Ни на смерть, ни на море

"Вы перенервничали, Тельман". С этими словами да под ласковый взгляд, что в исполнении верховного инквизитора смотрелось скорее жутко, чем ободряюще, профессор Тельман был изгнан в принудительный отпуск. До южного моря, что в это ненастное время оберегало в своих заливчиках остатки лета, было далеко и бессмысленно. Да и не отпустил бы далеко проницательный комиссарский взор. Не после того злосчастного ходатайства. Море близ Столицы не было ласковым. Слепое, свинцовое, оно не давало жизни ничему, кроме пены в прожилках водорослей, оставшейся на камнях. "Быть может, смерть..." Резкий скрипучий окрик заставил Тельмана вздрогнуть и поднять голову. Всего лишь чайка. Должно быть, голодна. В конце осени у столичных берегов почти не оставалось рыбы – откочевала в более тёплые воды следом за птицами. Не осталось и рыбаков: полоса гальки, протянувшаяся на несколько километров, была безлюдна. Только вдали на изъеденном волнами пирсе сидела, нахохлившись, неподвижная фигура. Тельман взглянул на воду, плескавшуюся у самых мысков зимних ботинок. Он всегда мёрз в межсезонье и уже жалел, что не догадался надеть перчатки. Галька с шорохом скатилась с намытого волнами гребня. Лучше бы, наверное, с причала. Может, рыбак уйдёт? Скоро закат, они очень ранние в это время года, а Артуру хотелось успеть до темноты. – Ты собираешься работать на убийц? Глаза у Данковского – злые-злые, он глядит на Артура, сощурившись, и, кажется, только воспитанность не позволяет ему выразиться крепче. Под этим взглядом Тельману не по себе, он хрустит суставами и нервно сглатывает, но всё-таки ему достаёт мужества не отвести глаз. Он уже всё решил. Отступать было бы жалко и глупо, хуже того – неправильно. – Ты несправедлив. Методы Комиссариата не всегда гуманные, но они не убийцы. Ты же знаешь, они поддерживают… – … любые эксперименты, в том числе с участием людей. Живых людей, подследственных. И используют их результаты при допросах, – перебивает Даниил. На скулах у него выступают алые пятна – признак сильного волнения. Кажется, он в шаге от того, чтобы Артура ударить. – Я всё это понимаю, – в голосе Тельмана прорезается едва скрываемое отчаяние, – Но иначе я не смогу продвинуться в исследованиях. Не все эксперименты можно проводить на себе, а на опасные не найдётся добровольцев. Это тупик. – Это сделка с совестью. – Я готов на неё пойти. – А если однажды в Комиссариат приволокут меня? Артур не отвечает. Очередная волна накатила на берег. В ботинках сделалось сыро, и дальше медлить – глупо. Расстегнув пальто, Артур уложил его на гальку и, зябко поёжившись, кинул взгляд на причал. Там было пусто. Стащив обувь, Тельман оставил её тут же и босиком отправился к пристани. Свою ошибку он понял, сделав всего несколько шагов: галька больно впивалась в ступни, и Артура охватила злость – ну уж нет, пропади оно пропадом, он дойдёт и поскорее со всем этим покончит. Запах гниющих водорослей настырно лез в ноздри, море тянулось и тянулось по левую руку. Артуру хотелось бы услышать в его шуме ободряющий шёпот, и он пожалел, что предварительно не напился. Из бетонных блоков причала кое-где торчала арматура, самый край, там, где его лизали волны, густо оброс водорослями. Не поскользнуться бы. Сердце забилось чаще, но его жара всё равно не хватало на то, чтобы согреть окоченевшие пальцы. Глазам сделалось щекотно, Тельман часто заморгал и приказал себе не думать. «Там ведь мокро. И холодно. Ты уверен, что этого хочешь?» – была его последняя мысль перед тем, как профессор шагнул в море. – Вы действительно защищаете его? В глазах верховного инквизитора – море иронии. Бровь вздёрнута, пальцы соединены домиком. Он смотрит на Тельмана поверх, и, кажется, всерьёз сомневается в его здравомыслии. – Защищаю, – Артур вскидывает подбородок со всей возможной гордостью. Выходит не очень, у Даниила всегда получалось лучше. – Предложенные Данковским противоэпидемические меры оказались весьма эффективны. Изыскания в этой области уж никак нельзя назвать сомнительными, более того: в военное время они могут оказаться очень полезны. Я продолжаю настаивать на том, чтобы Комиссариат одобрил присуждение магистерской степени. Тельман переводит дыхание, продолжая глядеть верховному инквизитору прямо в глаза. Этот поединок он никак не может проиграть. Комиссар трёт висок, спокойно выдерживая игру в гляделки. Взгляд его из ироничного делается усталым. – Признаться, я удивлён. Слышал, Вы учились с ним вместе, но с тех пор Ваши дороги разошлись. – Это не мешает мне отдать должное его заслугам. Искорка иронии вновь загорается в глазах комиссара. – После происшествия с «Танатикой»? Тельман бледнеет, но отмолчаться – не выход. Не в этот раз. – Вы скажете, что я иду на сделку с совестью, но это не так. Комиссариат – не инструмент террора. Мы поддерживаем порядок. В конце концов, Закон – он про справедливость. – Любопытно. Значит, ликвидацию «Танатики» считаете справедливой? Когда был подписан приказ, Вы умыли руки. – Я считаю справедливым присуждение Данковскому магистерской степени и снятие с него ограничений на исследования, – упрямо повторяет Тельман. Верховный инквизитор опускает взгляд на аккуратные стопки бумаг, разложенные на рабочем столе, и лист с ходатайством. – Вы перенервничали, Тельман. Я знаю, последние недели в лаборатории были напряжёнными. С завтрашнего дня отправитесь в отпуск. Комиссар достаёт из нагрудного кармана ручку. – Но в одном Вы правы. Комиссариат – не инструмент террора. Жаль, что Ваш сокурсник этого не понимает. Вода сомкнулась у Артура над головой. Тугая, холодная, она лилась за шиворот, лезла в уши и ноздри. Её было слишком много, она щипала кожу и была такой мерзко-солёной на вкус, что Тельман стиснул губы, не давая ей пролиться в горло. Не помогло: она щекотала носоглотку, и в ней наверняка водились медузы, много-много умерших от холода медуз. Все эти мысли пронеслись в голове профессора в мгновение ока, а затем он осознал, что тонет. Испуганно забарахтался, окончательно потеряв ориентир – где море, где берег, и почему всё не может случиться как-нибудь побыстрее. Было самое время для предсмертных видений, но Артур не видел ничего, кроме волн. И волнам, кажется, он пришёлся не по вкусу. Не успел Тельман толком нахлебаться воды, как его подхватило волной и швырнуло прочь. Море выплюнуло его на берег, ехидно лизнуло пятки и было таково. Артуров левый носок оно решило оставить себе. И теперь профессор лежал, уткнувшись щекой в гальку, и жадно дышал. Даже запах водорослей перестал казаться ему таким противным. – Ты промок. "Это очевидно". – Заболеешь. "Весьма вероятно". Ну что он за человек такой? Даже счёты с жизнью свести толком не может. Не очень и хочет, допустим, но это другое, другое! По-хорошему надо бы револьвер покупать, но в Столице, в отличие от лихого захолустья, достать оружие было не так-то просто. К тому же Тельмана подташнивало от вида крови, и если с чужой он ещё как-то свыкся, то со своей – увольте. Едва додумав эту мысль, Артур осознал, что голос, раздавшийся у него над головой – не плод воображения. Рука, ухватившая его за шкирку – тем более. Тельман часто-часто заморгал, кое-как поднялся на четвереньки, поднял голову – да так и застыл в нелепой позе, глядя снизу вверх на… Стоит признать, иронией обладал не только верховный инквизитор, но, похоже, вся его, Тельмана, жизнь. – Ты идиот, Тельман. Поднимайся немедленно, иначе я за себя не отвечаю. Артур удручённо молчал. Выражение лица у Данковского, продолжающего держать его за шкирку, было такое, будто он размышлял, сумеет ли он вернуть глазам естественное положение, если поддастся эмоциям и закатит их. Не рискнул. Только настойчивее потянул Артура вверх. Воротник затрещал, и профессор счёл за лучшее подчиниться: выпрямился и застыл в позе восставшего утопленника, ссутулив плечи. По спине текло. И по шее. По щекам. Солёное, которое Артуру не хватило бы духу обозвать неопределённым «что-то». – Что ты здесь делаешь? – наконец, выдавил он из себя, когда молчание стало совсем уж неловким. – Спасаю тебя от пневмонии? – предположил Даниил, расстёгивая плащ. – Я думал, ты только от смерти спасаешь, – неловко пошутил профессор. – С этим ты и сам справился, – отозвался Данковский, перекинув плащ через руку и принявшись деловито стягивать с сокурсника рубашку. Артур не сопротивлялся. Только плотно зажмурился, не позволяя пролиться наружу горячему, стыдному и жгучему. Посвежело. Где-то за покровом туч солнце успело доползти до горизонта и зависло над серостью, готовой поглотить его за несколько минут, как всегда бывает поздней осенью. Артуру хотелось сказать так много, но в словах сейчас было так мало смысла. Он припомнил только, что не он один повадился со студенчества приходить сюда, на побережье, когда на душе было неспокойно. Тот человек на причале пришёл сюда ловить вовсе не рыбу. – Дань, я… – робко начал Тельман, позабыв, что уже много лет не называл Данковского так. – Не сейчас, Тюша, – голос Даниила прозвучал неожиданно мягко. «Но ты ведь ненавидишь меня. Почему тогда?..» Данковский молчал – должно быть, всё-таки не умел читать мысли. Подхватив сокурсника под локоть, он потащил его за собой, так целеустремлённо, что у Артура и мысли не возникло сопротивляться. Открытое пространство сменилось стенами домов, шум моря угас, пойманный в невод улиц. Галька под ногами сменилась мостовой, и идти стало легче. Загорелись фонари, бросая на тротуары длинные тени. Было холодно и мокро, свербело в горле, мир стал каким-то нереальным, и Артур инстинктивно вцепился в руку Даниила, чтобы не потеряться. Она была тёплой. – Ты опять заболел. Артур плотнее кутается в одеяло и глядит на Данковского страдальческим взором. Тот качается головой и опускается рядом на узкую койку. Над кружкой в его руках поднимается пар. Пахнет малиной и мёдом, и любой студент медицинского сказал бы, что антибиотики будут надёжнее, но Даниил знает, что Артур любит сладкое. В комнатке общежития – полумрак. Его едва разгоняет тёплый свет фонарей за окном. Чёрные ветви давно облетевшей сирени касаются стекла и стучат по нему в ветреную погоду. – Пей. Артур пьёт. Нос у него покраснел, осоловелые глаза глядят благодарно и тепло. Он ни о чём не просит, но Даниил уже стягивает свитер и, дождавшись, когда кружка опустеет, легонько пихает сокурсника в бок. Тот отодвигается к стене и приподнимает край одеяла. Его едва хватает на двоих, приходится лежать, плотно прижавшись другу к другу. Артур утыкается холодным носом в шею Даниилу. Тот нашаривает его ладонь и накрывает своей, невесомо поглаживая. Так они лежат, пока обоих не смотрит сон, не говоря ни слова и прислушиваясь к дыханию друг друга. – Я не хочу жить, Даниил. Ты знаешь, я натворил много такого, что отнимает возможность спокойно спать. Даже если однажды тебе достанет великодушия простить меня, я сам не сумею, – Тельман говорил об этом так буднично, что у Данковского неприятно заныло сердце. Хотелось возражать, спорить, а ещё лучше – влепить Тельману пощёчину, оставив розовый след на заросшей щетиной впалой щеке. Все те годы, что Даниил знал Артура, тот брился каждое утро. Но Данковский молчал, сцепив руки в замок. В квартирке на Чеканной, приютившейся под самой крышей, так, что ветви деревьев не дотягивались до окон, горел свет. Голая лампа под потолком в коридоре, ещё одна – под бархатным выцветшим абажуром, и в хрустальной люстре на потолке, оставшейся от предыдущих владельцев. Над кружкой с выщербленным краем поднимался пар. Укутанный в одеяло Артур сидел на кровати, притянув ноги к груди, и от одного его вида у магистра медицины Данковского щемило сердце. С тех пор, как они стали врагами, Даниил никогда не пытался Тельмана понять. Отмахивался, сердился, на пару с Адрианом звал крысой, хотя в Артуре не было ничего от этого грызуна. Тёмные глаза никогда не бегали, но смотрели устало и печально из-под припухших век. Тюша – смешное студенческое прозвище, Даниил назвал его так впервые за десять лет – никогда не подличал и не предавал. Просто так вышло – не сошлись их с Данковским понимания приемлемого. – Но умирать я хочу ещё меньше, – помолчав, подытожил Артур, устало потерев покрасневшие глаза. Даниил знал, что у него проблемы со зрением, но он не носит очков из боязни показаться смешным. – И всё-таки ты решил попробовать, – без осуждения напомнил Даниил, подливая ему ещё чая. Тельман отпил немного и неловко дёрнул плечом. – Я знаю о смерти больше, чем хотел бы. В ней нет ничего, к чему стоило бы стремиться. Но и ничего, от чего следовало бы бежать. Повисла пауза. Помедлив секунду, Даниил опустился рядом с Артуром на кровать – на стуле была развешана мокрая одежда, а кресел в комнате не было. Разозлиться никак не получалось. Слишком многое в этой комнате напоминало о прошлом. Слишком свежа была память о церемонии в университете, где ему, Данковскому, была присуждена степень магистра. Он знал, что подобные решения должны получать одобрение сверху. А совсем недавно материалы исследований, которые он считал безвозвратно утерянными, обнаружились на почте, в анонимной посылке до востребования. – Тебе не за что себя прощать, – наконец произнёс Данковский. В горле стоял ком. Перед глазами – кривые узкие улицы богом забытого городка, заваленные телами. – Я тоже кое-что знаю о смерти. Ты делал то, что считал правильным. Как и я. Артур опустил глаза. Даже в моменты споров, в которых профессор неизменно проигрывал Данковскому, он никогда не сводил с него взгляда. Сейчас казалось так странно считать этого нервного, болезненно честного человека своим врагом. Тельман слабо улыбнулся. Он никогда не считал себя сильным человеком. Но не был и дураком. – Я не хочу жить вечно. Всего лишь достаточно для того, чтобы хватило времени. Нервная система изнашивается чересчур быстро, хотя в гипотезе Христофорова-Штайнера и было здравое зерно. – Эта гипотеза чисто умозрительная, – встрепенулся Данковский. – Доказательная база ни к чёрту. – У Христофорова не было возможности провести достаточную выборку. Насчёт проводимости волокон они оказались правы, хоть и с оговорками. – Я пробовал её проверять. При минимальном напряжении ничего не выходит. – Некроза можно избежать, используя интервальное воздействие. Это дольше, но... У тебя найдётся ручка? *** За окнами светало. Бледные лучи робко тянулись через подоконник и терялись, не выдержав конкуренции с электричеством. Заплутавшая чайка грузно приземлилась на подоконник и разинула на пробу клюв. Подняв глаза от сплошь исписанной тетради, Тельман строго на неё посмотрел. Птица понятливо заткнулась, поднялась на крыло и полетела в сторону моря. Невесомое белое перо мягко спланировало на подоконник. Затем ещё одно. И ещё. За окнами начинался снег – первый в этом году. – Слушай, Тюша. Даниил повертел в пальцах огрызок карандаша. Вертикальная морщинка глубоко прорезала переносицу, и сердце Артура дрогнуло при мысли о том, насколько он постарел за последние годы. – У нас неплохо получается работать вместе, – озвучил Тельман то, о чём думали сейчас они оба. Уголок Даниных губ чуть дёрнулся. Он аккуратно закрыл тетрадь и повернулся к Артуру. К утру они с профессором сравнялись по глубине теней под глазами, и Тельман невольно улыбнулся. Ему было… Спокойно. Впервые за очень долгое время. С самой юности Даниил оставался единственным, с кем Артур чувствовал себя так. – Тебя не будут искать? – Меня отправили в отпуск, – покачал головой Артур. Пальцы у него чуть дрогнули, и это движение не укрылось от взгляда Даниила. Медленно, будто вспоминая, он протянул руку и накрыл его ладонь своей. Быть может, это и не было разумно. Но было правильно. – Оставайся пока у меня. Есть ещё несколько теорий, в которых мне очень пригодилась бы твоя помощь, – Даниил сжал пальцы чуть крепче, – А в соседнем доме отличная пекарня, – добавил он. Теперь у Артура дрожали и губы. Всё тело, как бывает после ледяной воды или когда по завершении долгого пути сбрасываешь ношу с плеч. Ему хотелось плакать. Хотелось вжаться носом в плечо Даниила и сидеть так весь короткий осенний день и длинную ночь, в которой, чтобы согреться, так хорошо спать в обнимку. Но сумел произнести только: – Я останусь.