Апрель умирает в глазах напротив.

В квартире со звукоизоляцией всё плохо — Кэйя убеждается в этом, когда из самой дальней комнаты слышит, как Чжун Ли пытается сдержать матерный поток слов. Наверное, опять ударился обо что-то мизинцем. Впрочем, ему простительно. В этой квартире по утрам он страдает больше всех. Кэйя потягивается и нехотя сбрасывает с себя одеяло. Апрель за окном бушует и предупреждает о скорых мучениях в виде аллергии. Пора бы запастись таблетками или хотя бы деньгами на них. Он вылезает из комнаты только спустя десять минут, не сдерживает обречённого вздоха, когда узнает, что ванная занята Тартальей, орёт ему через дверь, чтобы тот поторапливался, и проходит на кухню. Чжун Ли чем-то занят у плиты, и у Кэйи внутри просыпается страх за технику. — Готовишь? — он кидает взгляд на тощую спину и наливает себе в стакан немного воды. — Пытаюсь. — Надеюсь, это хотя бы можно будет съесть. — Я тоже, — отвечает Чжун Ли весьма обречённо. Яичница с беконом шипит на сковороде, лёгкий запах гари от передержанного на огне мяса впивается в ноздри, но оба его старательно игнорируют. Чайльд появляется в дверях кухни в одной только жёлтой футболке с принтом лошади и полотенцем на плече. Сырые рыжие волосы беспорядком спадают ему на глаза. — Доброе утро, — он едва раздвигает губы в улыбке, которую Чжун Ли всё равно не видит, занимаясь раскладыванием завтрака по трём тарелкам. — Пахнет вкусно. — Правда? — Чжун Ли появляется у стола за секунду, расставляет тарелки перед ними и сам садится рядом. Кэйе только и остаётся наблюдать за тем, как же близко тот придвинулся к Чайльду. — Ага, — лисьи глаза немного сужаются, Чайльд отправляет в рот небольшой кусок от яичницы и искренне (у Кэйи сомнения, яичница получилась ужасной) улыбается. — На вкус тоже ничего. Вот именно — ничего. Чжун Ли высказывает благодарность молча и сам принимается за еду. Альберих чуть ли не начинает смеяться с того, как кривится его лицо после вкуса их сегодняшнего завтрака на языке. — Чайльд, ложь грешна, — Чжун Ли встаёт с места и бесцеремонно выкидывает остатки от яичницы в мусорное ведро. Ну и расточительство. Кэйя едва сдерживает внутри себя желание дать ему оплеуху. — В качестве извинений предлагаю заказать на ужин нормальную еду. — По рукам, — Альберих едва разжёвывает подгоревшей бекон. — Вообще-то, действительно вкусно, — обиженно произносит Тарталья, упрямо доедая всё до последней крошки. — Ты из Снежной, чел, с едой там настолько плохо, что ты и несваренный гриб с радостью съешь. Кэйя поднимается на ноги, пустую тарелку он закладывает в посудомойку. Надо будет запустить её, когда Чайльд с Чжун Ли уйдут. Альберих салютует им на прощание и уходит в душ. Собственное отражение в каком-то слишком огромном зеркале мозолит ему глаза, он отворачивается и залезает в душевую. Горячие капли жгут кожу. Хо-ро-шо. Альберих выкручивает кран с горячей водой на полную и стоит истуканом с минуту, пока кожа не начинает буквально плавиться. Холодная вода включается буквально за мгновение. Контрастный душ. Успокаивает и возвращает голове ясность мысли. Кэйя выходит в коридор ближе к восьми утра и с удивлением замечает, как Тарталья зашнуровывает свои конверсы. — А ты куда? Чайльд сначала кидает взгляд на его ноги (да, Кэйя понимает, на них грех не полюбоваться), потом карабкается глазами выше и задерживается на правом глазу, не прикрытом ни копной синих волос, ни повязкой. Его губы искривляются, и Альберих не может его винить. Сам ещё даже не привык к такому себе. — На пару, мне к первой. Чжун Ли согласился меня подбросить. — А то бы он отказался, — вырвавшийся наружу смешок сдержать не получается. Вышеупомянутый Чжун Ли, скрестив руки на груди, дожидается Чайльда в дверях. Кэйя провожает их двоих усталым взглядом, отказывается думать о том, что по четвергам Чайльду всегда ко второй паре, и возвращается к себе в комнату. Он без сил валится на кровать, задевает головой её бортик и шипит от боли. Настенные часы показывают семь сорок восемь утра. Он проснулся полчаса назад и уже не может оторвать тело от кровати. Вот она, настоящая продуктивность и абсолютный запас сил в молодом теле. Клонит в сон. Сил сопротивляться этому чувству Альберих в себе не находит, да и желание ухватить себе ещё пару часов сна возрастает с каждой секундой. Будильник прозвенит в одиннадцать. Он проснётся, запустит посудомойку, возьмёт на себя роль уборщицы и приберется в квартире, переоденется и поедет в родную забегаловку. Рутинно, привычно, ненавистно, но Кэйя не из тех, кто будет жаловаться. Сон настигает врасплох, и Альберих сдается ему в плен. «Доля Ангелов» встречает звоном колокольчиков над дверью, приятным запахом разных сортов кофе и свежей выпечки и недовольным лицом Дилюка, что возится с кассовым аппаратом. Кэйя подходит к нему вплотную, опускает приветствия и без лишних слов помогает открыть штуковину. — Спасибо, — Дилюк отворачивается в сторону и осматривает взглядом кофейню. Никого. Двадцатиминутный перерыв только начался. — Опять барахлит? — спрашивает Кэйя, пока натягивает на себя фирменный фартук с эмблемой заведения. — Думаю, колёсики заржавели. — Тогда поговорю сегодня с Джинн об этом. Мондштадт за окном оживает, на улицу толпами вылезают голодные после учёбы студенты и школьники. Работы повалится навалом, и открывающая двери Розария появляется как раз вовремя. Она и слова им не говорит, фартук завязывает сама, не прося помощи. Бейджик с именем крепится у груди. Прекрасна и холодна как никогда. Кэйя провожает ее взглядом до подсобки, усмехается девчачьей холодности и протирает кофейный аппарат влажной салфеткой. Дилюк смотрит на время на дисплее телефона и кривит страдальчески губы. — Пять минут осталось. — Ага, — Альберих на пробу делает первый кофе за собственный счёт. Руки на автомате быстро готовят апельсиновый раф. Кэйя делает глоток и отдаёт стаканчик Дилюку. Тот принимает его мгновенно. — Как дела в университете? — По-старому, — Рагнвиндр смакует раф на языке, и от взгляда Альбериха не ускользает короткая довольная улыбка. — А у тебя? — Я не учусь, — спокойно отвечает Кэйя, подходя к двери, чтобы сменить табличку с «закрыто» на «открыто». Дилюк удивлённо ведёт бровью. Кофе допивается почти залпом за пару секунд. У Кэйи в геометрической прогрессии возрастает желание сцеловать каплю рафа над его губой, но Рагнвиндр справляется с этим недугом сам. — Даже в учёбе разгильдяйствуешь. А по тебе ведь не скажешь, что раздолбай. — Ты сегодня на удивление разговорчивый, — подмечает Кэйя и возвращается за стойку. Будь он чуть смелее, с радостью сжал бы вечно теплые руки Дилюка и как-нибудь бы похабно улыбнулся. — Но мне нравится, продолжай. Фразой и прямо в сердце, едким «мне нравится», искренним, но Дилюку непонятным — прямо в порозовевшие щёки и спрятанный в повороте головы взгляд. Альберих и не знал, что эту огненную льдину — Рагнвиндр сам по себе сплошной оксюморон — так легко смутить. Розария из подсобки выходит ровно в двенадцать тридцать, когда толпа клиентов вваливается в заведение за желанным кофе, чтобы взбодриться. У Кэйи уже руки чешутся что-нибудь приготовить. Дилюк лишь закатывает глаза и принимает заказ у первого клиента. Спрашивает имя и передаёт помеченный стаканчик Альбериху в руки. Кэйя секунд десять пялится на витиеватый почерк, давит в себе желание провести по чёрным буквам пальцем и только потом уже начинает готовить карамельный латте. Банальщина дешёвого ромкома. Красные длинные волосы в конском хвосте и взгляд янтарных глаз — сердце в собственной груди плавится под чужим огнём и начинает биться неистово быстро. — Пора завязывать, — шепчет он себе под нос, даже не думая о том, услышит Дилюк или нет. — С чем? — у Рагнвиндра уши навостре, мондштадтский ветер опять заносит в кофейню клиентов. «Так пялиться на тебя». Как хорошо, что не остаётся времени, чтобы ответить. как хорошо, что не остаётся времени. Кэйя наблюдает за тем, как Розария носится от столика к столику, обслуживает остальных клиентов и перекидывается парой слов с Барбарой, что стоит за прилавком с выпечкой. Кажется, она совсем не любит эту работу. Кэйя ее понимает слишком уж сильно. — Фраппучино, — голос Дилюка отрезвляет, Кэйя запускает кофемашину в действие. Мондштадт в апреле просыпается, но Альберих не чувствует себя его частью и почему-то думает о Снежной. Ему, такому холодному, там самое место. И неудивительно, что Чайльд оттуда сбежал. — Почему у тебя повязка на глазу? Дилюк близко, слишком близко, и у Кэйи сводит дыхание. Рагнвиндр на него не смотрит, Альберих позволяет себе совсем немного полюбоваться. Тишина приближающейся ночи за окном, восемь вечера на часах — апрель, но темнеет ещё рано. Они одни в кофейне, и только звук варящей им двоим кофе машины не даёт почувствовать себя одиноко. — Модничаю, — Кэйя врёт и не краснеет, глаз под повязкой горит от боли, и он еле-еле подавляет в себе желание дотронуться до него. — Выпендриваешься, — Дилюк даже не спрашивает, он констатирует — и продолжает натирать дочиста барную стойку. — Мне можно, я стрелец. Причем, ноябрьский. — Ну это тогда всё объясняет, — лёгкая ухмылка на губах Дилюка, у Кэйи предынфарктное состояние и желание расцеловать его тонкие губы. — Когда у тебя день рождения? — Кэйя спрашивает в лоб, а латте греет обе руки. — Я телец, горе-астролог, — Дилюк забирает кофе у Кэйи из рук, лёгкое касание пальцев друг об друга как причина смерти, написанная у Альбериха в некрологе. Он чуть ли не роняет свой латте на пол. Значит, телец. Несовместимы. Как две параллельные прямые — не пересекутся никогда и будут жить в одном и том же направлении, но всегда — не рядом. Кэйя только забывает о том, что никакая он не прямая. Ломанная из кучи звеньев, последнее из которых, хочешь не хочешь, а чужую прямую пересечёт. Боже, он больше не будет помогать Кли с математикой. — Как ты смотришь на то, чтобы прогуляться со мной после того, как мы закончим с уборкой? — Кэйя быстро переводит тему. Большой глоток кофе оставляет сильный ожог на языке. Он бросает жалобный взгляд на Рагнвиндра, лишь бы тот всё понял и зализал рану. — Никак, — холодный ответ горячих губ, а Альберих уже нуждается в успокоительном на ближайший месяц. Ибо нельзя так — чтобы одно слово, ничтожное такое, пять букв всего, а ломает хлеще молотка по костям. — А как ты смотришь на то, чтобы помочь мне с этой самой уборкой? — Одним глазом, — вздыхает Кэйя и вешает на крючок фартук. «Доля Ангелов» так и вещает о скором закрытии. — До завтра, — он посылает Дилюку воздушный поцелуй, и звон колокольчиков на двери, как доказательство его ухода Дилюку на уши — сваливается роялем. И больно, всё ещё безумно больно. В квартире тихо, это уже настораживает сильно. Кэйя стягивает с ног кроссовки, забегает в ванную и выходит на кухню. Перед глазами — картина маслом — Чайльд с обмотанной почти до локтя рукой и Чжун Ли, убирающий с пола остатки от синей кружки. — Кто срукожопил? — Кэйя облокачивается плечом на стену и скрещивает руки на груди. — Я, — честно признается Чжун Ли, а потом кидает гневный взгляд на Тарталью — на деле, конечно, смотрит с необъятным обожанием, но знать ему об этом не обязательно. Да и Чайльд в ответ на него не смотрит. Коричневый линолеум под ногами оказывается интересней. — А он тут же кинулся осколки собирать, в итоге упал и распорол себе руку. — Просто царапина, — Чайльд виновато шмыгает носом. — Сердечный приступ, а не царапина, — ругается Чжун Ли, и осколки прямиком летят в мусорное ведро. У него, кажется, талант к выбрасыванию — вещей, забот и людей. Тарталья, слава Архонту, не подходит ни под одно описание. — Это всё, конечно, очень весело, — Кэйя садится за стол, — но кое-кто утром обещал заказать ужин. Чжун Ли теряется только на секунду, Альберих следит за каждым выражением его лица. — Да, точно, — говорит он с особой важностью, будто заключает сделку века. — Заказывайте, что хотите, я оплачу. — А ты разве не будешь есть? — Чайльд немного оживляется. Глаза у него только испуганные какие-то, будто они пару минут назад не чашку разбили, а человека убили. — Нет. Кэйя молча удаляется с кухни, оставляя этих двоих на личностные разборки в одиночестве. Он заказывает себе и Чайльду лапшу и банку пива, Чжун Ли берёт что-то из кухни с Ли Юэ с каким-то сложным названием. Заказ приезжает через час, Тарталья с Чжун Ли усаживаются на диван — опять слишком близко. У Кэйи зависть, кресло на одного человека, на котором он сидит, и образ красных волос перед глазами. Банка пива нарасхват единственных губ и какая-то трагикомедия по ТВ-каналу. Никто почему-то не переключает. Кэйя втягивается в сюжет и начинает сочувствовать главной героине уже на десятой минуте. Не сдерживает слёз на несчастной концовке. Это всё грёбанное пиво. — Ты что, плачешь? — Чайльд оказывается весьма наблюдательным. — Кэйя, успокойся, это просто фильм, тебе нельзя реветь, ты что творишь вообще? Глаз ведь загноится. Альберих улыбается ломанно и думает где-то на периферии, что, наверное, плачет не из-за фильма. Глаз действительно гноится следующим утром.