Метаморфоза

Пройдя вновь мимо этого злосчастного кабинета, я почувствовал на себе десятки презрительных взглядов, только один из них выделялся — он был насмешливый. В глазах этих горел неведомый мне огонь — то ли ненависть, то ли счастье, принесенное издевательствами над другим человеком — понятия не имел. Я зажмурился, будто бы это хоть как-то помогло избежать дальнейших событий. Нет, не помогло бы. — Надо же, птенчик вернулся, — раздался голос с самого конца класса, — я уже подумал, что ты гнездо вить в туалете начал. По кабинету разошлись негромкие смешки. — Ну, чего ты там стоишь? Проходи, садись, не стесняйся, мы же все тут свои, — холодная улыбка, заставляющая мурашки пробежать по всему телу, а щиколотки — затрястись. Я много раз заставлял себя привыкнуть к подобному отношению, но каждый раз, как и в первый — безуспешно. Думал ли я когда-нибудь, что из-за этого человека стану изгоем и объектом общешкольного буллинга? Естественно, нет. По крайней мере точно не виной него. Холодного и бесстрастного, ранее же такого милого и доброго, открытого и простодушного, всегда готового поддержать и прийти на помощь. Так я о нем думал. До того самого дня… Поджав губы, я двинулся к своей парте, находящейся возле самого окна прямо перед моим персональным чудищем. Руки не переставали трястись, выдавая всем находящимся здесь мое внутреннее ныне состояние. Их это забавляло, только и всего. Не сказать, что смеялись и веселились прямо-таки все, но никто не смел отводить взгляд во время моментов, когда меня оскорбляли, унижали и еще много-много чего. Никто не хотел становиться следующей жертвой. Никто не хотел уподобляться жизни скота и отшельника. Этот ублюдок внес сюда свою игру, испортив когда-то прекрасную школу с отзывчивыми, приятными людьми. Но раз они смогли так быстро перемениться и подстроиться, не означает ли это, что в них все было заложено изначально? Вероятно, означает. Получается, и во мне было заложено, что я могу являться дерьмом под ногами всех. Да, я вытащил тогда карту Джокера. Тогда я еще улыбался, думая, что это всего лишь придурковатая игра, а все правила в ней — очередная детская шалость. Кто бы мог подумать, что карточные короли станут королями школы, королевы — королевами, шестерки — шестерками, а джокер — мальчиком для битья, самым низшим звеном в этой гребанной пищевой цепочке, где либо ты, либо тебя. И не факт, что это всего лишь образное выражение. Скромные дети, находящие карты наподобие «дамы» или «вальта» становились сами на себя не похожи, выражая ко всем презрение. «Короли» и «Королевы» и подавно. Туз тоже был. Туз — Бог. Туз — Всевышний, не поддающийся каким-либо законам. Тот, кто может делать все, что захочет. Создавать, истреблять, властвовать и убеждать. Все было ему подвластно. Им он и был. Мой личный надзиратель. — Слушай, Джокер, у меня ботинки грязные, протри их, — не просьба — приказ, — и не тормози, прошу тебя, а то вот-вот должен прийти учитель. Не скажешь же ты мне в таком виде присутствовать на уроке? Я мысленно сотни раз пролил слезы от своей безвыходной ситуации, тысячи раз сбежал с этого кабинета и миллионы — взорвал всех присутствующих к чертям собачьим. Для него уготовил особую сладкую месть — оставил бы в живых, заставляя всю жизнь пресмыкаться передо мной. Но все это было лишь в моей голове, сейчас же приходилось пресмыкаться именно мне одному под острыми взглядами всех присутствующих. — А где тряпка, чтобы вытереть? — спросил я с надеждой, но услышал один только хриплый смешок. — Ты не видишь, что ли, сколько тряпок на тебе сейчас надето? Снял и вытер. Не заставляй меня ждать. Глаза защипало от несправедливости этого мира. За что все так со мной обходятся? За что так обходится со мной он?.. Под аккомпанемент своих же мыслей я принялся медленно стягивать с себя темно-синий, потрепанный жизнью, кардиган. — Ты будто стриптиз мне танцевать собрался, я сказал, что нужно сделать это быстро, пока не вернулся учитель, иначе… — не договорил, в класс все-таки вошел учитель. Глаза того источали максимальное недовольство. — На большой перемене в подсобку, — шепотом сказал он, а после развернулся к доске, принявшись слушать преподавательскую треплю. Я опустил голову и сел за парту, взял распечатки у соседа спереди, улыбнувшись ему — хотя бы не швырнул в лицо. Но не заметил хмурый взгляд, смотрящий мне в спину. Очень странно, на самом деле, что такая скотина, как он, является одним из самых лучших учеников школы, к тому же выходцем из богатой семьи. Сын главы мафиози. Из-за полученного от своей семьи «звания» все испытывали, вплоть до учителей, уважение и страх по отношению к семнадцатилетнему мальчишке. Хоть и вид у того был достаточно миловидный, но в глазах было нечто такое, чего боялся каждый. Я не был, естественно, исключением. Но я был тем, кто знал, насколько отличается он публичный от того, кто находится со мной наедине. Спустя сорок минут вечных нервов прозвенел звонок, для меня — приговор. Приподнявшись со своего места, я принялся медленно складывать свои учебные принадлежности в потрепанный временем портфель, ручка на котором уже давно требовала незамедлительного ремонта. Шаги до подсобки давались мне очень тяжело, будто бы все тело словно было сделано из металла, тянущего меня к самой земле, но это был не металл, это был он… Тянул меня в самую преисподнюю — в царство Аида, будто бы поглощал полностью, я увязал в этой грязи без малейшего, как мне казалось, шанса выбраться. Колени не переставали трястись еще с того момента в классе, даже наоборот, стали только сильнее отдавать вибрации по всему моему телу, оттого я и спотыкался каждый раз на каждом пороге, на ступеньках лестницы, ведущих вниз. Надеялся, что дорога будет бесконечной, но у всего есть свойство заканчиваться. Так и у этой дороги оно было. Вот я стоял у самой двери, чувствовал запах зажженных им любимых ментоловых сигарет, проходящих сквозь старую деревянную дверь с ржавыми петлями, издающими скрип каждый раз при открытии. Мутные и давно немытые окна закрывали видимость того, что делал внутри этот человек, но я знал. Прямо сейчас он, вероятнее всего, сидит, держа убийственный табак меж двух пальцев — большого и указательного. Так, как он говорил, можно было затянуться гораздо сильнее, чем тем образом, которым курят «гребаные псевдоэстеты». — Не стой там, заходи, — раздалось приглушенно из-за двери, а я лишь вздрогнул — не от неожиданности, а от страха. Подняв трясущуюся правую руку, я, наконец, дотронулся до злополучной круглой ручки, повернул ее, открывая себе вид на уже представленную заранее картину. Он и правда сидел, развалившись на диване. И правда курил свои ментоловые сигареты класса Люкс. И правда смотрел до этого своими черными омутами в пол, а после — поднял их на меня, сжигая все внутри дотла. — Я долго тебя ждал. Разве разрешал тебе опаздывать? — риторический вопрос. — Нет, не разрешал. Так какого черта тебя подери я тут провожу свое бесценное время в ожидании? — грубый тон дал мне осознать, что сегодня будет больно. Очень больно. В клане, вероятно, происходят какие-то проблемы. Давно я не видел его таким злым. — Подойди ко мне, — тихо, но властно. Разве я мог не повиноваться ему? Конечно, нет. Я подошел, стараясь не задерживаться еще больше. Пусть мой шаг был быстрым, но совсем уж неуклюжим, я не заметил, как впереди лежала выкинутая им сумка, потому и споткнулся, падая на пол, лишь в последние доли секунд успевая вытянуть вперед ладони от столкновения моего носа с неровной бетонной поверхностью. — Тц, — еле слышно вылетело из его рта, а после — он сам встал и подошел ко мне, дергая за руку и вызывая невольный крик от сместившейся кости, а после — захлопнул мой рот другой рукой, сжимая до красных пятен щеки и выплевывая, — хлебало завали, нищий безотцовщина. Слезы полились из глаз. Он знал, куда нужно давить. Он любил причинять мне боль не только физически, но и морально, оставляя от меня после лишь пустую оболочку. Я смотрел на него снизу вверх всего несколько секунд, а после полетел в старый диван болотного цвета, давно пропахшего сыростью, потом и спермой, ударившись головой о деревянный подлокотник. Он затянулся еще один раз до закатанных под глазницу зрачков, так, чтобы едкий дым смог обволакивать его уже давно засмоленные легкие, а после в два шага преодолел расстояние, схватил меня за шею и впился грубым поцелуем в губы, передавая этот самый дым мне в рот. Кашель не заставил себя долго ждать, а грудь начала сжиматься от давления. Я стал задыхаться. Дым выходил из носа, обжигая слизистую оболочку. Его губы терзали мои. Он кусал мой язык, заставлял заглатывать свой чуть ли не до гланд. Поцелуй был долгим, мокрым и болезненным. Только когда он отпустил меня, я смог, наконец, откашляться, а изо рта стекала скопившаяся слюна. Я хотел сплюнуть ее, но вмиг получил приказ. — Глотай, — его длинные, узловатые пальцы коснулись моего адамова яблока, больно давя указательным и средним пальцами, дабы все содержимое в моем рту было проглочено. — Умница, — два несильных хлопка по щеке, будто бы хвалил дворнягу за принесенную косточку. Его губ растянулись в слабой улыбке, но она скорее была снисходительной и никак не касалась его глаз. Но даже она продлилась совсем недолго. — Разворачивайся, — он дернул меня поперек талии, разворачивая к себе спиной и заставляя упереться руками в спинку дивана, а после, совершенно не заморачиваясь, сдернул мои штаны, открывая вид на единственное, что его во мне интересует — дырку, которую он практически каждый день ебет, ни капли себя не сдерживая. Сколько раз я заливался слезами от боли, выталкивая из себя сгустки крови вперемешку со спермой, сколько раз обрабатывал новые, после каждого секса образовавшиеся гематомы. Если честно, то уже не сосчитать. Наконец, избавившись от моих штанов, он расстегнул свою ширинку, доставая оттуда довольно внушительного размера член, плюнул себе в ладонь, размазывая слюну по нему, а после — приставил к моему входу, даже не удосужившись, впрочем, как обычно, подготовить меня. Свой возбужденный орган он принялся вгонять почти сразу, но лишь с четвертой попытки смог насадить меня до основания, вызывая хлынувшие потоком слезы из глаз и стоны боли. Было, как обычно, больно. Очень больно. Он держал меня за бока, вколачиваясь с остервенением, будто бы отыгрываясь за что-то лишь ему ведомое, а я, пусть и неохотно, принимал его. С криками, с мольбами и просьбами остановиться и пожалеть меня. Всегда кричал, но никогда не срабатывало. Его не волновало мое состояние ни в первый раз, ни во второй, ни в этот волновать не будет, а, впрочем, последующие тоже. Колени медленно разъезжались в стороны под силой толчков и хлопков о бедра, заставляя его постоянно приподнимать меня выше, оставляя все новые и новые синяки. Я молил Бога, чтобы это поскорее закончилось, чтобы я смог вернуться хоть и в такой нелюбимый, но все-таки мой дом. В свою крепость, куда не сунется никто из них. Там есть бабушка, да, она меня не любит, но в обиду не даст чисто из своих каких-то соображений. Есть вечно кричащие друг на друга соседи выше, но даже они стали мне уже какими-то даже родными, я к ним привык. Подобными мыслями я пытался абстрагироваться от происходящего, пока он, точно мантра, драл меня как потаскушку. Я не знаю, сколько это продолжалось, не знаю, как я вообще мог попасть в такое безвыходное положение и нести свое жалкое существование, боясь даже умереть. Я продолжал жить, правда не знаю зачем, для чего или для кого. У меня не было ничего, что могло держать меня в этом мире, но я держался, держался всеми силами, будто от меня зависело все. Будто я — не пустое место, а нечто более важно. Будто бы у меня есть миссия, просто еще не преподнесенная мне или же мои глаза пока настолько слепы, что не могут ее распознать. Я ощущал, как член внутри меня увеличился в размерах, а шлепки дошли до запредельной скорости. Крики не останавливались ни на секунду, но были еще практически сразу заглушены рядом лежащей толстовкой, пропихнутой мне в рот со словами: — Не ори, бесишь. Еще пара толчков и, как и всегда, вытекают вперемешку две жидкости, а тело сверху обмякает, наваливаясь на меня. Он все еще находится внутри, не вытаскивая наружу свой орган. Сбитое, тяжелое дыхание свидетельствует о бурном оргазме, а после — укус до крови в затылок. Я прикрикнул от остро пронзившей боли. — Еще раз увижу, что ты кому-то улыбаешься — отдам парням, и ты станешь реальной потаскушкой, которая дает не только мне, но и всей школе, — рыкнул он. — Ч-что? — я не понимал, о чем он говорил. Все меня либо избегали, либо игнорировали, либо издевались. Другого не дано. О чем вообще идет речь? Наконец, встав с меня, подошел к окну, даже не удосужившись застегнуть ширинку и спрятать вывалившийся уже обмякший член. Расстегнул рубашку, достал сигарету, параллельно открывая форточку в помещении и, наконец, закурил, пока я лежал на диване, уже захлебываясь в слезах, соплях, слюнях и прочих жидкостях. — Нравится мне твой зад, Ханагаки, от одного его вида встает, — ровным тоном было произнесено со стороны, а я лишь прислушивался к этому красивому, такому несоответствующему гнусному человеку, голосу, будто бы бархатом разливающимся по комнате. Когда-то я влюбился в него. Когда-то был готов его слушать вечно. Но это было тогда, а сейчас я хочу лишь спать… Сквозь сон я почувствовал, как шершавые, большие руки медленно оглаживают мою покрытую потом спину, мягко укрывая чем-то теплым и таким уютным. Впервые за долгое время я чувствовал, словно нахожусь под защитой, но понимал, что это был лишь сон.