Апрель умирает в глазах напротив.

— Знаешь, как изменяется черепашка, взрослея? — Кэйя, нет. — Она становится черепавлом, — лёгкая улыбка касается собственных губ, когда Рагнвиндр свою прячет в глотке кофе. Сумерки за окном и зажигающиеся в одно мгновение фонари — эстетика, а Мондштадт всё ещё не дремлет. Розария растекается лужей на столе у окна и пытается не заснуть. Кэйя травит байки, и Дилюк продолжает делать вид, что они несмешные. — Как предотвратить инцест у грибов? — Избавь, — Дилюк старательно начищает барную стойку до блеска. — Фразой: «Не спорь с матерью». — Откуда у тебя вообще это в голове? — Жизненный опыт. И дружба с Чайльдом. Кэйя глотает свой кофе. Отчётливый привкус цветка-сахарка оседает на языке. В следующий раз нужно будет тщательнее раздробить его бутоны. — Кофе отстой, — делится Альберих с Дилюком, и кружка с недопитой жидкостью падает в бездну черного пакета мусорного ведра. — Сам ведь готовил. — Не то чтобы это что-то меняет. Хочется включить музыку. Джаз двадцатого века или тяжёлый рок, он ещё не определился с настроением. Взгляд, обращённый на Дилюка, подсказывает, что лучше джаз. (Лучше верёвку с мылом по акции и чтобы второй глаз тоже окончательно ослеп. Чтобы не видеть больше. А то невыносимо.) У Рагнвиндра глаза почти красные — искрятся при любой возможности. Единственное, что хоть как-то выдает его эмоции. Кэйя смотрит на них, как заворожённый, и этот неловкий зрительный контакт длится уже больше минуты. Розария, глядя на них со стороны, наверное думает о яром сексуальном напряжении. Кэйя должен отдать ей должное, он думает о том же. Утопиться бы в этих глазах, да получится только сгореть дотла. Дилюк отворачивается первым, ломая между ними любое напряжение и Кэйю соответственно. — Вкусный кофе получился, не накручивай, — в итоге говорит он. Деревья, виднеющиеся из окон кофейни, склоняются под ветряным потоком, и облако бури на небе резко громыхает в полной тише города — играет реквием по сердцу Кэйи. Дилюк уничтожает его стремительно быстро. «Я хочу с тобой на пляж», — думает он, но в голове хватает мозгов промолчать. — Спасибо. Кофемашина жужжит, и Кэйя нажимает на красную кнопку, отключая её. Наклоняется для того, чтобы выдернуть шнур питания из розетки, но ударяется головой об столешницу. Резкая боль и круги перед глазом — минутная слабость, громкое «ай» и скучающий вид Розарии. Обеспокоенный взгляд Дилюка и робкая надежда в сердце. Рагнвиндр оказывается рядом с ним за секунду, придерживает за голову и спрашивает настырно и обеспокоенно: — Всё хорошо? Мне принести лёд? А Кэйя смотрит на него единственным своим глазом, видит его приподнятые брови, расширенные зрачки и приоткрытые в страхе губы — и начинает смеяться тихо, отвернувшись в сторону. — Что-то смешное я сказал? — Нет, ты просто, — лёгкий невинный смех и глаз, сверкающий то ли от проступивших от боли от удара слёз, то ли от радости, — выглядишь мило, когда взволнован. Язык раскрепощается вместе с нутром, а Дилюк становится ещё удивлённей, и Кэйя чувствует себя самым счастливым человеком на свете. Розарии остаётся только вздыхать в стороне. А, постойте, уже восемь вечера. Она ушла ещё минуту назад. — Хочу сходить на колесо обозрения сейчас, не составишь мне компанию? — спрашивает у него Альберих, вставая на ноги и отряхивая сзади штаны. — Можно, — Дилюк соглашается до неприличия быстро, а Кэйя — брошенный под поезд, рельсы которого в последнюю секунду изменили направление, — тихо вздыхает. — До десяти я свободен. — Тогда пошли? Он быстро ретируется к двери выхода. Свет в помещении гаснет одним только нажатием пальца на выключатель. Рагнвиндру приходится на ощупь в темноте добираться до выхода. Он по пути напирается на стол, ударяется об него животом и материт себе под нос Альбериха и всё, на чём свет стоит. Кэйе остаётся только посмеиваться в кулак. Понимать, что он уже — глубоко. Безнадёжно. Яркие огни режут глаза, Кэйя впервые радуется тому, что наполовину слеп. Людской гомон давит на уши. В Мондштадте апрель, люди оживают, а Альберих чувствует себя до неприличия и обиды мертвым. Рука Дилюка совсем рядом с его рукой, но он не решается ее взять. Парк аттракционов работает до половины десятого, они успевают купить билет на Чёртово колесо за пятнадцать минут до закрытия. Мондштадт с высоты в пятьдесят метров выглядит до звёзд перед глазами красивым. Кэйе хочется закурить, а Дилюк подходит к нему, вставая совсем рядом у края кабинки. — Не упади, — предупреждает Кэйя. — Удержи. Альберих тянется в карман за сигаретами. Вовремя останавливает себя и поворачивается к Дилюку. Красные глаза — Арктур, Альдебаран, Гакрукс — отражение космоса, далёкого и отстраненного на миллиарды световых лет, до него никогда не добраться. Кэйя чувствует себя потерянным астронавтом без скафандра на теле и посылает сигналы SOS на Землю из открытого космоса, в котором с головой уже. Заблудился, полюбил чёрную бездну и теперь на грани смерти. Кэйя берёт Дилюка за руку. Тот не меняется в лице — Альберих всё ещё смотрит, — но руку чужую едва сжимает в ответ. Где-то далеко, в бездне космоса, наверное взрывается какая-нибудь сверхновая, празднуя событие особой важности — не каждый день касаешься руки человека, ради которого готов обжечь ладони об горячие звёзды. — Удержу, — отвечает шёпотом. Мондштадт ярким пламенем миллионов огней и гирлянд впивается в сердце, и Кэйя впервые понимает, как же сильно всё же любит этот город, город, на веки напоминающий об могущественном Арктуре внутри него. — У тебя глаза светятся, — говорит Кэйя с улыбкой на половину лица, и пальцы его чуть сильнее сжимают чужие. — Красиво просто. — Я как будто на космос смотрю. Знаешь, бывают звёзды — красные гиганты. Вот ты напоминаешь такую. — Спасибо, наверное, — Дилюк теряется в словах, Кэйя окончательно теряется в Дилюке. Выгоревшие звёзды напоминают о Родине и потерянном, но Альберих отбрасывает мысли прочь. Колесо делает полный оборот вокруг своей оси, и наблюдатель просит их оставить кабинку. Парк закрывается через семь минут, Рагнвиндр отпускает руку Кэйи. Альберих убегает, скрываясь в толпе и оставляя Дилюка одного, ошарашенного и потерянного, но через минуту возвращается к нему с двумя палочками сладкой ваты в руках. — Ешь, — приказ и призыв к действию. — Она слишком сладкая. — Ешь, я сказал, — Кэйя чуть ли не пихает вату ему в рот. Рагнвиндр вздыхает. Яро высказывает своё недовольство нахмуренными бровями, но отщипывает от облака ваты кусочек. Ест. Съедает всю быстрее Кэйи. Ребёнок. Они уходят из парка, скамейка в каком-то безлюдном сквере встречает их холодом собственного дерева и маленьким чёрным котёнком, лежащим на траве рядом. Альберих поднимает его на руки, и котенок начинает жалобно мяукать. — Потеряшка, — Кэйя усаживает на скамью и кладёт черный комочек себе на грудь. Котенок жмётся ближе, царапает кожу через рубашку едва отросшими коготками и кричит почти на ухо. Дилюк подсаживается рядом. Сначала ничего не говорит и только гладит котенка у Альбериха на груди. Тот прижимается к горячей руке сильнее, чем к вечно холодному телу Кэйи. Приходится нехотя переложить его Рагнвиндру в руки. — Нельзя его тут оставлять, — говорит он, гладя котенка, что примостился у него на ногах. — Так забери себе. — Не могу, — Кэйя слышит в его голосе нотки сожаления. Придется взять котенка самому. Совесть не позволяет оставить его тут на произвол судьбы. Откуда он вообще здесь взялся, остаётся только гадать. Чжун Ли будет очень недоволен. Чайльд обязательно сразу же побежит в магазин покупать ему молоко и еду и даже не подумает спросить, зашёл ли Кэйя в магазин перед домом. — Тогда я возьму. Уже представляю лица своих соседей, когда вернусь домой с сюрпризом. — Ты живёшь не один? — Дилюк выглядит крайне удивлённым. Кэйя мнётся с ответом пару долгих секунд, усмехается немного горестно, а потом только отвечает: — Да, мы с друзьями снимаем квартиру. Недалеко отсюда, кстати. Четыре комнаты на нас троих. — Ясно. Ага. Пасмурно. Рагнвиндр смотрит на время, вздыхает и поднимается с места, перекладывая котенка обратно на Кэйю. — Пора идти, — говорит он, пока разминает шею. — До завтра. — Может, тебя проводить? — Кэйя ухватывается за последнюю надежду на ещё хоть какой-то разговор, как утопающие ухватываются за дефектную верёвку, кинутую с пиратского корабля. — Придётся далеко идти. — Я никуда не тороплюсь. — Котёнок замёрзнет. — Положу его в карман и буду греть руками. — Кэйя. — Почему ты такой упрямый? — дрогнувший голос и оголившаяся на секунду слабость. В кармане раздражающе вибрирует телефон, но Альберих игнорирует его, прекрасно зная, кто именно звонит. — Иди домой, — Дилюк прощается словесным ножом прямо в сердце и разворачивается на пятках в противоположную сторону. — До завтра. — Ага, — отвечает он без особого энтузиазма. Как же хочется закурить. Кэйя лезет в карман за сигаретами, но котенок мяучит пискляво и жалобно. Рука останавливается возле кармана, и Альберих поднимается на ноги, уходя домой. Чжун Ли ругается. Кэйя редко видит его таким, обычно тот либо спокойнее удава, либо время от времени начинает говорить какую-то несуразицу о видах камней в Ли Юэ, или о составе моющего средства, или о философии времён Просвещения. Но читающим нотации об уходе за кошками — лучше бы Альберих лишился слуха. — И вообще, это огромная ответственность. Нас не бывает дома до самого вечера, а ты вообще приходишь позже всех, — говорит он, ходя от конца дивана к началу и обратно. — Кто будет его поить, кормить, кто будет менять ему лоток? Он вообще приученный? Кэйя, тебе следует получше разобраться в содержании животного, прежде чем нести в дом своё. — Как по мне он милый, — Тарталья уже вернулся из магазина и теперь наблюдает за тем, как котенок пьёт молоко из маленькой миски, время от времени падая в жидкость лицом и пачкая черную мордочку в белом. — Как назвал? — Не придумал пока, — отвечает Кэйя с улыбкой, полностью игнорируя существование Чжун Ли рядом с собой. Чайльд проводит двумя пальцами по шерстке котенка и улыбается — искренне так, радостно. Кэйя искоса смотрит на Чжун Ли и замечает, как тот в секунду расслабляется в лице. Говорит: — Сами за ним убирать будете. Котёнок мяукает и допивает молоко. Ночь за окном звёздная, апрельский Мондштадт сулит о начале чего-то нового.