Утро

Сводящая с ума боль — в голове, во рту, во всём теле — разом утихла. Будто… вылилась из Марьяны. Вылилась в этот серый, пустой, но полный страданий мир. И он лопнул. Звуки бензопилы стихли вместе с болью. И сменились чудесным, успокаивающим пением горлиц и весёлыми криками стрижей. А ярко-золотистые лучи летнего солнца окончательно вытеснили, испарили остатки лопнувшего мира. Какой бы густой ни была листва родной Липы, эти тоненькие лучики всё равно пробивались сквозь неё. И всю спальню наполняло сказочное золотисто-зелёное сияние. Совсем как тогда, в далёком детстве… Тёплая мужская рука, которая до этого неощутимо лежала на лбу Марьяны, нежно погладила её по волосам. — Мы бы пришли раньше, — прозвучал над самым ухом ласково-печальный, знакомый до последней нотки голос, — да спальня только сейчас появилась… Теперь всё. Всё плохое закончилось… Алан, смотри: и рисунок мой здесь. Мне сказали тогда, что свидимся мы с Марьяшей обязательно. Да не знал я, когда это будет… Ты не стой в дверях — пусть Марьяша на тебя посмотрит. — Прости, Николай, — послышался ещё один родной голос — сильный, полнозвучный, но мягкий баритон. И говорил он, как ни странно, по-русски — разве что с еле уловимым акцентом. — Ничего-ничего, шагай, — весело отозвался Рыцарь. Молодой, с каштановыми кудрями и чудесной щербатой улыбкой. Такой же, как тогда, когда они с Марьяной прощались в съёмной ковшаровской квартирке. «Свиделись…» — глядя в родные, сияющие тёплым, мягким светом карие глаза, прошептала было Марьяна. Да не смогла… — Свиделись, — ласково сказал Рыцарь. — Ты пока не пытайся говорить — не сможешь. Но это скоро пройдёт. — И я, кажется, прошёл, — весело крякнул Алан. — Прости ещё раз. — Да ну тебя, — с притворной досадой отмахнулся Николай Петрович. — Одно слово, англичанин… Тут Марьяна поняла, за что Алан просил прощения у Рыцаря. Проход между двумя кроватями был очень узкий, а Николай Петрович стоял возле Марьяны на коленях. И Алану, чтобы пройти и взять её за руку, пришлось переступить через его ноги, опираясь на его же плечи. — Когда я умирал, — вздохнул Алан, осторожно сжимая пальцы Марьяны, — мне хоть вводили обезболивающее. И рядом была Рима… — А со мной — Девонька, — кивнул Рыцарь. — А тебе вон что довелось пережить… Ты сильная. И теперь знаешь это… Алан, пора? — Ещё немного, — тихонько ответил он, переместив пальцы чуть выше — на запястье Марьяны. «Вы подружились?» — мысленно спросила она. — Ага, — с улыбкой кивнул Рыцарь. — Столько рядом пробыли… — Сначала я был в своём Доме один, — стал объяснять Алан. — А потом появилась дверь в другой Дом. — В мой, — продолжил Николай Петрович. — Ну, теперь-то наш с Девонькой… Так вот, я Алана как-то раз повёл к Снегуркиному Сердцу. Там-то мы тебя и увидели… — Ты нуждалась в заботе нас обоих, — подхватил Алан. — И это сдружило нас. И я даже научился говорить по-русски. А потом и моя Рима… Николай, пора. — Отдыхай, Марьяша, — почти прошептал её родной Белый Рыцарь. — Закрой глазки… Дай-ка я тебе помогу. Чудесная тёплая рука осторожно-осторожно сомкнула ей веки. И на какой-то миг — а может, на многие годы — погрузилась она в ласковую, целебную дремоту. И забыла все свои былые страдания — как забывают страшный сон, когда просыпаются рядом с кем-то родным. — Сон закончился, — прозвучал, наполняя всё вокруг неё и в ней самой, неведомо откуда знакомый Голос. — Это утро*…

* * *

Очнулась Марьяна — маленькая, лёгкая, полная сил — на руках у Рыцаря, который как раз выносил её из спальни в большую комнату. Комната эта была наполнена солнцем, женским смехом и шелестом родной Берёзы, который вместе с мягким летним теплом проникал сюда через открытую балконную дверь. — И все ветки на месте… — тихо-тихо сказала Марьяна, прижавшись носом к щеке Рыцаря. — Вы с ней вместе ушли оттуда, — задумчиво произнёс Алан. — Звуки пилы не померещились тебе. Но забудем о них… В комнате сидели две весёлые, улыбчивые женщины — миловидная пожилая и цветущая молодая. И Марьяна вдруг поняла, кто это. — Вот и явилась наша блудная дочь, — сказала молодая, поправляя в вазочке на столе пионы и всякие другие чудесно пахнущие цветы. — А ну, иди сюда! — Только не перестарайся, Девонька, — захохотал Рыцарь, передавая ей Марьяну. — Но уж заблудилась она так заблудилась — это да. Умудриться перепутать столицы и попасть не к той Людмиле и не к тому Петровичу… — Это нужен талант, — рассмеялась и Девонька, крепко-крепко обнимая «блудную дочь». В том мире, из которого только что — а может, Бог ведает как давно — ушла Марьяна, она разрыдалась бы от непонятной смеси радости и боли. Но в этом мире она смогла лишь весело, серебристо засмеяться. Здесь, должно быть, никто не знал слёз и мучений. Здесь шелестела нежно-зелёной листвой Берёза, сияло золотистое Солнце. А комнату наполняли радостью и смехом люди, которые никогда не станут кричать ни на Марьяну, ни друг на друга. Люди, которым хочется быть рядом друг с другом и с нею. Которые прожили жизнь в мире страданий и благодаря этому поняли, как сильна Любовь и Дружба. Поняли, что сила эта подобна Солнцу, которое никогда не погаснет, не перегорит. Если любишь — не бросишь, не предашь. Не обидишься по-настоящему. И Марьяна вспомнила… — Да, да, — сказала Девонька. — Тебе надо её увидеть… Не удивляйся так — мы можем слышать мысли друг друга. — И даже в том мире порой слышали, — сказал, не шевеля губами, весёлый Рыцарь. — Столько лет-то рядышком прожить… — К обеду возвращайтесь, — велела Рима, неустанно помешивая в мисочке крем для торта. — Мы тут с Людой такое чудо испечём… Алан, ну кто лезет пальцем в шоколадный крем? Волосы седые — а как ребёнок, ей-Богу. — Кстати, не балуй ребёнка, Девонька, — изобразил суровость Рыцарь. — А то Марьяша ходить отвыкнет. И летать никогда не научится. — А что тут учиться? — весело фыркнула Людмила Андреевна, ставя Марьяну на пол. — Оттолкнулся ногами от земли или чего угодно — и летишь… Но вам-то пешком идти — через дверь. С балкона ещё налетаетесь, небось. — А как же, — взял девочку за руку Николай Петрович. — И на Солнце обязательно слетаем… Знаешь, Марьяша, как там красиво? Ничуточки не жарко. И всюду чудесные золотистые птицы. Но их сияние не слепит глаза. А поют-то как…

* * *

— Ой… — прошептала со счастливой улыбкой Марьяна. — Чудо какое… Чему дивиться и впрямь было. За входной дверью вместо лестничных пролётов и дверей в другие квартиры её ждало знакомое крылечко с двумя ступеньками. А вокруг шелестели молодой листвой давно умершие в мире теней друзья: Черешни с красными — или розовыми, или жёлтыми, или жёлто-розовыми — ягодами. А ещё — высокий, раскидистый Орех. — Вот и свиделись… — ласково улыбнулся Рыцарь, наблюдая за дочкой, которая всё не могла наобниматься с друзьями-Деревьями и наесться чудесных спелых ягод. Наконец они, крепко взявшись за руки, вышли на дорогу, которая почти сразу же исчезала в лесу. Лес этот Марьяна никогда не любила: одни колючки да злющие-презлющие комары. Но здесь-то, она хорошо знала, ничего этого не будет… — Вот мы и пришли, — тихо сказал Рыцарь, когда Сказка Марьяны незаметно сменилась его Сказкой. Их окружал тот самый лес, где жило-пульсировало, сверкая серебром в лунных лучах, удивительное озерцо под названием Снегуркино Сердце. Девочка тихонько опустилась возле озерца на колени. — Просто подумай о ней, — беззвучно вымолвил Николай Петрович, — и увидишь её. Теперь ты будешь заботиться о тех, кто ещё там, и кого ты любишь… Кстати, я как-то раз увидал здесь твою маму. — А какая она была?! — вытаращила глаза Марьяна. — Ну, как тебе сказать… — прыснул со смеху Рыцарь. — Мелочь пузатая, в общем. А твоя бабушка — красивая такая — на горшок её сажала. А потом в платьице одевала и косички заплетала.