Бордово-черные следы к тебе

      Лои ненавидел бегать. Сбивающееся дыхание, гудящие ноги, головокружение — лишь малая часть того, что обязательно сопровождало даже непродолжительные пробежки, а про такие масштабные, как нынешняя, даже не хотелось думать. Откинувшись на заднее сидение стремительно уезжавшей в даль машины — первой попавшейся, а потому ужасно неудобной, твердой и гудящей — парень прикрыл глаза, стараясь скрыться от вновь проявившихся помех, тут и там мелькавших в поле зрения, которое и так слегка не доходило до звания «ужаснейшее». Эта миссия оказалась слишком сложной, и мысленно Эррор зарекся больше никогда не соглашаться на подобное: прикрытие от Найтмера не так сильно было ему необходимо, как спокойствие и возможность действовать лишь в собственных интересах. Самое главное, что нужные бумаги, доставшиеся тяжелее взлома пентагона, все-таки у него на руках. Если бы эти ленивые бездельники-полицейские оцифровали данные раньше, все было бы значительно легче. Как бы сильно не были защищены их архивы, для хакера не было практически ничего не возможного, да и, работать так, из дома и с плиткой любимого шоколада рядом, значительно приятнее, чем сидеть в тюрьме с безнадежно лишенными смысла собственного существования полицейскими. За все недели своего прибывания там — кажется, Эррор успел потерять счет времени — он встретил лишь троих заинтересованных в своей работе личностей и одного рассеянного идиота-художника, который по непонятной причине притворялся полицейским, что выходило у него крайне плохо, по мнению Лои. Сжав в руках папку с так тяжело доставшимися ему бумагами, парень глубоко вздохнул, внезапно крупно вздрагивая от резко прорвавшего тишину звука выстрела. Кажется, погоня приближается и их побег может обернуться осложнениями миссии. Хотелось, разве что, домой, к любимому шоколаду, мягкому пледу и любимому компьютеру. Внезапно, машина с характерным скрипом остановилась, чуть не улетев в овраг. Багряная кровь тонким ручейком медленно стекала по плечу Даста, сидящего за водительским сидением, окрашивая длинный мех капюшона неизменной куртки, покрытой пылью. Всего секунда понадобилась Пыльному, чтобы сориентироваться и вновь нажать на газ с невероятной силой, ускоряя ход старенькой, не привыкшей к подобному, машины. Эррору даже на минуту показалось, что где-то в глубине черных глаз Киллера промелькнуло беспокойство, быстро сменившееся привычным безразличием, по крайней мере, следующий выстрел был совершен Убийцей и попал точно в цель — прострелил шину, намереваясь задержать преследователей. Спустя еще пару выстрелов возникла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Даста и гудением автомобиля, чей срок жизни был уже определен. Внезапно, машина вновь затряслась и остановилась под недовольное шипение Даста, стремительно отстегивающего ремень безопасности. Теперь снова придется бежать, слава случаю, нужное им место не так далеко.

***

      Густой, темно-серый сигаретный дым улетал куда-то далеко в небо, вместе с паром — зимний холод не отличался щедростью. Прижавшись к стеклу закрытой половины окна, психотерапевт нервно вертел в руках сигарету, погруженный в глубокие раздумья. В какой-то момент что-то явно пошло не так, а привычная спокойная жизнь омрачилась, стала сложнее, запутаннее, но в то же время… Словно красочнее? Безумные, холодные дни пустого одиночества теперь наполнены леденящим душу страхом, но не пустотой, что уже являлось каким-никаким достижением. Вариантов, что ему стоит сделать было не так много, а, если быть точнее, всего два: притворяться и играть роль, не вмешиваться в дела брата и в один из дней просто не проснуться, или же действовать скрытно, и, с большой вероятностью, выдать себя и также закрыть глаза навсегда. Из-за тяжелых мыслей психотерапевт словно отстранился от всего мира, не обращая внимание на холодный ветер или тлеющую сигарету, от которой остался несчастный фильтр. Прикрыв глаза, Эппл потушил окурок и оставил его лежать среди других таких же в маленькой самодельной пепельнице — на деле всего-лишь обрезке от пластиковой бутылки. Дрим не любил отравлять свой организм табаком, но не мог ничего с собой поделать, а бледные руки, все ещё сжимающие зажигалку, продолжали трястись, несмотря на все тщетные попытки успокоить нервы. Стояла глубокая ночь, редкие блеклые звезды с трудом пробивались сквозь плотные, почти пугающие, грузные тучи, так и грозящие свалиться на землю и придавить собой парочку тысяч случайных прохожих. В мертвой тишине пустой квартиры послышался глубокий вздох и раздался щелчок, повествующий об открытии входной двери, за ним — какое-то неясное шуршание, следом странный стук и тихое ругательство. Все ещё погруженный в свои мысли Дрим вытащил новую сигарету, даже не замечая, что в пачке она была последней, поджег и закурил, с трудом сдерживая кашель. Холодные ветряные потоки ничуть не щадили ни психотерапевта, ни помещение, словно пропитавшееся зимним настроением, но, к сожалению, не тем, которое так нравилось людям. Это была не атмосфера праздника, семьи и уюта, а бездушная пустая, темная и удушающая, давящая обстановка и для полной картины не хватало только парочки сугробов посреди комнаты. Сквозняк из-за распахнутой двери нещадно продувал всё и вся, не оставив даже крошечной доли тепла. Внезапно раздался тихий скрежет и яркий свет лампочки осветил все вокруг, а чьи-то ледяные, неестественно бледные, длинные и тонкие пальцы с легкостью отобрали сигарету из дрожащих ослабших рук и выкинули ее в окно без лишних церемоний. Снова воцарилась мертвая тишина. — Здесь холодно как морге. Кажется, тебя совершенно перестало заботить собственное здоровье? Как же так, не думал, что ты докатишься до такого… — притворно-заботливые руки мягко потянули психотерапевта на себя и закрыли окно. Темная, длинная и густая челка прятала глаза, то самое единственное зеркало души, способное выдать сокровенные, потаенные чувства. Страх сковывал, накрывал с головой и поглощал, заставляя младшего Эппла почувствовать себя маленьким ребенком, и это сводило с ума. Мысли путались, смещали друг друга, невероятно громкие, странные, страшные, пока уставшее сознание не выбрало самый лёгкий путь — провалилось в темноту, полную липкого ужаса и холода не знакомых, чужих рук.