Молитва Кати

Я усердно принесу Тебе жертву Я проснулась утром, неожиданно, ещё перед рассветом, от непривычного чувства странной внутренней теплоты. Словно завтра Рождество, и будет подарок — Анна Львовна всегда дарила мне подарки, которых я ждала с большим нетерпением. Подспудное чувство, что случилось что-то хорошее, очень хорошее, наполняло предвкушением утра. Счастливо вздохнув, я потянулась и... вспомнила. Андрей. Улыбнувшись, прислушалась: его размеренное сонное дыхание было почти неразличимо. Блаженно прижмурившись, я несколько минут вызывала в памяти — взгляды, слова, прикосновения... Тёплое нежное счастье затопило меня с головой, снимая душевное напряжение, даря успокоение и отдых, схожие с теми, что я испытывала, когда молилась. «Слава силе Твоей, Господи!» — пело моё сердце, а в голове напевами церковного хора раздавались хвалительные псалмы. Может быть, я бы даже вскочила помолиться перед иконами, но побоялась потревожить Андрея. На сердце, впервые за долгое время, было спокойно. Я уснула и проспала уже до времени подъёма; сквозь дрёму и негу почувствовала, что он закопошился, и открыла глаза. Он с улыбкой щурился на меня; обычно тщательно прибранные его волосы, как и всегда после сна, хаотично топорщились в разные стороны. В перепутанных прядях дрожали солнечные блики, мерцающие при каждом движении. Этот беспорядок в причёске мне особенно нравился: он превращал элегантного джентльмена в родного и близкого Андрея. Не удержавшись, я потянулась и пригладили рукой этот шухер. Он блаженно прижмурился, перехватил мою руку, поцеловал... Такого сказочного утра в моей жизни, наверно, не было ещё никогда. Осознание того, как глупо и бессмысленно мы могли потерять друг друга, наполняло каждое мгновение близости особой ценностью. Вскоре он уехал по делам, а я, наконец, оказалась предоставлена сама себе и смогла собраться с мыслями. Я решила употребить день с пользой: заехать в храм, потом повидать с Олей и, наконец, заглянуть в больницу. В храме мне, несмотря на поздний час — служба давно уж кончилась — удалось застать батюшку. Я увидела в этом добрый знак; сердце моё глубоко нуждалось в исповеди. — Батюшка, я в смятении... — начала я делиться с ним тем, что вызывало во мне самые глубокие противоречия. Я не знала, не могла понять, как совместить в себе любовь к Андрею и необходимость врать, покрывая его прошлое. Нет, у меня уже не было никаких сомнений в том, что я всегда должна быть на его стороне и хранить его тайну. Но я не знала, как сочетать это с заповедями Божьими. Господь так сурово карает лжесвидетелей! А я ведь теперь именно лжесвидетель — я обманула Стефана Яновича, чтобы выгородить Андрея, я возвела поклёп на невинного человека, пана Безуса! Неужели теперь меня ждут лишь адские муки, и Господь отвернёт от меня Своё лицо? Я не могла поверить в это, но не знала, как сохранить верность заповедям Господним и верность мужу, если два эти понятия внутри меня сошлись в таком непримиримом конфликте... Выслушав мою сбивчивую, путанную речь — я в ходе рассказа старалась избегать указаний на конкретное деяние — батюшка вздохнул и сказал: — Дочь моя, но даже суровый светский закон не карает за то, чтобы не доносить на самых близких наших людей. Что уж говорить о милосердии Божьем? Разве может Он отвернуться от тебя за то, что ты разделила с супругом своим его ношу? Господь заповедал нам носить бремена друг друга, и тем спасаться. Тебе послано большое испытание: знать о чужом грехе и отмаливать его, своею любовью врачуя сердце, раненное этим грехом [1]. От облегчения из глаз моих полились слёзы. В самом деле, как я могла усомниться в милосердии Божьем! Разве Он не видит, как глубоко раскаялся Андрей? Разве Он не знает, как искренне я люблю его? Почему же мне думалось, что Он может не понять моих чувств? Из храма я выходила обновлённой. На душе было легко и чисто. Теперь я была уверена, что иду по правильному пути, и что любовь моя к Андрею должна выражаться не в обличении, а именно в принятии, потому что сердце его и без того ранено, и он нуждается в утешении, а не в суровости. Как я вообще могла подумать, что ему нужно какое-то иное искупление — после тех лет страданий, которые он пережил, после той глубины раскаяния, которой он полон! Как всё-таки я дурна и как мало умею любить... Сердце моё сжалось от сожаления, что я не умею любить так, как нужно бы. «Научи меня, Господи!» — просила я внутри себя, отправляясь в лавку к Оле. Та встретила меня весьма радушно, и тут же подсунула под нос красивый флакончик. — «Утренняя звезда», наш новый аромат! — с гордостью прокомментировала она. — Очень нежно... и такие свежие нотки! — восхитилась я, растерев пару капель, и переспросила: — А когда поступит в продажу? Я бы не отказалась! — Цитрусовые и вербена! — польщёно улыбнулась Оля. — Говорят, именно такой аромат носит императрица Евгения [2]! — О, если пустить об этом слух в обществе, все дамы захотят такой, — отметила я. Довольная Оля ещё немного рассказала о своих планах, потом поинтересовалась моими делами. Хотя она старалась казаться непринуждённой, я видела, что ей всё ещё тревожно. — Мы вполне помирились с Андреем, — поспешила я успокоить её и добавила: — Он... рассказал мне, что у вас вышел конфликт... Мгновенно похолодев, Оля забрала у меня флакончик и отвернулась, убирая его на полку. По виду её сразу было понятно, что тема ей неприятна. — Если тебе вздумалось просить за господина Жадана, — строго обозначила она, — то не утруждайся. Я с ним более не намерена иметь дел. Я смутилась, потому что как раз о том и думала, как бы сгладить ситуацию и примирить их. Однако Оля выглядела такой оскорблённой! Сев за свой стол, она продолжила негодовать: — Благодарю покорно, но я прекрасно обойдусь без дружбы человека, чьё расположение столь переменчиво и зависит от внешних обстоятельств! — высказав свою обиду, она, наконец, сменила тон на более тёплый и отчасти встревоженный: — Но нам нужно тогда решить наши финансовые вопросы, Катя. Он выдал мне твои деньги, и нам нужно оформить документально... Я мучительно покраснела. Она, конечно, сразу заметила и проницательно прищурилась: — Катя? — и тут самой себе придумав причину моего смятения, вскочила: — Ох, я же говорила этому самонадеянному господину, что он не должен распоряжаться чужими деньгами! Прости, я сейчас же верну тебе... — засуетилась она, отчаянно краснея. — Что ты! — я, сев на стул для посетителей, перехватила её руку. — Я в жизни не отказала бы тебе в своих деньгах, Оля! Только вот... — я прокашлялась и совсем смутилась. — Катя? — поторопила меня она, вглядываясь в моё лицо. — Только у меня нет своих денег, — повинилась я. — Он... я думаю, он просто использовал моё имя, чтобы убедить тебя... Откинувшись на спинку стула, Оля тяжело вздохнула. — Господин Жадан в своём репертуаре! — высказала она своё недовольство. Я поникла. Мне пришла в голову мысль, что и это был тот случай, когда мне не стоило быть настолько откровенной. Ну вот, теперь я и Олю поставила в неловкое положение! Вот зачем, спрашивается? Андрей так всё хорошо придумал, а я... я опять всё порчу своей наивностью. — Сделаем так, — наконец, вынесла вердикт Оля. — Ты мне ничего не говорила, и я пребываю в блаженном неведении касательно того, что пользуюсь расположением господина Жадана. Да, — кивнула она самой себе, — он бессовестно меня обманул, а я, несчастная, поверила! Она выговорила всё это с такой комичной серьёзностью, что мы обе невольно рассмеялись. — Так что пусть не рассчитывает на мою признательность, — прибавила она обидчиво. — Увы, — вздохнула я. — Прости, но я не буду передавать ему твоих жестоких слов — он будет безутешен! — Ничего-ничего, — отмахнулась Оля, чиркая что-то в своей записной книжке. — Господин Жадан чрезмерно самоуверен, так что небольшой щелчок по самолюбию лишь пойдёт ему на пользу. Подумав немного, я решилась задать ещё вопрос, который крайне меня тревожил и о котором я не знала, как выяснить. — Оля... ты не знаешь, пан Яблоневский отправился ли домой? Она подняла на меня взгляд внимательный и проницательный. — Сколько мне известно, — медленно проговорила она, — отбыл вчера, — и подозрительно прищурилась, разглядывая меня в ожидании объяснений такого любопытства. Под этим взглядом я смешалась и покраснела, потом оправдывающимся тоном пояснила: — Мне не нравилась его манера винить Андрея во всех смертных грехах. Кто знает, куда бы он зашёл? — Это правда, — медленно проговорила Оля, постукивая пальцами по переплёту книжки. — У господина Яблоневского... была весьма нездоровая антипатия к твоему супругу. Мне показалось даже, в этом было что-то маниакальное... Понимаю твоё желание видеть его подальше от вас. Я с большим облегчением улыбнулась. Оля, слава Богу, поняла мой интерес правильно. Поговорив немного о пустяках, я отправилась в больницу. Павел Петрович встретил меня с большой теплотой, за которой, впрочем, я заметила нотки некоторой тревоги — очевидно, связанной с нашим последним разговором. Мысленно я вздохнула: объяснений не избежать. В самом деле, покончив со светскими любезностями, Павел Петровичи помялся немного, протирая и без того совершенно чистые очки, и явно смущённым тоном начал: — Катерина Степановна, не сочтите меня за человека неделикатного... — я жестом побудила его не размениваться на преамбулы такого рода. — Поймите меня правильно, — тем не менее, не бросил своих расшаркиваний он, взглядывая на меня внимательно и серьёзно, — ранее у меня никогда не было никаких причин сомневаться в благородстве вашего супруга... — У вас нет таковых причин и сейчас, — несколько жёстко перебила его я. Он моргнул, кивнул, надел очки и тоном серьёзным продолжил: — Тем не менее, считаю необходимым сообщить вам, что, несмотря на мой долг благодарности господину Жадану, вы... можете рассчитывать впредь на мою помощь, ежели таковая вам потребуется, — мягко и аккуратно обозначил он свой позицию. Я почувствовала некоторое удивление. — Благодарю вас, Павел Петрович, — отреагировала я на его слова. Потом мне подумалось, что нужно как-то сгладить ситуацию — всё-таки негоже, чтобы репутация Андрея страдала из-за нашего конфликта! — и отметила: — Иногда забота Андрея Андреевича несколько... гипертрофирована. Он рассеяно постучал пальцами по столу и отметил: — Забота... да... Я всё понять не мог, как это сочетается — господин Жадан ведь у вашей постели дневал и ночевал... И это было логичным, пока мы подозревали нервный срыв... — Я действительно неправильно поняла одну ситуацию, — поспешно перебила его размышления я, — и отреагировала... несколько истерично. Теперь мне и самой показалось это странным. Почему я ударилась в такую драму? Андрей же пытался объясниться... но я и слушать не стала. Мне всё казалось таким трагичным, таким ужасным, таким непоправимым... А ведь достаточно было просто поговорить! Нет же, я почему-то стала рыдать, бросаться в него обвинениями и угрозами... я нахмурилась, пытаясь разобраться в своих воспоминаниях. Возможно, дело в том, что это сейчас я знаю, что он отказался от этого вида заработка, и поэтому смотрю на ситуацию проще, а тогда я ещё не знала... но нет, всё равно неясно. Почему я не стала разбираться, не стала слушать? Почему мне всё казалось таким катастрофически страшным, фатальным, непоправимым? Я ведь и раньше знала, что у него есть какие-то общие дела с пани Макаровой, и меня это совсем не задевало, а тут... Должно быть, моё смятение было заметно со стороны, потому что профессор вдруг перешёл на деловой тон: — Скажите-ка, Катерина Степановна, а позже были с вами другие случаи истерик? Мне не понравилось, куда он клонит, но я кивнула, потому что в моей памяти незамедлительно всплыли и другие сцены, связанные с Андреем, матушкой Григорией, паном Яблоневским... — В последнее время, да, — с огорчением согласилась я и тревожно переспросила: — Вы думаете, нервы?.. Он покачал головой и переспросил ещё: — А другие обмороки, кроме того? Утренние недомогания? Осознав, куда он клонит, я покраснела и поняла, что, в самом деле, некоторые признаки есть — я просто списывала их на потрясения и трудности побега, такое бывало и раньше. Он верно расценил моё смущение и вынес логичное предложение: — Возможно, вам стоит пройти осмотр?.. — Да, чуть позже, обязательно, — заверила я, пытаясь справиться со смятением и волнением. Он не стал меня более расспрашивать, и мы распрощались. По дороге домой я всё пыталась справиться с ошеломлением: конечно, мы оба с Андреем хотели детей, но... это всё равно получается как-то неожиданно... Нет, всё сходится! Месяц второй или, возможно, даже уже третий [3]... нужно завтра обследоваться, чтобы знать наверняка, уже должно быть очевидно... Все мысли мои были заняты этим открытием, и я не сразу заметила, что у нас гости. Только зайдя в гостиную, услышала визгливое: — Нет, это, положительно, невозможно! — и чуть не врезалась в возмущённую Рогнеду Васильевну, явно ругавшуюся с Андреем. Я так удивилась, что даже забыла о светских любезностях: просто встала, глупо моргая и с недоумением разглядывая гостью. Та выглядела, как всегда, элегантно и величественно, но мне теперь в голову сразу пришли воспоминания об истории с борделем. Я покраснела. Кажется, я таращилась на неё самым неприличном образом, но у меня не хватало сил ни отвести взгляд, ни найти слов. Она, судя по всему, тоже растерялась, потому что пауза ощутимо затягивалась. Выручил нас из этого положения Андрей. Он непринуждённо шагнул ко мне, поцеловал руку, поздоровался: — Катя! — и тут же сообщил: — Рогнеда Васильевна уже уходит, — выразительно глядя на гостью. Та, впрочем, оказалась несогласна с его точкой зрения. — И не подумаю! — гордо задрала голову она. — Пока вы мне не объясните толком, что вы сделали с моим салоном! — выделила она резко слово «моим». Я заметила, как на лице Андрея промелькнула досада, и припомнила, что, в самом деле, салон ведь был обещан пану Безусу... только документы тот так и не успел получить. — Я вам уже объяснил... — с недовольством начал было Андрей, но она его перебила: — Я не знаю, почему вам вздумалось держать меня за дуру, но мой покойный супруг утверждал, что приобрёл этот салон с вашей помощью, поэтому я желаю знать... Её выступление мне категорически не нравилось. Ещё не хватало, чтобы она втянула Андрея в какой-нибудь скандал! — Рогнеда Васильевна, — перебила её я, делая шаг к ней, — не припомню, чтобы у вас было приглашение в наш дом. Я сожалею, но своим поведением вы не оставляете мне иного выбора, кроме как сказать прямо: вы не являетесь в нашем доме желанным гостем. Кажется, я выбила почву из-под её ног. Несколько секунд она выглядела растерянной и даже немного испуганной; мне стало её жалко. Я бы не была так груба, но сейчас она нападала на моего мужа и на пани Макарову — а, как ни крути, я была обязана Любови Васильевне жизнью. И теперь я чувствовала, что должна вести себя жёстко ради тех, кого хочу защитить. Растерянность Рогнеды Васильевны быстро прошла; она гордо выпрямилась, задрала подбородок и придала своему лицу вид самый надменный. По выражению её видно было, что она собирается сказать какую-то выдающуюся гадость, но я не дала её такого шанса. — Извольте удалиться, — постаравшись передать лицом суровость, сделала я приглашающий жест в сторону двери. — В самом деле, — поддержал меня Андрей, приобнимая сзади за талию. — Рогнеда Васильевна, я попрошу вас последовать совету Катерины Степановны. Пронзив нас напоследок гневным взглядом, она, не прощаясь, вышла. 1. Обращаю ваше внимание, что высказанное персонажем мнение не есть официальная и универсальная позиция РПЦ. Вопрос, который мучает Катю, не имеет идеального морально-этического решения. В разных ситуациях разные священники разным людям дали бы разные комментарии. 2. Имеется в виду жена Наполеона III и знаменитая Guerlain Eau De Cologne Imperiale. На тот момент этот аромат ещё не был поставлен на промышленное производство и выпускался исключительно для императрицы. 3. Выражаю огромную благодарность моему бессменному консультанту Kerrael. Я всю голову себе сломала, чтобы определить сроки катиной беременности, а Kerrael — прекрасный знаток моды XIX века, — внимательно рассмотрев сцену объяснения Кати и Стефана, по фасону платья определила, что там уже пятый-шестой месяц. ...прославлю имя Твое, Господи, ибо оно благо Она выглядела не шутя возмущённой. Выпроводив Рогнеду без каких-либо сантиментов, она расхаживала теперь по гостиной, хмурясь и явно ведя с самой собой внутренний монолог, от которого распалялась всё больше. Я с любопытством наблюдал за этой вспышкой, пытаясь понять, что за ней кроется. Личная антипатия? Желание защитить Любу? Спустя пару минут она, явно выпустив пар в мысленной речи, заметила мой интерес и ощутимо смутилась. — И чем тебе так не угодила Рогнеда Васильевна? — весело переспросил я, подходя к ней и беря её за руки. Она несколько секунд смотрела на наши ладони, потом подняла взгляд и уже безо всякого запала ответила: — Просто... просто зачем ей наш салон? — Наш салон? — удивлённо приподнял брови я. Вот так оговорка! Она залилась краской до самых кончиков ушей. Я не отказал себе в удовольствии подразнить её: — Дорогая супруга, ежели вы желали, чтобы этот единственный из моих салонов остался в нашем владении, об этом следовало сообщить раньше. Боюсь, — состроил я деланно грустное лицо, — теперь Люба его ни за что из рук не выпустит, даже если бы мне вздумалось умолять её на коленях! Она невольно улыбнулась моей шутке; мягко высвободив у меня одну руку, спрятала за ней лицо. — Андрей!.. — с мягким укором отозвалась оттуда, из-за своей ладони, отчаянно пряча смущение. Не растерявшись, я поднял к лицу оставшуюся в моём распоряжении руку и мягко поцеловал каждый пальчик. — Это наш салон, потому что мы познакомились там! — наконец, определилась с показаниями она. — Действительно, — я переключился на вторую руку, которую она охотно мне вернула и между поцелуями заметил: — Великолепно поставленный удар подсвечником — лучший способ сразить мужчину наповал! — Андрей!.. — простонала она, но лицо было прятать некуда, все её руки были у меня. Смущать её было одним огромным удовольствием. Она очаровательно краснела, прижмуривалась, пряча взгляд, одновременно улыбалась и пыталась отвернуть лицо, и притом так мило сжимала пальчики на моих ладонях в поисках поддержки! Рассмеявшись, я обнял её; она незамедлительно спряталась у меня на груди и вздохнула с заметным облегчением. С громадным удовольствием вдохнув аромат её волос, я без труда догадался, где именно она точно сегодня была и спросил: — Что, у Ольги Платоновны новинка? Она оживилась: — Чувствуется, да? — радостно переспросила, дёргая носом в попытках ощутить заново запах, к которому за день привыкла. — Стойкий, нужно Олю обрадовать! Я же только пару капель попробовать... — Тебе идёт, — улыбнулся я. — Предупреди, когда они выйдут в продажу. Выскользнув из моих объятий, она от удовольствия покружилась по комнате, врезалась юбкой в столик, сдержанно поругалась на «этот несчастный кринолин!», который, видимо, был большой причиной её огорчений, затем снова повеселела и похвасталась: — У императрицы Евгении похожие! — Тебе идут больше, — незамедлительно отреагировал я. Она радостно рассмеялась, вернулась ко мне, что-то вспомнила — взгляд её ушёл в себя, а лицо заметно помрачнело. Слегка закусив губу, она явно ушла в каким-то внутренние колебания. Я терпеливо ждал, когда она решит высказать то, что вызвало в ней такие сомнения. — Я чуть всё не испортила, — жалобным голосом призналась она, наконец. — Ты так славно это всё придумал, чтобы не задеть её гордость, а я призналась, что это всё-таки твои деньги, и ты просто использовал моё имя... Я нахмурился, пытаясь понять, о чём она. — Почему мои-то? — открестился я. — Твои. Нахмурив бровки, она возразила: — Но у меня нет моих! Я же отдала Червинку Петру Ивановичу... С досадливым стоном я хлопнул себя ладонью по лбу. Как я мог забыть! — Мы завтра же откроем тебе счёт в банке, — незамедлительно решил я, торопясь исправить свою оплошность. — Зачем это? — почему-то настороженно посмотрела она на меня. Размышляя, откуда выделить средства — впрочем, как удачно, что как раз с продажи салонов есть наличные! — я пару раз прошёлся по гостиной туда и обратно и пояснил: — Чтобы у тебя были свои деньги. Однако мои пояснения, кажется, не были для неё самоочевидны. — Но... зачем? — ещё раз переспросила она. Я оглянулся. Она выглядела всерьёз удивлённой и смотрела на меня с большим непониманием. Как это всегда бывало с ней в минуты растерянности, она часто моргала ресницами, пытаясь, видимо, собраться с мыслями; лицо её от этой гримаски делалось особенно милым. — Как зачем? — хмыкнул я, не удержавшись и вновь вступив на порочный путь поддразниваний. — Чтобы в другой раз, когда тебе придёт охота ссориться, ты имела бы возможность эффектно швырнуть мне в лицо пачку ассигнаций! По инерции ещё несколько раз хлопнув ресницами, она, наконец, широко распахнула глаза и слегка приоткрыла в удивлении рот; впрочем, у неё наружу явно просилась улыбка, которую она из последних сил сдерживала. Не сильно преуспев в этом, она досадливо фыркнула и парировала: — Швырнуть в тебя твоими же деньгами? Ничего не скажешь, действительно эффектный ход! Мы оба рассмеялись, и я сам не заметил, как так вышло, что я уже обнимаю её — она ли влетела в мои объятья или я подхватил её. Пригладив её волосы, я задумчиво уточнил: — Так, задача усложняется. Теперь нам требуется найти где-то не мои деньги. Со смехом она переспросила: — Но зачем же мне не твои деньги? С самым серьёзным видом я принялся перечислять: — Во-первых, чтобы ссуживать их Ольге Платоновне, поскольку она моих брать не хочет. Во-вторых, чтобы проворачивать интриги за моей спиной. В-третьих, — больше ничего толкового я не придумал, поэтому вернулся к уже названному: — Для эффектности же! Она слегка прищурилась и сделала вид, что задумалась. — Хорошо, — кивнула с комичной серьёзностью, — ты меня убедил. Мне нужны не твои деньги. Но где же я их возьму? Пощёлкав пальцами в воздухе, я выдал гениальную, на мой вкус, идею: — Я мог бы платить тебе за работу в больнице! Она рассмеялась и заметила: — Но это снова выходят твои деньги! Недовольно надув щёки, я возразил: — Это честно заработанное жалование! Какая разница, кто именно его выплачивает? Она покачала головой. На губах её притаилась загадочная улыбка, смысла появления которой я не смог разгадать. Она смотрела куда-то внутрь себя; вид её был самый мечтательный и очень нежный. Я не мог понять, на какие мысли её теперь навёл наш разговор, и с большим нетерпением ждал, когда она их озвучит. Однако она меня разочаровала: в обращённом на меня взгляде на миг мелькнула хитринка, затем она покачала головой и попросила: — Оставим эту тему, — затем лукаво улыбнулась, хмыкнула и не без некоторой мстительности перешла на дразнящий тон: — В случае, если мне так уж захочется снова с тобой поссориться, я вернусь к уже проверенному способу... — помолчала, нагнетая напряжение, и пафосно выдала: — Подсвечники мне в помощь! — Оу, — машинально потёр я затылок и попросил: — Не надо подсвечниками! Больно же! — Значит, — наставительно подняла она палец, — в твоих интересах со мною не ссориться! Лицо её было в этот момент самым что ни на есть довольным. Оставалось только поцеловать её и напомнить, что лично я с нею ссориться точно не собираюсь.