* * *
Рисунок она сохранила. И положила рядом — на вторую кровать, где в своё время спала мама, — когда поняла, что не сможет больше встать. Пусть они — добрый Архангел Михаил, родной Белый Рыцарь и Мурчик с Котофеичем — помогут ей пройти этот путь. Путь настолько тяжкий и жуткий, что не пожелает она такого никому на свете. Котофеич прожил в съёмной квартирке Марьяны около двух лет. Радовал, успокаивал, согревал её. И сам был всегда доволен жизнью: хозяйка и накормит, и молочком побалует, и погладит, и слово ласковое скажет. А потом он вдруг исчез. Ушёл гулять и не вернулся. Марьяна знала: с ним случилось несчастье. Сам он ни за что не ушёл бы от неё… Больше всего Марьяна боялась наткнуться где-нибудь на улице на его мёртвое тело. Немало в Ковшаровке бегало чёрно-белых котов, но своё родное существо она бы узнала… К счастью, Бог её от такого испытания избавил. Их, испытаний, и без того было много. После утраты единственного по-настоящему близкого существа Марьяна стала спать ещё хуже обычного. Успокоительные перестали помогать. А полный покой был для неё недосягаемой роскошью: работай, пусть и дистанционно, да в магазины ходи, да коммунальные мотайся по всей Ковшаровке оплачивать, да в маршрутках езди — иначе-то на Родную Землю никак не попадёшь. Многолетний страх перед людьми. Боль утрат. Одиночество… Нет смеси горше, ядовитее. Она способна сжить со свету кого угодно. А у Марьяны крепкое здоровье было разве что в детстве. Когда она почувствовала, что скоро сойдёт с ума от бессонницы, — позвонила маме. И та приехала из столицы. Пришлось Марьяне ложиться в больницу, а маме — крутиться-вертеться, будто она моложе дочери. После больницы труднее всего было в первые несколько месяцев. Но вот освободилась родная квартира в Купянске — отмучилась бабушка. И жизнь стала для Марьяны чуть легче: можно было наконец-то забыть про общественный транспорт, а коммунальные оплачивать не выходя из дома. Из Родного Дома, вокруг которого — Родная Земля… Легче, как ни крути. Однако на себе как певице и актрисе Марьяна вынуждена была поставить окончательный крест. Если раньше её донимала только бессонница, то теперь ещё и сильно сдало сердце. И ей пришлось навсегда попрощаться с днями, когда она за двадцать две минуты пробегала спуск от остановки Первого Мая до хлебозавода плюс подъём до Стадионной, а сердцу хоть бы что. Теперь она могла разве что ходить черепашьим шагом, и даже незаметные раньше подъёмы на дорогах стали для неё мучением. Невралгия… Сочетание антропофобии с энцефалопатией — этим учёным словом обозначили в больнице её общий диагноз — убило все надежды Марьяны на то, чтобы хоть где-нибудь, хоть как-нибудь проявлять себя как артистку. Какая, скажите на милость, сцена, когда из-за невралгии даже на короткие фразы не хватает дыхания? Поддержкой для неё были только сказки, которые она сочиняла. Именно они впоследствии сдружили её с юной девушкой, которая не раз была ей опорой в чёрные дни. Дарила радость, а самое главное — надежду, что и в самое страшное в её жизни время она, Марьяна, будет не одна. Подруга не оставит её, позаботится о ней… Эта надежда помогала жить. Но однажды случилось так, что в порыве отчаяния Марьяна сказала ей слова, которые обидели её слишком сильно. Прошло несколько месяцев, и подруга, сказав Марьяне страшные слова «я ухожу», действительно перестала ей писать. Проходили недели за неделями, месяцы за месяцами. Марьяна каждый день молила Бога, чтобы подруга одумалась и написала ей… Да, Марьяну наполняли ужасом мысли о том, на что она обречена, если никто не позаботится о ней. Но ещё больший — гораздо больший — ужас внушала ей мысль, что её родная душа обрекает себя на такое же наказание, какое обрушилось когда-то на неё саму. В школе она дружила с одной доброй, весёлой девочкой. А поскольку отношения с родственниками никогда у неё не складывались, эта девочка стала её единственным другом, родным человеком. Но эту дружбу разбила врождённая злоба и эгоизм Марьяны. И настал день, когда она пришла к подруге домой, сказала ей самые страшные, мерзкие слова на свете и ушла. Марьяне было наплевать, что эта девочка нуждалась в её помощи, в тепле её души больше всего на свете. Марьяна бросила, предала своё родное существо. А справедливость, кто бы что ни говорил, в этом мире есть. И поэтому предательница понесла заслуженное наказание — потерю естественного сна и бесконечные ночные кошмары. Те, от которых спасал, ограждал её, пока был рядом, Призрак. Марьяна понимала, что заслуживает наказания. Что она не просто должна была много лет мучиться от проблем со здоровьем, которые впоследствии переросли в энцефалопатию. Ей суждено было полностью испытать на своей шкуре, каково это — когда тебя бросают, предают при том, что в этом человеке ты нуждаешься больше всего на свете. Более того — от человека этого зависит, сколько ты проживёшь, и насколько сильными будут твои предсмертные страдания. Марьяна более чем хорошо знала, какое наказание неминуемо ждёт её подругу за такой грех. И, думая об ужасе этого наказания, боялась за неё гораздо больше, чем за себя. Каждый день она молила Бога, чтобы Он сотворил чудо. Чтобы её подруга поняла, чтό наделала. И что даже родные люди, когда ссорятся, могут наговорить друг другу даже самых страшных слов — гораздо страшнее, чем сказала ей тогда Марьяна. Но слова, сказанные в страхе и отчаянии, ничего не значат: люди всё равно продолжают любить друг друга. Значение имеют лишь слова, которые человек сказал спокойно. Полностью осознавая, чтό говорит… Хладнокровно Марьяна говорила страшные, гибельные слова лишь тогда, больше двадцати лет назад. Она молилась, чтобы её подруга поняла: обида — это рана, которая вмиг заживёт, если человек этого хочет. А если захочет, чтобы рана загноилась, — так и будет. Она захотела именно этого. Послушала зверя, который сидит в каждом человеке. Зверя, который нашёптывал ей на ухо, что Марьяна нанесла ей неизлечимую рану, и слова эти навсегда останутся внутри неё. Марьяна всегда любила её — как родного ребёнка, которого у неё уже никогда не будет. И никогда не ранила её намеренно… Она просила Бога, чтобы подруга поняла это. Поняла, чтό двигало ею, Марьяной, когда она произносила другие слова, — слова, которые тоже сильно ранили подругу. Всё это было продиктовано любовью. Желанием не угнетать свободу, а спасать, оберегать её от серьёзных — а может, и непоправимых — ошибок. Не делать больно, а помогать… Марьяна молилась, чтобы её родное существо, её ребёнок опомнился, пока не поздно. Потому что когда ей, Марьяне, много лет назад захотелось покаяться, — не перед кем уже было. Пока она жива — есть возможность изменить всё. Потом будет поздно. Ибо справедливость есть. Она молила о Чуде. О том, чтобы весь этот ужас, все муки двух родных душ, которые из-за зверя оказались порознь, закончились. И снова началась для них Сказка… Всякий раз, проходя мимо дорогих друзей-Деревьев, она просила их, чтобы они помолились о Чуде вместе с нею. И говорила им неизменное, идущее из самой глубины души «люблю». Что больше всего ужасало и причиняло ей боль в ссорах с подругой — так это то, что она, подруга, умудрилась заподозрить её в одном из самых гнусных грехов. В лицемерии… Если хорошенько покопаться в душе Марьяны — чего она никому из людей не советовала бы, — можно найти какие угодно и какой угодно гнусности грехи, кроме этого. Кривить душой и делать людям гадости исподтишка она никогда не умела. Да и не сочиняют лицемеры сказок… Кроме Деревьев, ещё были два человека, которым Марьяна могла рассказать всё что угодно. И попросить помолиться о Чуде. И сказать им, запрокинув голову и поглядев прямо в бездонные Небеса, «люблю». Николай Караченцов и Алан Рикман. Белый Рыцарь и Северус Снейп. Она смотрела в небо и говорила им Главное Слово каждый Божий день. И верила, что они знают всё о ней. И заботятся. И молятся вместе с нею… Но Чуда, о котором все они неустанно просили, не случилось.* * *
При живой маме кое-как жить можно было и Марьяне. Благодаря маминой заботе, её приездам в Купянск три раза в год у Марьяны был достаточный запас круп, одежда и обувь без дыр, исправная бытовая техника и мизерные, но сбережения, на которые вместе с копеечной зарплатой переводчика художественной литературы можно было существовать. А потом… Об этих годах, полных мучений, Марьяне никак не хочется вспоминать. Но всё равно они вспоминаются — годы в беспросветной темнице антропофобии. Годы полной беспомощности перед людьми. Дырявая, разваленная обувь. Вышедший из строя холодильник, а затем и газовый котёл. Многочисленные пломбы и коронки, которые выпали почти одновременно. Голодания и как следствие — мучительный стоматит: покрытый язвами язык и губы… Хорошо, что не так и долго длилось это время. Третья, самая страшная степень энцефалопатии не заставила себя ждать. Засыпать не помогали никакие лекарства. И Марьяна попрощалась с Родной Землёй, по которой не смогут больше носить её ноги. И слегла. Что её ждёт, она представляла. Тогда, перед больницей, давление поднималось так, что нельзя было заснуть — как ни расслабляйся. А перед глазами, стоило лишь закрыть их, появлялись картинки — чёткие, как в телевизоре. Ноги же носили только до уборной, и то на превеликую силу. Тогда за ней ухаживала в больнице — носила еду, покупала все нужные препараты для уколов и капельниц — мама. Теперь же Марьяна знала, что ложиться туда нет смысла: слишком велик её страх перед людьми. Лучше уж здесь, дома. Пусть и холодно даже одетой и под двумя одеялами… Потянулись самые мучительные дни и ночи. Бессонные, наполненные холодом, голодом и дикой болью в языке и губах — стоило Марьяне только пошевелить ими. Больше всего она боялась прометаться последние часы в полном безумии. «Помилуй… — мысленно молила она. — Не дай сойти с ума… Пусть скорей… Прошу Тебя…» И вот, небо медленно-медленно начало светлеть. Марьяне уже много лет было хорошо видно небо в спальне, что никак её не радовало. Раньше-то, когда она была маленькой и юной, прямо перед окном росла Липа. Потерять её для Марьяны было всё равно что лишиться дорогого человека. А Берёзу, которая росла перед балконом в большой комнате, Бог помиловал. Она радовала Марьяну до последних дней её жизни. Была рядом — хоть и не могла войти в квартиру к несчастной и помочь ей. Небо светлело… Последнее в её жизни утро. Боже, скорее бы… Голова, голова, ГОЛОВА… Она лопалась и никак не могла лопнуть все эти дни. А тут ещё кажется, что кто-то неподалёку включил бензопилу… Пусть уже скорей… «Боже, помилуй… нас…» Миг, когда человека вот-вот оставят последние проблески рассудка. Миг, которого никому и никогда не пожелала бы Марьяна… Миг, в который… …её страдания закончились.