Положи меня как печать на сердце твое

В жизни всегда приятнее ошибаться в плохом. В конце концов, это ведь даже не ошибка, а неожиданность. Но вот в хорошем ошибаться всегда обидно и очень больно. Для этого даже придумано специальное слово — разочарование. В языке слова никогда не появляются случайно, а если и появляются, то надолго не задерживаются. Слову «разочарование» уже очень много лет. Даня не любил разочаровываться, но жизнь снова и снова все решала за него. Он уже толком не помнил, что чувствовал тогда, когда впервые сидел в кабинете директора детского дома №2, лежал на скрипучей кровати, пахнущей пылью и слезами, или ловил взгляд одноклассника, который показывал пальцем и кричал: «смотрите, пацаны, детдомовец», — всю эту палитру Даня заменил ёмким «разочарование» и вскоре придумал правило, которое помогало исключить это слово из лексикона, выбил у себя прямо на подкорке: ничего не ждать от людей. Рецепт от разочарования поразительно прост, ведь если сразу предположить возможный плохой исход, потом не так больно будет принимать его. Да, кроме этого простого правила Даня не признавал ничего на свете, и ожидаемо пустился исследовать дно жизни человеческой. Вписки, пьянки, курежка — он привык к этому миру, насквозь прогнившему и чёрному, как его собственные зрачки после очередной дозы или блока. Но зато никаких неожиданностей. Созданный в голове образ анти-себя — того, кем он станет в самом плохом случае, становился все сильнее похожим на то, что он видел по утрам в грязном зеркале. Даня ненавидел себя по привычке, не придавая этому особого значения. Даже оказавшись в приемной семье, он не почувствовал, что вытащил счастливый билет, возможность как-то поменять свою жизнь. — Зачем давать себе ложную надежду, — думал Даня. И продолжал стремительное продвижение к нижней точке экстремума свой жизни. В ней-то к нему и пришло осознание. Так полусидя-полулежа в одной из очередных задрипанных квартир, мальчишка, бывший детдомовец, вдруг ясно почувствовал Смерть рядом с собой. Сначала он даже не удивился. В тот момент ежедневные мысли о самом худшем, которое дышит в спину, не раз приводили его к мысли о ней, но тогда она ощущалась как что-то нереальное, воображаемое, готовое исчезнуть как только поток мыслей повернет в другую сторону. Теперь она не уходила. Тупо глядя перед собой, он слышал ее шаги, которые были так похожи на удары сердца. Все яснее он понимал, что она не остановится, не развернется. Сейчас Смерть идёт прямо к нему, потому что он сам ее пригласил. Нет, он не боялся умереть, он боялся не успеть жить. Даня судорожно пытался припомнить прошлое и не видел в нем себя, только странные образы, пятна, лица — но только не себя. Весь в холодном поту на отходящем линолеуме Даня придумал себе второе нерушимое правило: живи сам. Только для себя. Смерть придет, теперь он знал наверняка, только надо, чтобы он успел урвать у паскуды-жизни как можно больше. И точка невозврата была пройдена. Наркотики еще долго сопротивлялись, не хотели отпускать, но он все решил — и начал веселиться. Тут-то на сцене и появился интернет. Сначала Вконтакт, потом Тик Ток. — Я самый популярный человек на земле. Я самый известный и популярный человек на земле, — повторял он себе как мантру или молитву, хотя ни в какого Бога не верил никогда. Было трудно. Но бывало и хуже. Важнее было то, что Даня нашел, наконец, место, где был он сам, а не слабое отражение. Он ничего не делал наполовину: не выбирал меньшее из зол, нырял в любой омут с головой, наверное, оттого и нравился людям, сначала немногим, а потом все большим и большим количествам. Появился Ярослав, другие продюсеры, пиарщики, но даже спустя время Даня не мог понять нравится ли себе сам. Иногда вспоминая Страшный день и себя тогда, он кривился и невольно радовался тому, как теперь не похож на того грязного и серого пацана на холодном линолеуме, хватался за любой проект, лишь бы снова не оказаться там, не ощущать то же страшное Ничто. Он загнал того себя далеко-далеко в глубины сознания и старался заглядывать туда как можно реже, а уж других тем более держать на расстоянии километра минимум. — Реальна только выгода, — повторял он. — вы мне — я вам и все в расчете. Бегая от человека к человеку, Милохин сознательно не пытался сблизиться с кем-либо настолько, чтобы что-то внутри зашевелилось. Зачем? Поставленная цель предполагала только жизнь в моменте, без отвлечений на что-то, что нельзя измерить временем. Этого «чего-то» он боялся и избегал. Поэтому не мог оставаться один надолго: даже собственную комнату он специально превратил в некоторое подобие студии, а спал на диване, хотя после этого и жутко болела спина, для того, чтобы не оставаться в четырех стенах, с чем-то темным и пугающим внутри. — В комфорте человек останавливается. Мне это не нужно, — с улыбкой отвечает он журналистке, а сам пытается убрать из глаз смятение, впрочем, они уже давно его не выдают, только левая бровь слегка подрагивает. Но Даня и этим скоро научится управлять. Должен. Бровь дрожит, хотя он не соврал. Ему не нужно останавливаться. Нельзя. А иначе нечем будет заглушить стук-походку. Помни: живи для себя, будь проще, проще, не усложняй. Не нравится — уходи, а лучше — беги. Отношения с людьми, выходящие за рамки сотрудничества, неизбежно приводят к долгим разговорам, откровениям, самопознанию. Единственное в мире, что Даня не хотел познавать ни за что — это он сам. Изо всех сил хотел перестать быть тем, кто там, внутри. Стать другим человеком. Сотрудничество ведь тоже бывает разное, и просыпаясь в чужой постели, с чужим запахом рядом, на секунду он думал, что сросся с ним — вытравил страшное «я», но в ту же секунду оно напоминало о себе жуткой пустотой в сердце и холодом, от которого он подскакивал, как ужаленный, и снова убегал, бросая: «Это была ошибка. Не звони». Да, жизнь Дани Милохина не была такой легкой и ветреной, как всем виделось, но он не жаловался. Честно, она ему такой даже нравилась. Он мог бы быть счастлив, но на это он не претендовал — слишком много условностей. Он кайфовал — вот подходящее слово. Был в моменте. А потом он принял тот звонок.