По Косому Переулку шла странная пара. Раздраженный мужчина в черном, в котором прохожие узнавали профессора Снейпа, и маленькая девочка в сером платье, весь вид которой выражал горе. Девочка шла, опустив голову, ее плечи поникли и от фигуры веяло такой безнадежностью, что даже брезгливо морщившиеся аристократы замирали на минуту от этой картины. Вот поднесла платочек к глазам какая-то пожилая леди, провожая девочку взглядом.
Явно магглорожденная, впервые вступившая в мир магии, не должна была выглядеть так, будто бы ее ведут на казнь. Это было ненормально! Серое пятно среди ярких красок, смеха и улыбок. Создавалось ощущение, что солнце гаснет рядом с ней. Поэтому девочку провожали взгляды. А профессор Хогвартса выглядел все более раздраженным.
Северусу было физически больно находиться рядом с юной Поттер. Попытавшись прочитать ее еще у места, где она жила, он чуть не утратил способности к ментальной магии, такой болью и физически ощущаемым горем обожгло не старого еще зельевара. Что ей сказал Дамблдор? Что старик сделал с ребенком? К сожалению, выбора у Северуса не было, приказу противиться он не мог, как бы ни хотел этого.
Гоблин Крюкохват смотрел на последнюю представительницу доверенного ему рода и чувствовал, как в его груди появляется абсолютно незнакомое ему чувство. Особенно это чувство было ненормальным по отношению к детенышу магов.
Жалость. Гоблин и жалость — это нонсенс, но девочку хотелось хоть как-то подбодрить.
— Мисс Поттер, возьмите и наденьте это кольцо, оно маленькое, его не заметят, — тихо сказал гоблин девочке. — Это кольцо сделал ваш отец для вашей матушки, оно защитит ваши мысли и подскажет, когда вас захотят отравить.
— Спасибо, — на секунду подняв заплаканные зеленые глаза, девочка с благодарностью посмотрела на гоблина, но потом глаза снова опустились, делая девочку по-прежнему безучастной.
— Что же у вас случилось? — спросил гоблин, поддавшись неожиданному порыву.
Он никогда не видел человеческих детей в таком состоянии. С девочкой произошло что-то, что лишало ее самого желания жить, поэтому Крюкохват попросил коллегу отвлечь зельевара и попытался хотя бы напоить ребенка чаем. Инстинкт защиты потомства как-то необычно отреагировал на ребенка существ, которых ненавидел весь народ гоблинов, но от силы ее горя, случившейся трагедии звенели защитные артефакты банка.
Оказавшись в небольшой комнате, девочка разрыдалась. Она плакала так горько и отчаянно, что это было трудно выносить даже гоблину, а когда рассказала… То, что она рассказала, было непредставимо. Просто невозможно — ребенка шантажировать жизнью близких. «Директор это должен увидеть», — подумал Крюкохват, выдавая девочке бездонный кошель, о котором та даже и не подумала.
— Я не могу вам помочь, мисс Поттер, но примите совет. У магов есть Министерство, может быть, там смогут вас защитить.
Девочка поблагодарила гоблина, даже обняла, что шокировало сотрудника банка. Для народа гоблинов такой жест означал абсолютное доверие. Как эти маги посмели такое сотворить с ребенком?
Гарриет чувствовала, что ее чувства и эмоции укрывает какая-то подушка, лишая интереса ко всему. Все хорошее в ее жизни закончилось с прилетом совы и теперь никто ей не поможет. Самым страшным было то, что из-за нее в опасности теперь были мамочка и папочка.
Покупка мантий и юный Малфой прошли как-то мимо сознания. Девочка покорно делала то, что ей говорили. Если бы Рие сказали бы сейчас раздеться и ходить голой, она бы так же механически исполнила это. Мадам Малкин была шокирована именно механической безучастностью ребенка, а Драко, не добившийся ни слова от Гарриет, осторожно заглянул сбоку в ее лицо, увидев лишь дорожки слез. Бросив презрительное «грязнокровка», мальчик ушел. На очереди была волшебная палочка.
То, что рассказывать этой девочке, выглядевшей сломленной, о палочках-сестрах было ошибкой, Олливандер понял через несколько мгновений, когда детский стихийный выброс буквально испарил палочку, чудом не разнеся весь магазин. Северус Снейп влил в упавшую в обморок Гарриет несколько разных флаконов, но почти ничего не добился. Девочка была без сознания и вывести ее оттуда не удавалось. Приложив к Гарриет более-менее сильный Эннервейт, удалось добиться слабого стона.
— Чем вы думали, мистер Олливандер, говоря такое сироте? Теперь ей нужна другая палочка.
— Но как же… Такого не может быть… Ведь пророчество… Дамблдор, — заикаясь пробормотал мастер.
Когда Гарриет очнулась и заторможенно извинилась, палочку все-таки подобрать удалось. Северус не понимал происходящего. Мисс Поттер должна радоваться волшебству, магии, как каждый ребенок, а для нее это будто бы самый страшный кошмар.
***
Петунья смотрела на доченьку. Казалось, что произошедшее с ней сломало ребенка. Из глаз Рие исчезла радость, а с губ улыбка. Девочка после похода в волшебный мир, казалось, утратила всю радость жизни. Она постоянно находилась рядом с Петуньей и Верноном, будто прощаясь навсегда, и от этого болело сердце. Еще у девочки участились обмороки.
— Рие, — сказала Петунья. — Что случилось? Почему ты согласилась поехать в школу?
— Они… они… — девочка зарыдала так, что Петунья вздрогнула, а в гостиную прибежал Дадли. — Они сказали… Что если…
Дадли бросился к сестре, обнял ее, прижал к себе, а Петунья отчетливо поняла, что сейчас ее жизнь снова разделится на «до» и «после». Она страшно боялась услышать, что ей скажет доченька, и желала этого. Петунья хотела и не хотела слышать… Потому что девочке сказали что-то такое, что сломало ребенка, еще вчера радостного, счастливого, улыбающегося.
— Они… Если… Если я не поеду… — выдавливала девочка слова сквозь рыдания. — То с вами… То вам… То вас…
Рыдания скрыли окончание фразы, которую расслышал только Дадли, смотревший сейчас на мать с таким выражением… Петунья поняла, о чем говорила доченька. Ее шантажировали ими. Их здоровьем. Их жизнью. И именно это сломало ребенка. Именно это забрало всю радость жизни из глаз этого маленького, всегда ласкового, не могущего прожить без мамы ребенка. Может быть, и с Лили было то же самое, но позже?
Жестокий мир, для которого маленькая девочка лишь песчинка, не сто́ящая упоминания, ворвался в тихую гостиную в доме на Тисовой, четыре. Что можно сказать доченьке? Как защитить ее?
***
— Вернон, сделай что-нибудь! — рыдала женщина на груди супруга.
Осознание того, что рассказала супруга, будто молотом ударило по мужчине. Эту маленькую девочку, ставшую им настоящей дочерью, шантажировали ими же. Такое нельзя прощать. Нужно научить девочку хоть чему-то. Он пытался, но малышка будто закуклилась в себе, прощаясь с ними.
— Папочка… Я боюсь, — сказала Гарриет как-то. — Боюсь, что уеду, а вам сотрут память. Вы забудете обо мне… И…
— Даже если нам сотрут память, мы тебя не забудем, доченька, — отвечал прижимающий ребенка к себе Вернон. — Я тебе это обещаю.
— Я вас все равно буду любить, даже если вы меня забудете, — будто не слыша его, говорила девочка. — Главное, не умирайте, пожалуйста… Убегите и спрячьтесь, но не умирайте!
За неделю до начала сентября, Вернон смог, наконец, отвезти ребенка к психиатру. Милая женщина лет тридцати улыбнулась Гарриет, но потом замерла и достаточно жестко допросила Дурсля-старшего о произошедшем. Он ей объяснил, насколько смог, она кивнула и забрала девочку в отдельный кабинет, где, не прошло и получаса, плакала вместе с ней.
Решив, что никакая секта не сможет справиться с государственной машиной, женщина написала в ту службу, название которой знали все, а линия доверия существовала как раз для таких случаев.
А девочка, получив лекарство, чуть притупившее ее горе, впервые за это время робко улыбалась маме и папе.
***
На вокзале стояла маленькая девочка, рядом с мамой и папой. Дадли уехал в свою школу раньше, поэтому не провожал Гарриет. Девочка обнимала маму и папу, будто в последний раз. Что-то ей подсказывало, что, возможно, в последний… Она плакала и не хотела расставаться с ними. Но время неумолимо подталкивало ее к разделительному барьеру.
Поцеловав маму и папу в последний раз, обняв их и постаравшись запомнить тепло их объятий, девочка понуро двинулась к барьеру, толкая перед собой тележку. Еще шаг, и она растворилась в сером бетоне.
Когда Вернон с Петуньей возвращались к машине, навстречу им вышел один из этих.
— Добренькими решили побыть? — произнес он, мерзко ухмыльнувшись, и Петунье стало страшно.
