Там, где его место

Первая панель прошла почти как по маслу, несмотря на то, что Джей все время зевал, тёр заспанные глаза и моментами казалось, свалится на пол. Хотя из них двоих — это Дженс застрял, как дурак, на таможне по дороге из Альбукерке в Торонто. До того они с группой снимали весь день и всю ночь. Потом, уже здесь, отпахал фотоопы, умудряясь улыбаться фанатам и даже что-то им отвечать на череду любопытных вопросов, не запоминая ни содержания поверхностной беседы, ни их имен, ни восторженных признаний в том, что "Дженсен, я ведь так долго мечтала увидеть тебя наяву..." Нет, они все правда — очень милые девушки... люди. И он благодарен за поддержку и за любовь. Но не тогда, когда организм уже почти отключился, и он держится буквально на автопилоте. Лишь осознанием того, что прямо сейчас в прохладном номере на огромной кровати его ждет Падалеки. Который должен был приехать впритык к фотосессиям, но зачем-то явился почти на сутки раньше. Даже с Клифом успел потусить... Под утро радостно взялся чатиться с ним же, когда злобная сирена впилась им всем в мозг, завывая ультразвуком, ни на мгновение не стихая. А они при этом только-только закрыли глаза, надеясь урвать три-четыре часа сна перед бешеным воскресеньем. Джей — с опухшими из-за недосыпа глазами выплыл к фанатам эдакой сияющей бенгальской свечой. С ходу принялся трепаться про сигнализацию и бесхитростно выдал: — Мы переписывались с Клиффи, а Дженсен был уже минут двадцать как был в бешенстве из-за сигнализации... Ладно, шут с ним, с этим "Мы с Клиффи", хотя Пада-провокатор позже, безусловно, отхватит по девятнадцатое нахрен число... Но Дженсен, бесящийся из-за сигнализации на самом рассвете — не то, что мог бы лицезреть Падалеки в своем номере. На одного — не двоих. Если, конечно, не представить, что они всей толпой в пять утра не замутили какой-нибудь чат-болталку. А хули бы не? Ладно, от этого как-то они отбрехались. К бескостному языку Падалеки за прошедшие годы привыкли, кажется, без исключения все. И некоторые его особенно меткие фразы уже воспринимали с легкой иронией. Это же Джей. Тем не менее, Золотая панель прошла, вроде, нормально. Не считая того, что где-то на двадцатой минуте во время громкой паузы перед новым вопросом до него откуда-то с первых рядов донесся отчетливый шепот: "Да он на него даже не смотрит. Смотри, как нос задирает. Не друзья они. Все это — пиар". Дженс разозлился, продолжая агрессивно улыбаться толпе. Это все не имеет никакого значения. Никогда не имело. Для них. — Что с тобой? — встревоженно хмурится Джей в перерыве, и нет, Дженсен не пытается даже скрывать. Выдает как на духу про все глупые сплетни, которые Падалеки не мог не слышать и не читать. Он ведь в твиттере вообще — практически местный житель. Хоть и невидимый часто. Джей хмыкает как-то очень уж деловито, а после новой серии тягомотных фотоопов, затянувшихся не на десятки минут, на часы, затаскивает его в какую-то комнату. Как, сука, в их молодые лучшие годы в Ванкувере. Собственно, а почему бы и нет? В конце концов, Торонто — это тоже Канада. Почему бы и не тряхнуть стариной? Они вываливаются назад через много, очень-очень много прекрасных минут. Взъерошенные, как два воробья, с лихорадочно блестящими глазами и губами, по которым кто-то будто прихлопнул от души утюгом... Не то чтоб Дженсен подобное когда-нибудь видел... До главной панели остается едва полчаса, и Эклс понимает, что лучше бы сменить измятую и изгвазданную в Падалеки рубашку. Целует его быстро, привстав на цыпочки (у-у-у-у-у, Гулливер) в краешек рта. И быстро на каких-то пять минут убегает. Вернувшись, застает своего великана в полном раздрае и почему-то пугается до усрачки. Сердце колотится в горле, кулаки сжимаются, готовясь к необъявленной драке. — Джей, малыш, что стряслось? — Н-ничего... Том вернулся из лагеря... Я его месяц не слышал, — практически воет Падалеки навзрыд, демонстрируя Дженсу Фейстайм. У того глаза тоже начинают слезиться. Они ведь действительно мало, непозволительно мало времени проводят со своими детьми... ... На сцену выходят с небольшим опозданием и покрасневшими глазами. Джей сморкается громко в платок... Они рассказывают кратко фанатам о том, что случилось. Вот только после подбадривающих слов и волн поддержки, окутывающих их двоих невероятным теплом, ни один из них совсем не ожидает насмешек. — Эй, только не плачь! — выкрикивают чуть погодя задорно сразу несколько долбоящеров из зала, когда Джей вновь заводит речь про детей. И вот тут у Эклса просто падает планка. Кровь бьет-колотит в затылке, в ушах, а перед глазами растекается бурая пленка. — Хэй, он может плакать если он хочет! — кричит он, пытаясь как-то контролировать голос. Возможно, это звучит возмущенно, но не особенно зло... Но вот выражение лица, которое позже Дженсен в подробностях рассмотрит на тысячах гиф и картинок, в коротких роликах... Не оставит пространства для воображения. С таким лицом идут убивать. И нет, это — не преувеличение. Может быть, даже напротив. Джей встает со своего скрипучего стула, вскидывая средний палец в сторону шутников (потом они огребут, конечно, от оргов, но это будет очень сильно потом), и обнимает, лицом прижимаясь к плечу. Дженсен накрывает своей его дрожащую руку. — Джейпад, все хорошо, я с тобой. — Ты всегда — именно там и когда надо, — говорит тихо он и сжимает плечо. Тем самым, их особенным, условным касанием. "Я тоже люблю тебя, здоровяк", — отвечает тоже без слов, ответно щекой прижимаясь к плечу. Джей пахнет хвоей, терпкой стружкой и немного лимоном. Джей — такой большой и при этом страшно ранимый. Дженсен порвал бы за него всю эту толпу. — Все в порядке, — шепчет Джаред, задевая мочку уха губами. До искр, до дрожи. — Продолжаем. Окей? * Уже совсем поздно вечером, в гостинице, целуя раскрывающиеся навстречу с готовностью губы, шепнет: "Ты такой грозный бойцовский кот. Обожаю..." И рассмеется, услышав, как фыркает Эклс в ответ. А потом горячо поцелует — нехорошо попусту тратить время, которого всегда не хватает, которое вечно несется куда-то, спотыкается и вприпрыжку бежит. Потому что утром у Дженсена самолет, что унесет его на самый запад, на очередную площадку. С которой Эклс, впрочем, все равно однажды вернется к ним в Остин, домой.