Молитва Кати

...ибо Ты избавил меня от всех бед На другой день я решил, что следует сообщить Любе о притязаниях Рогнеды Васильевны, чтобы выработать совместную стратегию отражения её атак. Так что оставив загадочно улыбающуюся Катю — нет, она точно что-то задумала! - я отправился в салон. Как оказалось, Люба уже была в курсе. - Да-да, она заезжала ко мне, - задумчиво согласилась она, выслушав мои новости, и замолчала, постукивая пальцами по краешку стола. Взгляд её был обращён внутрь себя; на лице отображались несвойственные её характеру колебания. - Любаш? - выразительно выгнул я брови, приглашая её поделиться своими тяжкими думами. Неопределённо поведя плечом, она нерешительно заметила: - Пани Безус... предлагала мне выкупить мой салон. От удивления с хлопнул себя по колену. - Но зачем ей?!. Вся эта история и вообще была выше моего понимания. Та же Ольга Платоновна горло мне была готова перегрызть, убеждая, что ни одна женщина не пойдёт на такое добровольно. Катя тем более выглядела шокированной таким поступком. Судя по всему, и сама Люба впервые сталкивалась с таким странным явлением. В какой-то степени я ещё мог рассмотреть во всей это истории месть Бесу — в конце концов, она явно имела целью растоптать его репутацию. Но теперь-то? Зачем ей сдался этот салон? - Полагаю, - с сомнением в голосе стала делиться своими соображениями Люба, - ей после этой истории стало некуда идти. Свет её не примет... другой жизни она не знает... Я отмахнулся от такой идеи: - Она наследница Беса, с такими деньгами можно не думать о ерунде. Переехала бы в город, где её не знают, и начала бы жизнь с чистого листа. Люба потерянно пожала плечами. - Я в сомнениях, Андрюш, - пожаловалась она. - Что? - я посмотрел на неё внимательно, пытаясь понять, к чему она клонит. После того, как она столь отчаянно добивалась права владеть своим салоном — она что же, едва получив его, может рассматривать возможность его перепродажи? Помолчав, она сжала пальцы нетипичным для неё движением и призналась: - Я устала, Андрей. В последнее время вокруг этого дела слишком много скандалов. Я постоянно обнаруживаю себя вовлечённой в дела, от которых предпочла бы держаться подальше. - Любань... - попытался было я вставить в её речь что-то успокоительное, но она прервала меня досадливым жестом. Встав, она прошлась туда и обратно, продолжая стискивать пальцы движением нервным и лихорадочным. - Я устала, - повторила она, - Андрей, я... всю жизнь варюсь в этом, - она обвела рукой стены. - Все мои товарки, ты знаешь, давно оставили это дело. Иным даже повезло выйти замуж! - горько заметила она. - И мои девочки тоже... Маричка наследство получила, уходит... Оксану замуж берут... Все уходят, рано или поздно, Андрей, - устало вздохнула она. - А я... я так и остаюсь... в этом, - снова оглядела она с какой-то тоской стены вокруг. Я наблюдал за ней с большим потрясением. Мне казалось, что она не искала себе другой доли и была вполне довольна местом, которое занимает. Тем более, теперь! Когда она сама себе хозяйка! - И что же ты думаешь? - спросил я, потому что она надолго замолчала и ушла в себя. Подняв на меня взгляд непривычно болезненный, она призналась: - Не знаю. Я не знаю, Андрюш. Я... не доверяю пани Безус, - она снова прошлась взад и вперёд, взяла в руки какую-то статуэтку, повертела её. - Я отвечаю за этих девочек, пойми. Пока салоном владел ты, я была спокойна. Я знала, что ты ни одну не бросишь в беде. Но что может вытворить эта сумасбродка? - она нахмурилась и дёрнула плечами. - У неё и без того уже есть конфликт с некоторыми! Закинув ногу на ногу, я постучал по подлокотнику кресла и вынес предложение: - Ты можешь не продавать ей салон, а сделать управляющей. Она будет вести все дела, а ты сможешь наблюдать и контролировать. С тяжёлым вздохом сев на своё место, она покачала головой. Долго молчала. Я не торопил: видел, что с нею происходит что-то сложное и важное. Наконец, она подняла на меня взгляд, выражение которого я не смог бы установить — столько в нём было и боли, и усталости, и надежды: - Я могла бы... оставить эту жизнь позади и уехать с Лизочкой. Я вздрогнул от неожиданности: обычно она не упоминала в своих разговорах дочь. - Понимаю, - медленно кивнул я. Она опять стиснула пальцы и отрешённо проговорила: - Если бы я могла оставить салон на тебя... Это было даже иронично: она так жаждала выкупить его у меня — а теперь хочет вернуть обратно! - Люб, - со вздохом обозначил свою позицию я, - это не обсуждается. Катя... Мне не нужно было договаривать; по губам её скользнула понимающая усмешка. - Катя, конечно, - мягко согласилась она, глядя на меня с хитринками во взгляде. - Наш цветочек наивный... Я почувствовал, что раздражаюсь, припомнив их шептания за моей спиной. - И вообще! - высказал я своё недовольство. - Вот чего тебе вздумалось болтать про Веру! - я пронзил её взглядом, надеюсь, достаточно гневным. - Я чуть не потерял её из-за тебя! Она напуганной не выглядела; напротив, губы её заметно дрожали, сдерживая смех. В этой сдержанности она не преуспела, и всё же рассмеялась, чем заставила меня обиженно надуться. Я с ней о серьёзных вещах, вообще-то, говорю! Отсмеявшись, она вытерла уголки глаз и хитро сказала: - Ах, Андрюша! Как мало ты всё-таки смыслишь в женской любви! Я тяжело нахмурился. Этот её снисходительный тон не пришёлся мне по душе. - Что ж! - резюмировала она неожиданно, вставая. - Нет — так нет. Буду думать, поговорю с девочками... но... - поймала она мой взгляд и спросила с надеждой: - Ты же, если что, приглядишь за ними? Я возвёл глаза к потолку и пообещал: - Пригляжу. Она разулыбалась и выпроводила меня на вполне любезной ноте. Остаток дня я провёл в конторе: дел накопилось немерено. К тому же, нужно было думать, куда теперь вложить средства, полученные от продажи салонов: Богдан подобрал несколько вариантов... обсуждение затянулось допоздна, и я, право, не знал, за что завтра буду хвататься первым. Нужно было в столько мест съездить, с таким количеством людей переговорить, столько всего продумать! Заботы эти вызывали в моей душе азарт: я любил дело и не терпел безделья. Новые начинания вызывали у меня жгучее желание погрузиться в них с головой. Но в этот раз привычный азарт был окрашен в какие-то новые, тёплые и уютные, краски. По дороге домой я всё пытался поймать этот оттенок чувства и дать ему определение; и только зайдя и увидев Катю, я понял. Это тёплое, это уютное — это она. Это предвкушение того, как я расскажу ей о своих планах. Это желание разделить с ней мои мысли, надежды, мечты. Понимание, что я теперь не один: во всём, чем я занят, незримо присутствует она, и я чувствую её одобрение и участие, даже когда нахожусь не с нею. Я улыбнулся и увидел, как моя улыбка отражается в её глазах и преображает всё её лицо. - Андрей! - она порывисто вскочила и ринулась в мои объятия движением непосредственным и искренним. Прижав её к себе, я подумал, что невозможно быть счастливее. ...я весь вечер рассказывал ей и рассказывал всё то, чем были полны мои мысли. Распаляясь, я вскакивал и ходил по комнате, в лицах изображая проекты, которые вызвали мой интерес и в которых я хотел бы попробовать себя. Она расспрашивала очень живо и искренно, легко входила в детали и высказывала суждения весьма разумные, и улыбалась мне так тепло и радостно, что, мне казалось, в этом мире теперь нет ничего для меня невозможного. Временами она, правда, уходила куда-то в свои мысли и теряла нить моих рассуждений. Я тотчас замечал такой момент, потому что лицо её становилось нежным и сосредоточенным. Словно что-то важное, неотвязно преследующее её мысли, заставляло её отвлекаться от разговора и погружаться внутрь своих размышлений. Впрочем, она быстро выходила из этого состояния и возвращала мне своё внимание; в такой момент в глазах её стояли какие-то особо лукавые искорки, которых я всё никак не мог понять. Наконец, я понял, что загадка этих тайных мыслей волнует меня даже больше всех этих моих проектов. И, когда она в очередной раз ушла в своё созерцательное состояние, я просил прямо: - Катя? О чём ты думаешь сейчас? Она подняла на меня взгляд нежный и проникновенный. Лицо её было полно смущением и каким-то совершенно всепоглощающим счастьем. Улыбнувшись, она сказала чуть неловко: - Андрей... да, у меня тоже есть для тебя новость. Вот как! Я немного удивился: это во что же уже такое она успела ввязаться? Сев рядом с ней на диванчик, я взял её руки в свои. Она смущённо поразглядывала наши руки, подняла на меня глубокий, незнакомый мне своим выражением взгляд и тихо, срывающимся и счастливым голосом, произнесла: - У нас будет ребёнок. Сердце моё на миг остановилось; дыхание перехватило. В этот момент в её взгляде для меня был заключён весь мир. ...и на врагов моих смотрело око мое Он вошёл тотчас, как Павлина разрешила. Мне больше всего на свете хотелось теперь спать, но, хотя сознание моё постоянно пыталась скользнуть в дрёму, я пыталась бодриться. С улыбкой я смотрела, как Павлуся в своей обычно манере объясняет: - Головку-то, главное, головку держи! - а он так неловко и неуверенно принимает малыша из её рук. Он смотрелся так чудно с ребёнком на руках; явно боясь причинить ему вред случайным движением, явно не зная, как и что делать, явно волнуясь... но при том всё лицо его и даже вся фигура словно излучали глубокое нежное счастье. Наверно, никогда в жизни я не была так растрогана. Это было удивительно: ребёнок, плоть от плоти моей и его, новая жизнь, настоящий человечек! И Андрей, мой Андрей, такой беззащитно-искренний, такой поражённый, такой... родной. - Он... смотрит! - удивлённо выдохнул он, глядя с таким смятением, будто не ожидал, что младенцы умеют смотреть. Я невольно рассмеялась. Павлина же не растерялась и, уперев руки в бока, ответила: - Ну конечно, смотрит! Чой-то он, не людына, что ли? Давайте-ка сюда, давайте, - потянулась она к малышу. - Ему сейчас к мамке надо... - и с бережной нежностью забрала его себе, чтобы передать мне. Я тоже с удивлением обнаружила его совершенно настоящие, пусть и немного мутные, глаза! Такой маленький, такой крошечка, а глаза уже настоящие, совсем настоящие, как и бывают у всякого человека! - И вправду — смотрит! - встретилась я взглядом с Андреем. Павлина фыркнула, досадуя, видимо, на то, что нас такой потрясают вещи столь обыденные. - Ладно, - махнула она рукой, - вы тут пока помилуйтесь, но недолго, Катрусе теперь отдыхать нужно! - и вышла. Андрей, не сводя взгляда с малыша, сел рядом и положил руку на мою ладонь. Я любовалась его профилем и выражением беспомощной нежности, какой я никогда у него не видела и какая шла ему невозможно. - Как ты, любимая? - наконец, насмотревшись, перевёл он взгляд на меня. - Очень устала, - сжала я его ладонь. - Но всё самое сложное позади... - улыбнулась ободрительно. Он мягко поцеловал мою руку; я поняла, что улыбаюсь так широко, что болят скулы. Мы оба снова принялись разглядывать сына. - Коснуться боязно... - тихо признался Андрей. - И мне, - согласилась я. - Такой крохотный! Малыш приоткрыл было глазки, но потом снова их закрыл. Боже мой! Он открывает и закрывает глаза! Ну что за чудо-то! Волна умиления прошла по всему моему существу. Я утомлённо прислонилась к ладони Андрея, и он незамедлительно погладил меня по волосам, выражая этим жестом просто запредельно безграничную ласку. - Как ты думаешь... - нерешительно начал он, и я подняла на него вопросительный взгляд, под которым он заметно смешался, но потом, краснея, всё же спросил: - Что ты думаешь, если Алексеем?.. - Алексеем? - я почувствовала, что глаза мои широко распахнулись от удивления и растерянно переспросила: - Алёшенькой? Он кивнул. Я почувствовала, что по щекам моим потекли слёзы. Странно. Я же вроде не плачу... или плачу? - Катя? - с тревогой переспросил он, гладя меня по лицу. Я не могла ответить; дыхание моё перехватило от волнения и сумасшедшей, сбивающей с ног благодарности. - Ты... правда?.. - не сумела выразить беспокоящую меня мысль я. - Добрая память о светлом человеке, - со всей серьёзностью кивнул он. Я судорожно вздохнула. Как же, как же это так мне случилось выйти замуж за человека, который понимает меня так глубоко и полно, понимает даже то, что я никогда, никогда ему не говорила? В жизни бы я не просила его об этом. Алёша... Алёша остался в жизни моей светлым, чистым воспоминанием о совершенно невинной моей первой любви. Андрею не к чему было ревновать; да и мне самой то лёгкое, чистое чувство казалось теперь таким тихим и детским в сравнении с тем, что чувствовала я к Андрею, к моему Андрею! И всё же я не стала бы говорить с ним об этом, никогда. Пусть и только из тени страха, что он может что-то понять не так. Мне не хотелось, чтобы он и в малейшей малости сомневался в моей любви... Я ничего, ничего не говорила, а он понял — понял всё так, как будто видел меня изнутри со всеми моими чувствами и мыслями, и как будто того и быть не могло, чтобы он понял меня не так. Добрая память о светлом человеке. Который жил так мало и так недолго, и от которого только и осталось, что нежное воспоминание в моём сердце. - Одним ангелом-хранителем больше будет у него на небесах, да? - улыбнулась я, пытаясь взглядом выразить всю свою любовь к нему. Он мягко прикоснулся губами к моему лбу. С минуту мы сидели вот так, втроём. Семья. Моя семья. Мой муж. Наш сын. Я подумала, что это всё же чудо необыкновенное, и что Господь удивительным образом привёл меня к этому счастью, несмотря на все мои отчаянные попытки всё уничтожить. Я помнила всё, и отчётливее всего — то, на какой тонкой ниточке висело это хрупкое счастье. То счастье, которое я по гордости и от обиды чуть не разрушила. «Господи, помилуй, прости и вразуми! - отчаянно рвались из моего сердца слова молитвы. - Научи меня любить, не дай мне всё испортить, прошу Тебя! Не дай нам всё испортить, Господи!» Что я понимала теперь несомненно, так это то, что без Божьей поддержки я не умею любить мужа так, как этого нужно; а теперь мне ведь требовалось любить не только мужа, но и сына! «Господи, только бы не испортить, только бы что не испортить!» - молила я про себя, думая о том, что Андрей, по крайне мере, взрослый рассудительный человек, с которым можно поговорить откровенно, а вот сыночек — маленький, даже не умеющий пока говорить сыночек... я ведь даже не пойму, если что-то сделаю не так. Было страшно; но я верила, что Господь не оставит нас Своею милостью, и что, с Его помощью, мы со всем справимся. - Позовём в крёстные Олю? - смущаясь, задала я вопрос, который сильно меня волновал. Я всё пыталась их примирить, и, как мне казалось, Оля строила из себя холодность только лишь из принципа. - О-о, кажется, у Ольги Платоновны нет шансов! - незамедлительно отреагировал он, сразу проникнув в суть моей интриги и тут же предложил: - А в крёстные — Богдана? Я согласно улыбнулась. Неожиданно на моей груди сын завозился и... закричал! Мы с Андреем в панике переглянулись. - Что это он? - в тревоге спросил у меня Андрей. Как будто бы я знала! От паники из головы моей вылетели все мысли до единой! Ему больно?! Ему плохо?! Что делать?! - Божечки ты мои! - своевременно влетела в комнату Павлуся, и я почувствовала большое облегчение. Уперев руки в бока, она посмотрела на наши с Андреем перепуганные лица с выражением, в котором явно читалось: «Ну вот вроде же умные, образованные люди...» Однако ребёнок продолжал так страшно кричать, и она сжалилась над нашей паникой, объяснив: - Кормить дитё-то надо, кормить. Иди-ка! - махнула руками на Андрея. - Без тебя разберёмся! Мы с мужем обменялись потрясёнными взглядами. - Точно, кормить же... - одними губами произнесла я. Господи! Как же я могла забыть! Это же самое очевидное... я же сама принимала роды несколько раз! От облегчения я рассмеялась. Не болит, не умирает, просто хочет есть! Выпроводив Андрея, Павлуся помогла мне приложить малыша к груди. Тот — вот удивительное дело! - сразу понял, что нужно делать. А я смотрела на его крохотное сморщенное личико и никак не могла осознать: живой человечек! Наш с Андреем сын... наш... Алёшенька. От счастья на душе стало легко-легко. Не знаю, откуда, но пришло знание: мы справимся. Теперь мы точно справимся!