Служебный роман

Вечера давно стянулись в серую грубую нить – конца ей не видно, да и начало её давно утеряно в клубке прошлого – что собой представляет этот клубок, Индис знать не хочется. Она, закрыв глаза, сидит на мягком диване (кстати, неплохо бы было наконец сменить покрывало на нём) и с равнодушным видом пролистывает новостную ленту. В мире, кажется, что-то происходит, и всё это, конечно, имеет огромное значение, и… Впрочем, это ложь – для Индис уже давно ничего не имеет значения. После разрыва с Финвэ – о нет, только не думать, не вспоминать об этом! – она сумела устроиться на новое место, где получала гроши, которых, впрочем, хватало на то, чтобы жить. Выживать. Большее было и не нужно – к чему? Принять тот факт, что её судьба – сидение в старых девах, оказалось не так и сложно: той пугающей пустоты и жути в нём больше не было, хотя иногда, по ночам, ей и хотелось выть в подушку и закусывать до боли губы… Но на следующее утро она поднималась по будильнику, быстро пила невкусный дешёвый кофе и бежала в офис. Вечером – домой. Всё так, как и было раньше. Раньше, до Финвэ. Ингвэ больше ей не звонил – да ей и не хотелось. Брат сдержал слово: от Индис он полностью отступился, не пытаясь ни узнать, что с ней, ни помочь… Впрочем, Индис была уверена, что Ингвэ при его связях всё равно следит за ней – возможно, о каждом её шаге ему доносят. Смешно было и обидно: отказавшись от плана брата, всё же рассориться с Финвэ. И виноватая была всё же одна: она. Индис утыкается в диванное покрывало, сцепив зубы, и всхлипывает – горько, по-детски, и в висках шумит неостывшая, угольно-черная боль – одна, снова одна! Потерять возможность счастья, единственного за двадцать семь лет могла только она! И она не знает, что ей делать, по-прежнему. Что делать? Глупейший вопрос! Живи, Индис, просто живи, а если не умеешь – существуй. Наконец она поднимается с дивана: с негодованием на саму себя утирает покрасневшие глаза, закалывает растрепавшиеся светлые пряди. Пара шагов к окну, где вскипает гранатового цвета закат: небо пенится винными пузырьками, небо могло бы опьянить в такой вечер – но Индис не смотрит, Индис вновь глядит лишь в ноутбук и видит там пустоту. Индис никогда не понимала того, о чём пишут в книгах – не понимала, как может человек в задумчивости покрыть любимым именем лист бумаги, даже не желая этого. Она всегда контролировала каждое своё движение, и никогда её рука не дернулась бы к ручке – писать имя затейливыми росчерками, никогда бы по клавиатуре не побежали бы её пальцы для того же – но над своим разумом она более не властна, и в ушах прибоем бьётся, шумит милое и проклятое: «Финвэ. Финвэ. Финвэ»… «Моя персональная азбука Морзе». - Индис? Она инстинктивно прижимает руки к груди и вжимается в спинку дивана. Ей отчетливо слышится голос Финвэ, но этого быть не может – она здесь одна, и дверь заперта, и… «Сошла с ума? Молодец, Индис Ваниар!» Но нет, галлюцинация не могла бы войти в её гостиную, не могла бы выглядеть точно так – Эру, каким же усталым он выглядит – ещё более усталым, чем месяца два назад! Индис бледнеет, резко захлопывает крышку ноутбука, нервно заправляет прядь волос за ухо: - Как?! - Дверь, - мягко произносит Финвэ, - дверь была не заперта. - Не может быть! – Индис бледнеет ещё сильнее и бросается в прихожую. Всё верно: ключи на столике, но дверь открыта. На коврике у двери стоят аккуратно вычищенные ботинки Финвэ – Индис бросает на них взгляд и вдруг улыбается. В конце концов, он – гость, она – хозяйка… так отчего бы не проявить хотя бы обычную вежливость? Она выдержит. Это потом можно будет всласть выплакаться, хотя неизвестно, для чего он пришёл – всё, всё после… - Чаю? - Не надо… - Финвэ делает паузу и вглядывается в её лицо. – Индис! Я… - Я хочу только сказать вам, Финвэ, - прерывает его она, - что… что я надеюсь на то, что вы не станете возвращаться к нашему последнему разговору. Финвэ склоняет голову и долго рассматривает ковер у себя под ногами. Молчание густеет патокой. Затем он снова поднимает голову и глядит прямо в глаза Индис – она стоит у двери, прислонившись к дверному косяку – прямая, гордая, спокойная. Выдохом: - Я не собирался. Я даже не хочу знать, на самом деле, на чьей стороне тогда была правда – на вашей или на моей… Я пришёл, Индис, просить у вас прощения Прощения?! Индис вздрагивает, как от удара и смотрит непонимающе – неужели он издевается над ней! Но Финвэ предельно серьёзен: на лбу подрагивает морщина, и где-то на дне серых близоруких глаз теплится что-то похожее на нежность… - Я, должно быть, очень слабый человек, Индис, - наконец горько и холодно проговаривает он, засовывая руки в карманы. – Потому что мне решительно всё равно, унижаюсь я сейчас или нет – я не могу без вас, Индис, и я пришёл, чтобы сказать это. Я люблю вас. Всё остальное неважно. «Феанор бы так не сказал никогда» - мелькает в голове Индис глупая мысль – отчего-то она постоянно автоматически сравнивает отца с сыном, но сравнение это сейчас совершенно ни к чему. Радость, бурная радость подхватывает её – но лишь на секунду. Что-то внутри лопается тетивой – со звоном, отдающимся в ушах. - Так значит, вы, Финвэ, любили меня и тогда, когда я предавала вас? – вопрос резок и зол, но Индис идёт ва-банк. Финвэ, сморщившись, как от боли, кивает. Кивает молча, и тогда Индис прорывает: - Великолепно! Отлично! А вот это – подло, слабо, низко, недостойно – и недостойно вас, в первую очередь вас, Финвэ! Значит, это всё равно – если любишь, то пойдёшь и за подлецом, и за вором, и за убийцей – так?! Значит, тебе было бы всё равно – жить с женщиной, которой ты веришь или жить с той, которая в любой момент может тебя бросить, обмануть – так?! Ах, конечно, любовь искупает всё. Конечно, конечно! А я говорю – это всё ложь! Да гроша не стоит та любовь, где нет ни грамма уважения. Гроша не стоишь ты и твоё глупое чувство! Потому что оно – как ты сказал? – слабо. И хотя я люблю, люблю тебя, Финвэ, я не пойду с тобой и за тобой! Выдохнув это, Индис с вызовом смотрит на Финвэ и ждёт – ну, если не пощёчины, то хотя бы крика, оскорбления, хлопка дверью… Ничего этого не происходит. Финвэ размыкает тонкие губы и произносит: - Ты знаешь, я много думал о том, о чём ты говорила сейчас. Да, я пойду за подлецом, если я люблю его… Не волнуйся, - добавляет с жалкой и мягкой улыбкой, - я сейчас уйду. Прости меня. И когда он поворачивается, чтобы уйти – уйти, возможно, навсегда из её жизни, она замечает, что у него на висках седина, и сердце её сжимается. Она хватает его за руку прежде, чем понимает, что делает. - Останься, - говорит она, задыхаясь. – Останься. Потом она плачет – так по-женски! – у него на груди, потом он гладит её мягкие золотистые волосы, потом они сидят на диване и разговаривают, и Индис наконец рассказывает – перемежая со всхлипами – всю эту историю Финвэ от начала и до конца, и он молчит и не перебивает, и не осуждает её. Потом, совсем ночью, они всё-таки пьют чай, и целуются, и в конце концов засыпают вместе, не расплетая уставшие от дневных тревог тела. Потом – на следующий день – будут истерики Феанора, который не сможет никогда примириться с мачехой, и семейные первые ссоры на этой почве, потом позвонит наконец Ингвэ и помирится с сестрой(хотя близки они никогда больше не будут), потом потянутся долгие дни беременности Индис и родится Финголфин… Но всё это будет после. Пока же есть только ночь, темнота и их любовь. И неважно, какая она и на чём строится: важно лишь то, что она есть – и сохранится ещё долго. Пока существуют те, кого можно любить и за кем следовать.