. — Вы принимали что-то? — Нет. — Вы поссорились с Мэттью? — Нет, но он просил об этом очень долго, у него не проходили головные боли, и я… — Головные боли? Доминик вспомнил забитый таблетками шкаф. — Да, он заболел чем-то, а врачи не могли ему ничем помочь, — Кристофер перестал плакать, сдержав себя, но его дыхание осталось сбивчивым, когда он пытался говорить. — У нас есть еще некоторые улики, и после закрытия дела я отдам вам эту тетрадь, хорошо? — Дайте мне прочесть ту страницу, — Уолстенхолм вновь взялся за свое. Доминик нехотя нашел ее и положил на стол прямо перед заключенным. «…но я так и не сказал ему, что я знал все с самого начала и притворился тем утром. Мне так жаль, что…» Эти слова засели в голове Криса. Все эти годы Мэттью врал ему, даже если и изменился ради него. Все эти двадцать лет Мэттью не был тем, за кого себя выдавал, и наверняка он собирался сожрать его, но уснул. Кристофер перечитывал пару строк раз за разом, и слезы из его глаз потекли с новой силой. — Это неправда, он не мог так поступить, — Уолстенхолм отстранился, не в силах больше видеть текст. — Так Мэттью увлекался оборотнями или что? Доминику казалось, что те двое когда-то сошлись, когда обнаружили, что ловят одни и те же галлюцинации. — Да, это было его увлечение. — И как тогда Мэттью не мог поступить? — Я не верю, что он не показывал мне эту рукопись, — соврал Уолстенхолм. — Мы рассказывали друг другу обо всем… я так думал. — На сегодня закончили, в следующий раз я приду с результатами экспертизы. До свидания, Кристофер. Ховард встал с места и удалился. После этого в комнату вошли два надзирателя и вывели Уолстенхолма из комнаты. Теперь инспектор чувствовал себя тревожно. Конечно, можно было все списать на то, что Крис был просто сумасшедшим, как и Мэтт, это было самым логичным умозаключением, но что-то не давало покоя светлой голове. Детектив чуть не врезался в другую машину перед светофором, и только тогда очнулся: его окутали странные мысли о том, что написанное в дневнике может быть правдой. Добравшись до дома, Дом быстро избавился от верхней одежды и прошел к дивану, держа записную книжку в руках. Он сел и продолжил читать. Через примерно десять страниц ему надоело: Мэттью писал в основном про то, как уживается с Кристофером в быту, что он любит есть, что говорит, или… или более интимные подробности своей жизни. Дальше пошли теории заговора, какие-то мысли, которые вообще не имели отношения к делу, и Ховард начал читать по диагонали, а затем и вовсе пропускать страницы через одну, пока не перевалил через половину. Судя по датам, прошло, вроде как, восемнадцать лет с первой записи. За это время Мэттью успел завести собаку и она успела трагически умереть, съеденная собственным хозяином по неосторожности, переехать в другой город следом за возлюбленным, который сослался на то, что родственники хотят наладить контакт, а ему ни за что нельзя допустить того, чтобы они узнали. Узнали, что он живет с мужчиной, и, к тому же, с оборотнем, которых они исстребляют. Мэтт за это время стал меньше писать о своих чувствах, ему больше не нужно было записывать ощущения, чтобы понять их, он четко знал, что любит избранника и это взаимно. Так же Мэттью много писал про ощущение голода. Потому что пару-тройку лет назад начали появляться симптомы. У него все чаще болела голова, и он все чаще срывался с цепей, и страницы местами были согнуты от влаги слез. Крис постоянно говорил, что Мэтт не виноват, но оборотень отказывался это признавать. Но пару лет назад записи стали интереснее. Пока Кристофер был на работе, Мэттью пытался ходить по врачам, чтобы узнать, что с ним такое, но они лишь разводили руками: все, что они могли сказать — организм истощен, но ничего более. Прописывали витамины и прочее, но ничего не помогало. Не помогало ни одно обезболивающее. И Мэтт решился на отчаянный шаг. Он встретился с единственным живым своим другом со времен, когда он ел людей. Тот ответил, что все дело в Крисе. Судя по поверьям и фольклору оборотней, любовь к человеку заканчивается именно так. Томас уважал решения Мэттью, и поделился лекарством нехотя, зная, что Мэтт не захочет и слышать о таком способе лечения. Почему-то матушка природа сильно не хотела, чтобы оборотни и люди были вместе. Мэттью, уже сменивший фамилию на Уолстенхолм, впал в депрессию. На этом моменте записи ненадолго прерываются, но затем идут множественные страницы бессвязного текста о боли, о страданиях, о том, как кровь вскипает в жилах, и уже за пару дней до полнолуния он хочет рвать и метать, да так, что Кристоферу приходится обустроить для Мэттью комнату в арендованном гараже на окраине со звукоизоляцией, железной дверью и сделать изнутри обивку из серебряной фольги, чтобы он точно не мог выбраться. Все три дня оттуда доносились ужасающие звуки, как говорил Мэтту Крис так заботливо, так учавствующе и беспокойно. Мэттью не мог терпеть этот любящий голос, зная, что рано или поздно, если он не предпримет мер, он доберется до своего беззащитного возлюбленного. Он тихо плакал ночами, не видя выхода, и продолжал писать. Он нес этот груз на своих плечах почти самостоятельно, ведь Кристофер знал только о болезни, но никак о ее причинах и ее лечении. Однажды Мэттью попытался убить себя впервые в жизни. Он лежал в теплой ванной той ночью, и возле себя оставил записку. Он знал, что возлюбленный будет убит горем, но не хотел убить его собственноручно в одно из полнолуний, а потому одним движением провел лезвием бритвы от запястья до локтевой ямки, ожидая того, что вода окрасится в красный. Но она не окрасилась. Более того, рука была цела. Он попробовал еще раз, и еще, и еще, в конечном итоге пригляделся и увидел, как лезвие оставляет за собой след разрезанной плоти длиной примерно в сантиметр, но за доли секунд зарастает. Тогда он попробовал отравиться, но это кончилось ночью, проведенной у фаянсового друга, и Крисом, заботливо предлагающим ему воды. Попытка спрыгнуть с отвесной скалы не увенчалась успехом тоже. Когда Мэтт приземлился на песок, он чувствовал небольшую боль, будто бы спрыгнул с полутора метров, не более. Повеситься тоже не вышло: шея упрямо отказывалась быть сломанной. Мэттью хотел запустить себе серебряную пулю в висок, но не смог, потому как Крис давно избавился от этого пистолета, ведь он ему не был нужен. Оставался топор. Нет средства проще топора. Но Мэтт не мог изловчиться, чтобы ударить себя достаточно сильно. Тогда ему пришла мысль. Он обезумел от боли, которая сопровождала его в каждой секунде ежедневно, и он рассказал Крису, насколько плохо себя чувствует. Кристофер в тот вечер крепко обнял его, и Мэттью знал, что он плачет от беспомощности. Конечно, он отказался сначала. Доминик не стал читать дальше и лег спать.***
Мэттью подлил Крису в завтрак непонятную жидкость, купленную накануне. Она должна затмить его рассудок, должна освободить его. Уже через полчаса Кристофер легко согласился, ничего не сказав, лишь кивнув. Его глаза были пустыми, как у рыбы, и Мэтту было жаль, что он видит возлюбленного в последний раз именно таким. Они зашли в спальню. Все было готово, Мэтт уже записал обращение, надеясь, что оно хоть как-то поможет Крису. Топор был с серебряным напылением, и Мэттью надеялся, что это сработает. Он почувствовал, как из глаз текут обжигающе-горячие слезы, когда посмотрел на возлюбленного. — Я люблю тебя, Крис, — оборотень крепко сжал его в своих руках. — Пожалуйста, прости меня, я бы хотел умереть с тобой в один день, но ты же знаешь, я не могу, — он почувствовал, как руки смыкаются за его спиной. Он запрокинул голову и в последний раз коснулся его губ. — Может, не стоит? — спросил Уолстенхолм монотонным голосом. — Нет, мне это нужно, пожалуйста, — вновь начал уговаривать его Мэттью. — Хорошо, — нехотя согласился Кристофер. Его зрачки были расширены, и лицо было бледным, как никогда, он выглядел очень болезненно, будто восставший из мертвых. Мэтт поставил деревянную табуретку и смиренно положил на нее шею, свесив голову. — Прощай, — тихо прошептал оборотень, видя, как его слезы падают на пол. — Я тебя люблю, — сказал потомственный охотник перед тем, как поднять топор. Хруст костей, чавкающий звук от мышц, и вот голова отделилась от плеч, с глухим стуком упав на пол и прокатившись где-то полметра. Кровь из артерий текла фонтанчиками, сердце Мэттью еще билось. Кристофер осел на пол, смотря в уже мертвое лицо возлюбленного, кажущееся таким живым. Отрубленная голова и сама смотрела на него. Мужчина просидел так примерно час, пока не начал приходить в себя. Его сковал ужас, и он не проронил ни единого звука, пока не дозвонился до полиции. После этого он сел на колени перед трупом, и он не мог сказать точно, что это сделал он. Уолстенхолм рыдал на коленях перед трупом, когда его дверь выломали, но успокоился, когда его усадили в полицейскую машину. Его больше не волновало ничего в этом мире, отчаяние сменилось апатией, и холодная сталь на его руках вернула ощущение реальности, принесла осознание случившегося, пусть и не полное. Он закрыл глаза, все еще отказываясь верить в это, но подсознательно понимал, что дороги назад нет.***
Мэтт сидел на кровати. Он трогал то серебряное кольцо, которое Крис ему подарил, ведь серебро больше не жгло его кожу, и то, что Мэттью его принял, было жестом доверия. Не то, чтобы оно сильно его ослабляло, но сам факт того, что он его носит, значил многое для человека. Оборотень смотрел то на кольцо, не снимая его с безымянного пальца, то на своего спящего человека. Ему вдруг стало горько от мысли о том, что у него есть разве что воспоминания и шрамы на теле. Ему вдруг сонно подумалось, что было бы хорошо подарить ему что-то такое взамен, но в голову ничего не шло. На утро он ушел из дома и весь день бродил по городу, вдохновленный этой идеей, но не нашел ничего достойного. Он был так воодушевлен в начале, что забыл даже предупредить, и, когда вернулся, был крайне разочарован. Когда он вернулся, к нему бросился напуганный Уолстенхолм. — Где ты был?! Мэттью опомнился. — Прости, я вышел прогуляться, забыл сказать. — Ты ничего не сказал, когда ушел, я думал, что ты решил сбежать, — крепко держа оборотня в своих руках, объяснился человек. — Сбежать? — Мэтту стало смешно от этой мысли. — Брось! — он улыбнулся, глядя в ошарашенное и такое серьезное лицо человека. Его посетила мысль о том, что тот еще не знает, что чувствует оборотень. Он так часто витал в облаках и мечтах в последнее время, что порой забывал, что еще даже не признался, и каждый раз удивлялся, когда Кристофер боялся, что он уйдет. — Не смешно, — Кристофер уткнулся носом в макушку Мэтта. Тот, в свою очередь, освободил руки и обхватил его со спины, стараясь сжать не слишком сильно. — Я тебя люблю, — тихо, но уверенно сказал Беллами. — Я никуда не собирался уходить, я просто подумал, что мне было бы неплохо подарить что-то тебе тоже, и я решил посмотреть, что можно взять, — вдруг он снова расстроился. — И я ничего не нашел. Крис перестал дышать на несколько секунд, полностью замерев. — Мне ничего не нужно, просто не пугай меня так, и говори, если куда-то уходишь надолго, я подумал, что сделал что-то не так, — медленно и несмело выговорил человек.***
«Я заметил, что в предыдущих записях не упомянул лекарство. Чтобы вылечиться, мне нужно съесть его еще бьющееся сердце. Другие пути не работают, ведут к безумию, и в попытках продлить отведенное время оборотни всегда слишком затягивали, сходили с ума, и понимали произошедшее только тогда, когда обнаруживали себя полностью здоровыми над трупами возлюбленных. Я не хочу этого, и я знаю, что медлить больше нельзя. Я должен сделать это, заставить Криса, у меня есть отличный план, и в этот раз все точно сработает», — эта запись была последней, но Доминик не торопился закрывать записную книжку. В ней оставалось еще несколько страниц, но они были абсолютно пусты, только слегка растрепаны по краям. В голове ничего не укладывалось. Дом задавался единственным вопросом: «Зачем?». Зачем писать все это на протяжении долгих лет, к тому же достаточно сухо, упуская много деталей, если, к тому же, рукопись не имела особо важных сюжетных поворотов и была… будничной? К тому же там не было много написано об оборотнях, упоминалось вскользь. Нет. Не может быть, чтобы эта книга была написана на правдивых событиях, не может быть, чтобы все это действительно происходило. Оборотней не существует. Инспектор Ховард почувствовал мурашки, проходящие по спине, а затем мелкую дрожь, окутывающую его тело. Он сидел на своей кровати при свете небольшой лампы, и не мог переварить перечитанное. Ровно так же, как Мэттью не мог полностью переварить человеческую еду. — Что случилось, Домми? — спящая дама сердца проснулась и повернулась к возлюбленному, смотря в его напуганное тревожное лицо. — Ничего, спи, я просто задумался, — чувствуя, как по виску стекает капля пота, неудивительно соврал детектив. На следующий день он закрыл дело, написав в протоколе о том, что не нашел ничего для оправдания преступника, и следствие указывает на то, что он действительно виновен. В этот момент, ему казалось, тяжелый камень свалился с его плеч с громким треском, но что-то внутри так и тяготило его. Например, тот факт, что тарелку и стакан он разбил и выбросил, так и не отправив на экспертизу. Уолстенхолм не был на него зол. Совсем нет, он как будто изначально знал, что это произойдет, и успел с этим смириться. — Вы передадите мне дневник? — при первой возможности спросил Кристофер. Он сидел за бронированным стеклом и говорил в трубку. По ту сторону сидел детектив в своей будничной одежде. — Да, я пришел за этим, но у меня есть пара вопросов.***
Конечно же, в тот день Кристофер все отрицал, и улыбался со светлой грустью, вспоминая о возлюбленном. Но Доминик чувствовал, что что-то не так. Когда дневник попал в руки Уолстенхолма, тот был взбудоражен, но не торопился его открывать, сославшись на то, что прочтет его в своей одиночной камере. Было странно видеть этого человека. Все встречи с момента обнаружения дневника были для Доминика пугающими. Бешеный блеск в глазах заключенного, одержимость желанием завладеть дневником — все это говорило о том, что он нездоров. И Ховард, как все люди, хотел сбежать подальше. Болезненный вид заключенного отпугивал еще сильнее, но хотелось узнать, почему же он так реагирует на любое упоминание о дневнике. И когда он узнал через пару дней после передачи, он пожалел.***
Крис сидел на тюремной койке. Больше суток он не ел и не спал, его ничего не волновало, он водил по страницам руками, ощупывая прочитанные страницы и читая новые, перечитывая по два или даже три раза те, в которых Мэттью что-то так живо описывал. В такие моменты казалось, будто он может с ним поговорить. Но радость достаточно быстро сменилась болью. Если он смог смириться с предательством, ведь оно было так давно, то с ежедневными сомнениями и страхами Мэтта вышло сложнее. У него не было слез, он просто чувствовал раздирающую его изнутри боль и продолжал гадать, почему оборотень так много умалчивал. «Я нашел лекарство. Но я не хочу, чтобы Крис узнал, потому что он его достанет», — писал Мэттью около года назад. Уолстенхолм перечитывал эти две строки раз за разом, осознавая, что, вероятно, мог спасти его, и эта мысль ударила его ниже пояса. Все могло бы быть по-другому, если бы Мэтт позволил себе не думать о Кристофере. Крис в гневе откинул записную книжку в стену, и из самой ценной вещи на земле она стала ненавистной. Ему хотелось зарыдать, но он не мог, лишь чувствуя, как слезные пазухи нестерпимо ноют, а диафрагма так странно сокращается. Он свернулся на кровати в позе эмбриона. Хотелось уснуть или наоборот, проснуться и понять, что это все лишь приснилось, а Мэттью жив, здоров, и не обманывал его все эти годы, притворившись жертвой. Но он не мог проснуться, ведь уже бодрствовал. Пролежав без сна в раздумьях еще несколько часов, он встал с места и поднял книжонку, находя ту страницу, на которой остановился, и снова погрузился в чтение. «Я люблю его, и я не могу дать ему натворить глупостей», — прочитал Кристофер. Ему захотелось воскресить Мэтта и доказать ему, что самую большую глупость совершил он, не рассказав ему о лекарстве, ведь он свято верил, что они смогли бы найти выход, излечить его, и в одном Мэттью был прав: Крис бы достал лекарство.***
«Я заметил, что в предыдущих записях не упомянул лекарство. Чтобы вылечиться…», — текст, который шел дальше, сводил Уолстенхолма с ума. Он сидел уже несколько часов, смотря на плывущие слова, которые отказывались осесть в голове. Когда в его камере погасили свет, он вновь зашевелился. Кристофер разделся до белья, подошел к двери, где на уровне глаз были толстые прутья. Он был, наверное, более худым, чем когда-либо в своей жизни, за эти месяцы превратившись в скелета. Он закрутил форменные мешковатые брюки. Один край привязал к решеткам, другой — в петлю. Нашли его утром, когда открыли запертое окошко, дабы просунуть поднос с едой, но пластмасса уперлась в бритую голову.