Мы были одержимы этой безнадёжной игрой. Мы всегда были обречены на поражение («Arcade» — Duncan Laurence).
***
— И куда теперь? — интересуюсь, отрывая взгляд от окна, за которым в быстром темпе мелькают остатки разрушенных зданий. — Здесь нам точно делать больше нечего, — добавляю свои рассуждения, к которым пришла практически недавно. — Есть только один вариант — за Стену, — отвечает Эрик, подъезжая к широкой развилке, аккуратно высматривая наличие людей за углами. — Думаешь, что там всё-таки что-то есть? — вперемешку с опасением и интересом переспрашиваю, хмуро разглядывая распростёртую Стену вдали. — Есть, — многозначно произносит он с уверенностью в своих словах. Из-за верхушек стеклянных зданий начинает появляться верхняя часть Стены. Она величественно раскинулась по всему периметру города, не давая возможности выйти за её пределы. Колючая проволока растянулась длинными нитями, которые источают сильное напряжение тока. Издалека видны мелкие вспышки, источённые из неё. Маленькие чёрные силуэты расхаживают по периметру Стены. По привычке хочется сказать, что это Бесстрашные, но это не так. Бесстрашных нет давно уже в помине, как и самой Фракции. Фракций вообще больше нет. Я не помню, когда началась война. Кажется, что очень давно, не в этой жизни, точно не в моей. Месяцы превратились в года, но только в моём сознании. Дни были схожи с неделями, а секунды с часами. Время будто замедлилось и точно назло, коварно усмехаясь. Ему всё равно, оно живёт своей жизнью, в своём темпе. До простых смертных ему нет дела. Рушить жизни и судьбы — его конёк. Когда до заветного спасения или гибели остаётся сотня метров, особо хорошо видны масштабы «трагедии». Стена заполнена людьми, словно муравьями в муравейнике. Кажется, что они на каждом шагу, заполняют каждый сантиметр свободного пространства. Их настолько много, что глаза отказываются верить в увиденное. А главное, что они все живые. Неужели это то, чего мы добились? Именно это стоило стольких жертв и такой кровопролитной войны? Это поспособствовало потере большей половины населения? Это убило мою семью? И именно это погубило весь город и все Фракции? Город без системы был ужасен, какой бы плохой она не была. Нелогичная — да, неправильная — безусловно, беспощадная — естественно. Но именно благодаря ей город жил в мире множество десятков лет, а то и сотен. Дети не боялись гулять по улицам, взрослые не пугались выйти за порог дома. Фракции жили в согласии, работая на износ, дабы помочь друг другу. Дружелюбие поставляло провизию для всех остальных жителей. Простыми словами — обеспечивало питанием. Искренность развивалась в юриспруденции, выпускала хороших судей. Они всегда были за правду и благодаря ей в городе царил мир. Преступников быстро вычисляли, предателей и несогласных — тоже. Эрудиция — верхушка науки. Все новые технологии производили именно они, начиная простой электроникой, заканчивая медицинскими препаратами. Теперь за сутки с лёгкостью можно было излечить человека, когда раньше на это уходило намного больше времени. Отречение управляло городом в качестве политических лидеров. Люди, презирающие эгоизм и тщеславие, также были полезны в обществе. Бесстрашие — защита города. Фракция на протяжении многих лет обеспечивала безопасность всем жителям. Настоящие защитники, бойцы, солдаты. Бесстрашие ломало. Сгибало пополам, рушило нормальное представление, добиралось до психики. Многие не выдерживали. Фракция унесла с собой множество жизней. Ещё совсем юных, многого не повидавших, но знающих, что такое война. Осведомлённых о значении истинной боли, чувствовавших настоящую дружбу. Бесстрашие ломало и лечило одновременно. Фракции не могли нормально взаимодействовать без друг друга, адекватно жить. Если из «цепи» выпадала одна часть, то рушились и остальные. Фракции были прототипом семьи. Дружной, состоятельной, благополучной. «Фигура» ломалась при одном мельчайшем изменении. И они учли это, начав с козырей. Афракционеры стали сильными. Настолько могущественными их не видел никто из наших предшественников. Они сумели объединиться и действительно стали противником. На удивление, непобедимым. Они были слишком бесцеремонными и решили оставить «самое вкусное» на потом. Они хотели поиграть с главной силой города напоследок, таким образом растянуть удовольствие. И начали они, конечно же, с Дружелюбия. Легко лишили весь город провизии, дабы жители обессилили. Особенно они жаждали потери сил и духа от Бесстрашных. Некормленный солдат — вовсе не солдат. Силы и энергия берутся только из пищи, которой они благополучно лишились. Солдаты изнеможённо ползали, желая найти хотя бы что-то из запасов, которые уж очень быстро закончились. Город остался без основных сил. Далее нужно было прибрать к рукам власть. С Отречением не нужно было долго маяться и церемониться, всего лишь маленько припугнуть. Одного вида оружия им хватило для того, чтобы самовольно отдать власть. Изгои плавали в «богатстве», ставя свои правила и воздвигая рамки. Искренность для них была соринкой в глазу. Она особо ничего не давала, кроме сыворотки Правды, но и это им не было нужно. Они просто влились в их ряды, постепенно заполняя собой весь город. Их становилось всё больше и больше, будто они появлялись из пустоты. Чикаго никогда не думало, что их настолько много. Всегда казалось, что меньше. Эрудиция как главный поставщик любых технологий в различных отраслях попала не в те руки. Все «новинки» применялись против своих же создателей. Изгои были довольны, как коты, измазавшиеся в сметане. Их вялое «лакомство» было настолько вкусным, что было оставлено напоследок. И тут они решили пойти совсем с другой стороны, начать и таким образом закончить, вытянув заветную «карту» с преимуществами. Они каким-то образом узнали об атомных бомбах под городом. Удивляться было нечему, они пронюхали всё и везде. Быстро поняв, что к чему, решили напрямую получить к ним доступ. Они не собирались подрывать город, хотели всего лишь припугнуть. Мол, если вы не согласитесь с нашими условиями, то будете выбираться из-под обломков, если от вас, конечно, хоть что-нибудь останется. Секретные коды они не получили, что было неудивительно. Один из обладателей, знающих код, на тот момент был уже мёртв, а оставшиеся два пароля не дали бы нужного результата. Эта затея была сразу брошена и началась обычная бойня. Слишком беспощадная и кровопролитная, чересчур больная. Сердце каждого превратилось в бездушную материю, не умеющую ничего, кроме перекачивания крови. Они долго готовились к этому. Этот отчаянный поступок был продуман до мелочей, был слишком идеальным. Прежние нападки были всего лишь разогревом, они пробовали свои силы и всегда оказывались в проигрыше. Чувство обиды и мести затмило им глаза, и всё вылилось вот в это. В полностью разрушенный город, не имеющий никаких моральных принципов. Афракционеры стали лишь жёстче, малейшее неповиновение жестоко каралось. Они добивали Бесстрашных, как могли. Вылавливали всех, доставали буквально из-под земли, из всевозможных дыр. И, нарадовавшись очередной находке, безжалостно раздавливали, как блоху. Бесстрашие нанесло слишком большой урон по их жизни за столько лет. Они не были готовы с этим мириться, не собирались прощать. Они сидели, затаившись, словно крысы, поджидая нужного момента. Упорно готовились, развлекаясь мелкими набегами. Они работали на два фронта, дабы запутать нас. Разрушали всё самое дорогое с двух сторон. Сдавливали, сжимали и уничтожали. Вскоре всё прекратилось. Город превратился в бесконечное поле боя, которое быстро опустело. Мёртвые соратники были на каждом шагу, воздух пропитался порохом и запахом гнили. Трупы разлагались прямо посреди улиц, а их даже никто не собирался убирать. Таким образом они показывали урок остальным полноценным Фракциям, в которые они влились, смешавшись с толпой. Охота на выживших Бесстрашных была объявлена незаметно. Нас постоянно сдавали, как ненужный скот. Остальные Фракции боялись нас. Они считали, что мы приносим огромный вред, и если от нас поскорее избавиться, то все проблемы будут решены. Они были неправы. Случайные смерти повторялись постоянно. Они возникали в непонятных обстоятельствах и странных ситуациях. Добиться своего Афракционерам не составило большого труда, они молча избавились от всех. Но их предводитель был слишком кровожадным, ему нужна была подпитка. Он буквально питался чужой болью и страданиями, мучениями. Он упивался ими, злобно скалясь. Он был слишком заражён своей идеей, не взирая на окружающие события. Розовые очки налетели на его глаза, никак не собираясь убираться. Он слишком рано возомнил себя королём, слишком рано вкусил ложную победу. Безумца было легко убить, как и выбраться из того здания, когда-то принадлежавшего Эрудитам. Отныне Фракций больше не было. Общество было объявлено свободным, но эта свобода была искусственной. Она проплывала мимо жителей тонкой пеленой, оставляя за собой приятный шлейф. Город взяли в тиски и управляли им как хотели. Жители стали марионетками в руках сумасшедшего кукловода. Теперь выйти из дома было страшно. Изгои стали ещё более кровожадными и безжалостными. За малейший проступок могли запросто избавиться от людей, даже не моргнув глазом. А люди терпели и молчали, им было страшно. Тех, кто был согласен с нынешним порядком, было слишком мало. Их вообще практически не было. Как и выбора. «Свободным» жителям приходилось всё молча глотать, подплясывая под дудку Афракционерам. Но это всё не касалось нас. Мы сделали всё, что было возможно, и теперь оставался только один вариант — уезжать отсюда. Как можно скорее и быстрее, не оглядываясь. Жизни здесь у нас не было, абсолютно никакой, даже суровой и мрачной. Впереди ждала беспроглядная тьма и свалка с трупами, которая грозилась стать вполне возможным будущим. Чувство вины преследует меня всю дорогу. От него невозможно избавиться, оно мешает здраво мыслить. Безумно хочется помочь. Не важно кому и чем, желание бьёт ключом где-то внутри, в области сердца. Яркие фонари наверху привлекают к себе много внимания, освещая принадлежащие Стене земли. От одной мысли о количестве Афракционеров там, жаждущих нашей смерти, невольно захватывает дух. — Мы там не проедем, — сглотнув и одновременно борясь с внутренним волнением, пытаюсь принять более спокойный вид. Это сделать очень трудно, практически невозможно. Война забрала всё, оставив лишь раскачанные нервы, которые уже не подлежат восстановлению. Мы стали ненужными и сломанными игрушками, которые совсем скоро должны отправиться на свалку. — Знаю, — одним движением Эрик выключает фары. Тёмная дорога, ранее освещаемая тусклым светом, теперь превратилась в непроглядную мглу. До Стены остаются считанные десятки метров. Замечаю, что несколько человек уже остановились. Оторвавшись от своих дел, они сверлят взглядом приближающуюся машину. Какой бы тёмной она не была, её всё равно видно. Резкий поворот в сторону воспринимаю с ударом в сердце. Машина меняет курс, покосившись вправо. Перевожу вопросительный взгляд на Эрика, вжимаясь в сидение. Совсем рядом раздаются выстрелы, царапавшие гладкий корпус машины. Свинцовые пули буквально преследуют нас, следуя по пятам. — Есть другой выезд, — разъясняет он, выворачивая руль. Свистящие пули и набирающая скорость машина лишь нагнетают обстановку до умопомрачения. Казалось бы, больше некуда, но «совершенству» нет предела. Прикрыв глаза тяжёлыми уставшими веками, перед глазами тотчас появляются картинки прошедшей жизни. Тогда, когда всё было хорошо. Когда можно было спокойно выйти из дома, посмеяться с друзьями в ответ на очередную глупую шутку. Когда тёмные коридоры Бесстрашия были настолько спокойными и не вызывали никаких негативных эмоций, что там можно было ходить Вечность, наворачивая круги. Когда пистолет в руке не вызывал отвращения, когда он использовался только для стрельбы по манекенам. Когда самым важным делом было успеть на ужин после тренировки. Когда в любой сложный момент можно было обратиться к друзьям за помощью. Когда жизнь была жизнью, а не жалким выживанием. Отныне чёрный цвет — самый ненавистный, поглощающий всё на своём пути. Не зря он символизирует смерть. Самую настоящую и мучительную. С недавних пор оружие, крепко зажатое в руках — лишь вынужденная необходимость. Безусловно, оно даёт ощущение защищённости и безопасности, но и приносит с собой множество других эмоций. Например, воспоминаний. Воспоминания — самое ужасное, что дано человеку. Особенно тогда, когда сквозь их черноту не пробиваются светлые лучи. Мы погрязли в липкой пучине собственных проблем, из которых нет выхода. Порой кажется, что война меняет людей полностью. В какую сторону, положительную или отрицательную, я не могу сказать. Но изменения явно делают полный оборот, меняя личность на триста шестьдесят градусов. Она сняла со многих людей ненавистные маски. Кто-то скрывал за ней доброго человека, по личным причинам показываясь совершенно другим. Другие прятали за ней обиду, третьи — слабость, постоянно выдавая взамен смелость. А некоторые просто хотели оставить наивного маленького ребёнка в глубине души, показывая взрослого серьёзного человека. Теперь в них не было надобности и люди были открытыми, как на ладони. Все эмоции, чувства, переживания отражались на их лицах пёстрым букетом, а они и не спешили их скрывать. Полнейшая пустота впереди кажется неестественной, из-за чего в голове поселяются мысли о заготовленной ловушке. Ворота, наглухо запертые, мешают дальнейшему проезду. Машина плавно останавливается в метре от преграды, а вокруг не заметно никакого движения, будто все вымерли. — Придётся разыграть сценку, — Эрик с шумом отстёгивает ремень безопасности. Железка на конце лямки громко стукается о дверь. — Они все знают тебя в лицо, — не знаю, от чего я хочу отговорить не только его, но и себя. — Ничего страшного, — он открывает дверь нараспашку, засовывая пистолет за пояс. Дверь также быстро захлопывается, но на этот раз бесшумно. Круглая белая лампа над входом в охранную будку хорошо освещает пространство. Преграда, ведущая во внутрь, со скрипом отпирается. Странная и подозрительная тишина окутала это небольшое пространство. Каменная арка, формирующая длинный проход, создаёт эхо. В проглатывающей тишине особо слышно три одиночных глухих выстрела. Зажмуриваю глаза, устало откидывая голову на подголовник. Как же надоели эти смерти. Вечный круговорот, состоящий из крови. Постоянные ненужные гибели, предсмертные хрипы и мучительные стоны. Вспомнить жизнь без этого — сложно. До этого застывшие автоматические ворота начинают медленно расходиться в разные друг от друга стороны. Дверь с водительской стороны громко хлопает. Эрик кидает пистолет на панель у лобового стекла, шумно пристёгиваясь обратно. Когда ворота полностью раскрываются, машина трогается с места, выезжая за пределы Чикаго. Что ждёт впереди — неизвестно.***
Муторная дорога кажется нескончаемой. Пейзаж не меняется на протяжении продолжительного времени, а попадавшие по пути кочки и различные ямы лишь замедляют движение. За окном уже светает. Ехать по кромешной темноте было ужасно страшно. Постоянно казалось, что именно сейчас выпрыгнет кто-то или что-то. Различные предметы, окутанные мглой, принимали иные формы, благодаря игре разума. При ближайшем подъезде они оказывались простыми растениями: деревьями, да кустами. Солнце медленно встаёт на горизонте, освещая своими яркими лучами всю землю. Опускаю козырёк, чтобы лучи не жгли глаза, смотря на электронное табло со временем. 4:17 — ровные зелёные цифры располагаются на чёрном фоне. Вся дорога сопровождается тишиной, не разбавляемой ни разговорами, ни посторонними звуками, кроме шума машины и гравия под колёсами. На слова не осталось сил, всё как будто было сказано уже давно. Так было легче и мне, и ему. Высокие деревья неестественно-зелёного цвета мелькают вдалеке. Их листья, будто покрытые зелёной ядерной краской, контрастируют на сером фоне. Жёлто-оранжевые стволы высятся вверх, достигая десятка метров. Они характеризуют все те сказки, которые нам рассказывали в детстве. Про чудовищ, монстров, живущих за Стеной. Эти растения такие же вычурные, как и все несуществующие монстры. Вблизи они кажутся ещё больше. При приближении их верхушки уходят далеко наверх, в небо, так, что их невозможно разглядеть. Яркие стволы расходятся в ширь, а замысловатые рисунки на них отчётливо проявляются. Автомобиль аккуратно останавливается возле одного из таких деревьев. Большие свисающие ветки с листьями скрывают его в лесной глуши. Приоткрываю дверь, выходя наружу, попадая на долгожданный воздух. — Зачем мы здесь? — опираясь локтем о раму двери, запрокидываю голову, смотря на уходящее ввысь дерево. — Нужно кое-что проверить, — Эрик закрывает машину ключом, видимо, для надёжности. Деревья внутри создают круг. Несколько ярких стволов окружают пустую зелёную поляну. Ещё на входе замечаю грязную пометку на ближайшем дереве. Коричневый след, сделанный грязью, нарисован в форме креста. Вероятно, это сделано для того, чтобы не заблудиться. Внутренняя поляна оказывается ложной. Ну как, только её часть. Свежая молодая трава под ногами приминается, проводя тропинку. В нос ударяет запах леса и эвкалипта. Эта странная смесь приятно холодит стенки носа, оставаясь там в виде лёгкого осадка. Массивный стальной люк, расположенный под травой прямо посередине участка, оказывается покрытым ржавчиной. — Помнишь Крис нашла куклу? — совершенно не по теме спрашивает Эрик, возясь со старым замком. При упоминании мёртвой девочки по коже проходит стая мурашек и холодок. Ком мгновенно встаёт посреди горла, а забытое чувство горя обостряется вновь. Сердце жалостливо скулит, заставляя всё тело сжаться. Старая рана успешно разодрана и расковыряна. С неё невольно сняли верхний слой, так долго и мучительно воздвигаемый. Труды не были оценены, потому что её снял тот, кто сам и поспособствовал заживлению. — Помню… — негромко отвечаю, переминаясь с ноги на ногу, складывая руки на груди, таким образом закрываясь от Мира. Так, чтобы он больше не смог навредить. — Спустя время у неё отвалилась голова, которая была заполнена мятыми газетами. Среди них мы нашли записку с мольбой о помощи, — пересказывает события давности, освежая память. — Мы долго не могли понять, откуда она пришла. Логично, что с завода, но в Чикаго не производились такие куклы. Мы пришли к выводу, что записка поступила из-за Стены. И отправитель оставил подсказку, по которой мы сюда попали. Наконец замок поддаётся. Люк с ужасным скрипом открывается, демонстрируя длинную винтовую лестницу, уходящую в темноту. Эрик включает фонарь, наводя его на ступеньки. Они слегка освещаются, но этого света хватает для того, чтобы преодолеть их. Когда он ступает на первую ступень, вглядываюсь в сторону родного города, будто я отчётливо его вижу. Многочисленные ветви скрывают пустую дорогу, а она же в ответ далёкую Стену. Отсюда невозможно его увидеть, но я буквально ощущаю своё присутствие рядом. — Мы разве всё оставим? — неуверенно, борясь с приступом вины, спрашиваю больше у себя. Эрик оборачивается на меня, внимательно вглядываясь в лицо. Посреди перелеска повисает тишина, характерная для природы. Лишь лёгкое дуновение ветра разрушает её, издавая тонкий свист. — Запомни: мы никогда не уходим, — строго цедит он, цепляясь своими глазами за мои. — Нужно затаиться, понаблюдать со стороны, а потом уже предпринимать какие-то действия. Неспокойствие внутри порождает ещё большую гамму эмоций: страх, отчаяние, сомнение. Я буквально не могу сдвинуться с места, тревога захватила всё тело и разум. — Я обещаю, что мы вернёмся, — Эрик замечает моё смятение. — Идём, — мягко добавляет он, подавая руку. Тяжело выдохнув, опускаю вниз плечи, стараясь с этим движением отпустить все ненужные эмоции. Крепко ухватившись за руку, опускаюсь следом. Ступени жалобно скулят, будто по ним не ходили тысячу лет. Эхо от шагов отскакивает от бетонных стен, а свет фонаря тонет в темноте. Запах, пропитанный бетоном, влажностью и плесенью катакомб, не пропускает чистый кислород. Слой пыли на железных перилах остаётся на руках и щекотит ноздри. Спуск кажется вечным. Множество ступенек, по количеству превышающих несколько сотен, проходим за долгие двадцать минут. Спрыгнув с последней на гладкий бетонный пол, этим действием поднимаю скопившуюся пыль. Слегка закашливаюсь, осознавая, насколько здесь плотное эхо. Любый звук, даже самый тихий и неслышный, громко отбивается от стен, уходя в никуда. Свет фонаря, направленный прямо по широкому коридору, пропадает буквально через пару метров. Начинаем идти прямо, подсвечивая себе под ноги. Здесь стоит настолько страшная и нагнетающая атмосфера, будто этот бункер олицетворяет неизвестное прошлое. Проглатывающая тишина, нарушаемая только равномерным звуком шагов, пугает до дрожи. Стараюсь держать все чувства внутри, но всё же невольно прижимаюсь плечом ближе к Эрику. Так комфортнее и безопаснее. Сбившись со счёта минут, прихожу к выводу, что этот коридор бесконечен. У него словно нет конца и начала. Однако Эрик точно бывал здесь раньше, поэтому уверенно следует по одному ему известному направлению. Мы забредаем в жуткую на первый взгляд комнату. И не только на первый. Хирургический стол, расположенный прямо посередине, заляпан липкими следами чего-то красного. Даже боюсь предположить, что это, но ответ самовольно появляется в голове. Тут даже думать не надо. Металлические приборы аккуратно сложены в железной посудине, но некоторые всё же валяются на грязном полу. Резиновые испачканные перчатки лежат рядом в таком виде, будто их сняли и сразу бросили. Взяв в руки странный железный предмет, чем-то напоминающий мясорубку, откидываю его в сторону, поморщившись. В его решётке замечаю плотные кусочки чего-то белого, будто бы костей. Даже думать не хочу, для чего предназначался этот предмет. — Что это за место? — вновь обвожу всё помещение фонариком, повторно разглядывая. — Это старая лаборатория, в которой проводились опыты над людьми, — поясняет он, копаясь в бумажках на столе. — Они пытались создать какое-то оружие. Биологическое, наверное. — Кто они? — заприметив таймер с до сих пор идущим временем, вглядываюсь в количество часов. — Учёные, — найдя нужную бумагу, внимательно всматривается в текст, подсвечивая его фонариком. — А как связаны кукла и лаборатория? — мне никак не удаётся сопоставить эти две совершенно разные вещи. — Дело не совсем в лаборатории… — его голос затухает по мере удаления. Поспеваю за ним, чтобы не потеряться и прекрасно слышать речь. — А в том, что за её пределами, — загадочно добавляет он, уверенно следуя в неизвестном направлении. — И что там? — хмуро спрашиваю, не понимая, что такого может быть здесь. — Увидишь, — многозначно заявляет он, подходя к стальной двери. Дверь, выполненная из плотной стали, открывается только одним способом — поворотом круглого железного штурвала до упора. Затхлый штурвал с лёгкостью прокручивается через пару несложных движений. Сразу видно — это место относительно недавно посещалось. Побитая временем, дверь издаёт ужасающие скрипучие звуки. Узкий коридор, в котором может поместиться только один человек, заполнен водой по колено. И зачем это? Перешагиваю высокий порог, опуская ноги в ледяную воду. Подсветив её фонариком, не обнаруживаю ничего странного — обычная вода. Большая капля падает прямо на макушку. Резко перевожу свет на потолок. Отделанный железом, он покрыт тонким слоем влаги, которая собирается в капли, падая на пол. К открытию очередной последующей двери приходится приложить намного больше усилий. Толкнув её плечом, надеюсь, что она последняя. Лёгкий ветер задувает прямо в лицо уже в тот момент, когда я не успеваю перешагнуть порог бункера. Небольшая лестница, состоящая из парочки ступенек, преодолевается быстро методом перепрыгивания через них. Сделав первый шаг на гравийную дорогу, замечаю, что мы оказались в том же месте, где и были изначально, только с другой стороны. — Мы вышли там же, — проговариваю свои мысли в слух, смотря на яркие кроны деревьев вблизи. — Взгляни туда, — Эрик легонько касается моего плеча, поворачивая в противоположную сторону. Крыши маленьких домиков сливаются, гармонично контрастируя на фоне. Изумлённо смотрю на них, поднимая брови. — Их же… — тихо начинаю, пытаясь собраться с мыслями. — Их же здесь не было. Их не было видно! — В этом и вся загадка, — довольно проговаривает он. — Идём, — вырываясь вперёд, первым ступает на проложенный путь. Следую хвостиком, удивлённо оглядывая местность, умудряясь крутиться на месте во время движения. Немыслимо… При малейшем приближении дома расширяются, становясь больше. Сразу видно их количество, а оно здесь немаленькое. Различная растительность, порой аномальная, выглядит нездорово: слишком яркие листья и ветви. Вход в деревню отсутствует, нет даже никакой преграды в виде ворот или чего-нибудь иного. Она кажется опустевшей: улицы не заполнены людьми, ветер гуляет по ним, разнося засохшие листья в разные стороны. — Руки! — угрожающе прикрикивает хриплый голос. — Поднимите руки! — вторит он вновь. Сборище людей в разномастных одеждах окружает нас, беря в круг. Щёлканье множества затворов режет звук. Замираем на месте, оглядывая скопление, капитуляционно поднимая руки. Вот так встреча…