Реактор взорвался, активная зона разрушена!
«Но это физически невозможно. По крайней мере, так говорили и Саша, и Дятлов, но почему же тогда эти слова все еще стучат где-то в висках? — подумал тогда Игорь, всячески отгоняя от себя мысль о металлическом привкусе. — И Боря. Его не было почти полтора часа, а вернулся весь как и Проскуряков, как Перевозченко… С чем же мы столкнулись?» Акимов далеко не сразу подошел к Столярчуку. Кажется, этот молчаливый ужас попросту прилип к его лицу, что, впрочем, не мешало задавать правильные и четкие вопросы. — А вспомогательные? — Насосов нет, — голос Бориса дрожал, отчего Игорю стало куда более беспокойно. Чтобы Столярчук, и так просто сдался?.. — Электричества нет. — Ядро? — спросил Леня. И без того бледный, теперь же он был одного цвета со своей робой. — Туда я не заходил и не буду, — сказал, как отрезал, лишь чуть дрогнул голос. — Кажется, пора… — Надо направить воду на реактор, а то он расплавится, — ответил Саша, оборвав мысль Столярчука. — Мы должны открыть вентили. — Саша, — качает головой Борис, с губ срывается смешок на грани отчаяния. — Чего ты хочешь, Борис? Если это правда, мы мертвы — миллионы мертвы. Ты об этом? В голосе Акимова проступает решимость, несмотря на отчаянное положение. Даже когда Столярчук опустил руки, Саша все еще пытался мыслить здраво. Он старался выглядеть уверенным в своих действиях, но так ли оно было на самом деле? И потом, если даже Боря выглядел так растерянно, то что говорить об Игоре? Киршенбаум попросту спрятал руки в карманы и растерянно смотрел с одного лица на другое. Что спросить, о чем говорить? Тогда никто не знал, что правильного решения в этой задаче из сплошных неизвестных значений просто напросто нет. — Мы должны открыть вентили вручную, — наконец заключает Саша. — Вручную?! Чтобы открыть все эти вентили, там придется провести много часов! — вскипает Борис, вот только злоба его полна отчаяния. Кажется, уже тогда Столярчук понимал, насколько все принятые решения будут бесполезны. — Так помоги! — Помочь, чем? Качать воду в яму?! Там ничего нет! Борис произнес самые страшные слова, словно хлесткая пощечина. Казалось, что все ждали именно этого, но при этом боялись произнести вслух. Игорь лишь стоял в стороне, в то время как Акимов был полон решимости. Кто, если не он? Растерянность в глазах Саши снова сменилась уверенностью. Нужно открыть вентили вручную, нужно охладить активную зону любой ценой! Следом за ним, склонив голову, неуверенно шагнул Леонид. — Леня, умоляю, — просит Борис. Топтунов коротко обернулся. В голубых глазах полное отчаяние, а что в мыслях? Что, если это решение повлечет за собой вред здоровью? Конечно же, Леня пойдет за Сашей, как иначе? Плечи сгорблены, словно под тяжестью принятого решения. В конце концов, начальник смены знает наверняка, что нужно делать, именно товарищ Акимов остался старшим на блочном щите, пока Дятлов решает вопрос на более высоком уровне. Открыв для Леонида дверь, Саша задерживается на блочном щите. — Присмотри пока за пультом, — бросает напоследок он. — Но он не работает, — раздосадованно ответил Игорь. — Просто присмотри. Громко хлопнула дверь. Тогда ни Игорь, ни Борис понятия не имели, что это была едва ли не последняя их встреча, а после Саша и Леня стали самыми настоящими реакторами… Было страшно, ведь именно тогда Киршенбаум впервые увидел слезы на лице Бори. Непробиваемый и волевой мужчина пустил скупую слезу, затем и вовсе разрыдался, словно ребенок, но этого уже никто не мог увидеть. Игорь растерянно прижал к себе рыдающую Столярчуковину, не говоря лишних слов. К чему они? — Что ты?.. — дернулся вдруг Борис. — Тише, хороший мой, — выдохнул Игорь, сильнее прижимая к себе своего «друга». — Пока я рядом, все будет хорошо. — Я же облученный, нельзя! — И что с того? — Киршенбаум пригладил покрасневшую щеку Столярчука. — Мы теперь с тобой в одной лодке. Вместо ответа Игорь лишь покачал головой. Все это так походит на сон, очень плохой сон. И если бы фатальной ошибкой были эти объятия… Только Столярчук и Киршенбаум среди неисправных пультов и раздражительно кричащей сигнализации на всех пультах, пока остальные суетились где-то там. Дятлов все еще был где-то в бункере под зданием АБК, где-то на проходной понемногу собиралась дневная смена, Саша и Леня самовольно ушли. Игорь был рядом, но чувствовал себя абсолютно бесполезным. Все сказанные слова были пустыми и ненужными. Даже порывистые объятия и неуклюжие касания искусанных губ были напрасными тратами чего-то важного. Только Борис ощущал такое близкое присутствие смерти, но не стал говорить об этом Игорю. Ни к чему, не нужно его лишний раз ранить. Лишь к пяти часам утра, Бориса вызвали куда-то, но куда? Киршенбаум точно помнил, как кто-то позвал Столярчука, это и стало последним сохранившимся воспоминанием в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое апреля. Складывалось впечатление, что это прошлогодний дурной сон. Ведь реактор РБМК никогда не взорвется — так говорят учебники, Саша и… Все тщетно, убеждение больше не работало. В голове навязчиво кружилось беспокойство. Где сейчас Борис, что с ним? Все мысли о Юрмале восемьдесят пятого исчезли также быстро, как и вспомнились. Лишь краем глаза Игорь заметил через приоткрытую дверь, как волоком тащили какого-то мужчину. Серая влажная роба… Все мысли сжались до расстояния одного блочного щита, пока все остальные где-то там. «Нет, не Боря. Он вообще… вообще? — панически соображал Киршенбаум. — Где Боря?» — Что же сейчас происходит? Что с нами со всеми происходит? — бормотал Игорь, из последних сил упираясь руками о стол. Кто-то помог встать, но для него это было уже не суть важно, ведь душой и сердцем Киршенбаум сейчас был именно с Борисом. Именно Столярчук не давал ему окончательно сомкнуть глаза и опустить руки. В голове бесконечно вращались одни и те же мысли, но главное из всего этого было лишь одно:Что же вообще произошло?
Игорь мог вспомнить только первые часы после аварии, полные беготни и отчаяния вокруг, пока он сам оставался наблюдать за пультами. Что происходило за пределами блочного щита? Неясно. Саша строго настрого велел следить за пультами. Даже когда никаких надежд не было, когда горько плакал несгибаемый Столярчук, Акимов все еще верил в то, что делает все правильно. Ведь все это непредвиденные обстоятельства. Нет, сплошной хаос, способный перемолоть любого. Киршенбаум тяжко выдохнул и опустился на пол. Состояние было паршивым, но кому сейчас хорошо?.. — Игорь, ты это чего? Пойдем в медпункт, — послышался голос Бориса, будто из-под толщи ваты, на плечо опустилась тяжелая горячая рука. — Все будет хорошо, Игорь, пора идти. — Борь… Борис? — он взглянул невидящим взглядом на человека, но черты лица смазывались. — А как же?.. Стоило только встать на ноги, как тело Игоря согнуло в приступе рвоты. Он уже и сам забыл, но это был не первый приступ. В желудке осталась только вода и желчь, но его все еще выворачивало, впрочем, стало немного легче. — Постой, подожди! Я сейчас, сам, — подрагивающим голосом ответил Киршенбаум. Игорь весьма уверенно добрался до медпункта самостоятельно. Дежурный медперсонал уже не справлялся с поступавшими работниками четвертого энергоблока, кое-где мелькали работники с соседнего блока. Киршенбауму казалось, что всем вокруг было гораздо хуже, чем ему. Ну вот плохо было, да, но теперь… Когда послышался вой сирен, Игорь ушел помогать другим, сам же понял, что чувствует себя гораздо лучше. Все, что происходило дальше, кануло в туман. В памяти остались только бесконечные коридоры, металлический привкус, запах озона как перед грозой, множество перекошенных красноватых лиц и тел. Даже самые стойкие не могли дойти своими ногами, пожарные роняли носилки, будто теряли ориентацию в пространстве, а лица… Первые ожоги, будто бы это не бак СУЗ или водород. Впрочем, и у этого приступа эйфории был свой предел. За волной героизма пришел спад на грани полного отчаяния. Только боль и беспомощность. Кажется, теперь по коридору тащили уже Игоря, но даже в пелене отчаяния он думал о Боре. Где эта Столярчуковина, что с ним?***
«И что же дальше? Вот они мы, те самые -дцать погорельцев — работники раскуроченного энергоблока, пожарные, случайные свидетели. Все оказались в одной медсанчасти. Пока что стало лучше, даже силы появились, а теперь поговаривают, что отправят нас всех в Москву. Неужели все настолько плохо? — молча думал Борис, безучастно глядя в стену. Кому-то было откровенно плохо, кто-то, наоборот, чувствовал себя хорошо. Через несколько коек, повернувшись носом к стенке, спал Борис. Или все же делал вид? Оно так просто и не догадаешься на первый взгляд, но Киршенбаум знал, что эта хитрая Столярчуковина не спит. Видимо, ему действительно порядком досталось, и вместо восстановительного сна Боря едва заметно водит пальцем по стене, оставляя видимые лишь ему замысловатые узоры. Игорю хотелось подойти к нему, успокоить, узнать, что же происходило с этой Столярчуковиной после аварии, куда он умчался под утро. Хотя, какой там покой, когда у самого на душе скребутся кошки? В конце концов, он и сам понимал, что не все так хорошо, как хотелось бы. По своему обыкновению именно Столярчук всячески уберегал Киршенбаума, хотелось сберечь это спокойствие и сейчас. «Пусть лучше остается в неведении, — украдкой взглянув на заснувшего Игоря, Борис снова отвернулся к стене. — Пусть лучше крепче спит». Смежив веки, Киршенбаум снова увидел воспоминания прошлой ночи. Борис с отсутствующим выражением лица курит одну за одной, с его робы капает вода, а руки мелко дрожат. Игорь прикусывает губы, лишь бы не закричать на него, не прижаться к его сгорбленной спине. Даже зная, что это беспокойный сон, он так хотел спрятать в своих объятиях такую потерянную Столярчуковину. — Качать воду в яму? Там ничего нет! — Реактор взорвался, активная зона разрушена!— Где Кудрявцев?
— Он погиб…
Из последних сил Игорь сжимал зубы. Лишь бы не закричать, не сойти с ума от боли и этих кошмарных воспоминаний! На контрасте с состоянием Киршенбаума из соседней палаты доносился богатырский смех, в то время как из палаты напротив не доносилось почти ни звука. Оно и немудрено — пожарные пусть и выглядели скверно, но это вполне себе могло сойти за обгоревшую кожу. Не могла же их радиация коснуться — 3.6 рентген — ни хорошо, но и не ужасно. Что тогда? С таким, пожалуй, никто воочию не сталкивался (если только Дятлов), либо же о подобном молчали. Только Столярчук понимал, что произошло нечто необъяснимое, немыслимое. Реактор РБМК не может вот так просто взорваться… Но он смог. Перед самой отправкой в Москву Борис и Игорь смогли остаться наедине в одной курилке. Просто два приятеля, ничего лишнего. Сейчас так важно просто побыть рядом друг с другом, справиться о самочувствии было уже достижением. Столярчук был немногословен, лишь убедил Киршенбаума, что все хорошо, хотя сам в это уже не верил. Даже если радиационный фон был всего-то 3.6 рентген в час, лучевая болезнь была гарантирована всем, то находился на станции в ту ночь. — Такова наша участь — ценою собственной жизни спасти человечество, — Столярчук невесело усмехнулся и, наконец, закурил свою сигарету. — А что же с нами будет? Станем ненужными игрушками? — Ну что ж ты, — Столярчук положил руку на плечо своего избранника. — Уж я тебя не брошу точно. Вот только выберемся из этого поганого положения, а там уж как-нибудь сдюжим. «Напрасная из меня надежда, Игоречек, — качнул головой Борис. — Все самое страшное только впереди, а наши судьбы только в наших ослабевших руках». Несмотря на не слишком изящные слова, Столярчуку удалось успокоить Киршенбаума. Взгляд его карих глаз смягчился, на губах дрогнула легкая тень улыбки. Борис прищурился от солнца и снова взглянул на лицо Игоря. Слишком бледный, почти под цвет робы, но ему не нужно было многого. Если Столярчуковина говорит, что все будет хорошо, значит, он что-то да знает, ему с высоты своего роста виднее. — Лишь бы опять эти не приехали, — Столярчук уже сигарету и отправился обратно в медсанчасть. Киршенбауму так и не хватило смелости узнать, кем были загадочные «эти» и зачем им теперь списанные работники четвертого энергоблока.***
Путь в Москву дался некоторым тяжело, кому-то стало хуже уже по прилете в столицу. Борис лишь вздыхал, старался держаться молодцом хотя бы для Игоря. Пусть он и храбрился, но выглядел явно подавленно. Когда они виделись в последний раз? Кажется, что целую вечность назад. Меньше чем через неделю всех разместили по отдельным палатам — поди, найди, в каком крыле кого искать. От этого было тяжко. И сколько бы счастья в душе не вызывал Игорь, без него все тонуло в небытии. Столярчуку так хотелось увидеть Игоречка хотя бы одним глазом, убедиться, что с ним все хорошо. А если не выдержал, не сдюжил, не смог? Потому каждый свой вскрик от бесконечной боли Борис сдерживал до последнего. «Нужно быть сильным, и Игорю тоже нужно быть сильным», — подумал Столярчук, утопая в бесконечном забытье. Где-то в подушке прятался последний вырванный кусочек счастья, будто бы насмешка из прошлой жизни. Без очков фотография смазывалась и плыла, либо от слез, хотя глаза, казалось, совсем высохли. Иногда боль была нестерпимой — медсестра приходила всего пару раз в день, потому Борис тонул в своем отчаянии, но заставлял себя верить, что у Игоря все действительно хорошо, а что до станции… Да к черту уже это все! Пусть хоть весь мир сойдет с ума. Поздно вечером кто-то стучался в стену, кажется не ради общения, а в отчаянии — до Бориса доносились сдавленные крики и быстрые шаги врачей. Лишь бы не Игоречек… Это никак не может быть он! — Что же они с тобой сделали, Игорь? — пребывая в полубреду, лепетал Столярчук. — Киршенбаум? — отозвался голос. Кажется, это была медсестра. — Молодцом держится. Я ему передам, что и с вами все хорошо. И только теперь Борис подумал, как же много слов он не сказал своему Игоречку. Хотелось теперь послать к черту все эти рамки отношений и бороться, если не ради себя, так для Игоря.«Горюшко ты мое, Игоречек, буду жить ради тебя, всем бедам назло».
***
В Москве был ад. Отдельные палаты и мучительно-зеленые стены. Нестерпимая боль и целый рой мыслей. И все же это были тщетные попытки сбежать, скрыться глубоко в себе, но как терпеть эту невыносимую боль? Игорь, и без того молчаливый, теперь вовсе ушел в себя с головой. Почему-то в мыслях нет-нет, да возникало недовольное лицо Столярчука. А помнит ли он еще, жив ли?.. И сколько времени уже прошло? «Лишь бы только Боря выжил. Я знаю, ты сильный. Раз Борис, так борись же! — мысленно молил Игорь. — Если за себя уже сил нет, так хотя бы ради меня». Ведь выживет?.. Через бесконечно долгое время медсестры полушепотом обсуждали между собой погибших. Страшным ударом для Игоря стала смерть Саши Акимова. «Раз он погиб с верой в правильность своих действий, то, что же до нас?» — проблеск надежды погас, а руки опустились. Все стало тщетным. Постепенно умирали все пожарные, до ушей Игоря, разрывая бесконечное забытье, доносились их неистовые крики. Казалось, что отчаяние захлестывало их из последних сил. Не помогали ни зеленые стены, ни лекарства. В ход шли уже не простые обезболивающие, а наркотики. Лишь бы забылись, раз уже неспособны жить, раз стали самыми настоящими реакторами с огромными дозами поглощенной радиации. Истошные вопли по ночам, страшные просьбы, потом утром, днем, снова ночью. Кажется, что со временем их стало, если и меньше, но голоса кричали уже на грани отчаяния. — Убейте же меня! — Морфин, срочно! — У нас нет больше морфина… — Я знаю, он есть у вас! — Тебе он уже не поможет. Невольно жизнь превратилась в ад… Вот только в этом аду не пытают, а пытаются спасти. Надежды почти не осталось. «Если же Боря и погиб, то, надеюсь, быстро и безболезненно, — подумал Игорь, пустой взгляд скользнул по закрытому окну. — Тогда почему я все еще живу, все еще страдаю?» — …Вы меня слышите? Сдавленный женский голос, ни разу не девичий, полон слез и потерянных надежд. Молодых медсестер сюда не пустят, в конце концов, здесь не санаторий, а самые настоящие реакторы лежат. Игорь смутился. Обычно медперсонал был вполне себе боевым. — Борис, Борис Столярчук просил передать вам… — Большего мне и не нужно, — проговорил Игорь. — Осталась лишь надежда на лучшее, а там опять — июнь, Юрмала и мы счастливы вдвоем. Медсестра удалилась, так и не дождавшись ответа от Киршенбаума. Про себя лишь решила, что он был рад этой новости, если вообще смог услышать. Игорю было достаточно лишь одного — раз передал сам, значит, жив. В памяти снова запылали воспоминания. Разрушенная дружба, долгие объятия и редкие вечера, проведенные в уютной берлоге Столярчука. Не уйди тогда от него Варвара, кто знает, может быть, и не было бы ни аварии, ни надежд бороться, ни единого шанса взглянуть в ехидную усмешку с усами. По венам растеклась порция морфина, боль ушла, а в сердце теплилась надежда. Веки тяжело смежились. В памяти снова замелькало то самое лето восемьдесят пятого. Юрмала, море и пылающий взгляд Бори из-под толщи очков. В морфиновом бреду рука Игоря коснулась скуластого лица Столярчука. Красная с ожогами кисть, в карих горящих глазах не любовь, а отчаяние. — Я умираю?.. — Отчего, позволь узнать? — рассмеялся Борис. — От песка в плавках или на солнце перегрелся? Ну, что ж ты? Подумаешь, солнечный удар поймал. Вставай, буду тебя мороженым откармливать в тенечке.