Микаэль, Дракон и все-все-все

      ...Тем временем в Риме Карл, попивая ламбруско* прямо из бутылки, размышлял о том, что впервые за долгие годы ему неуютно встречать Рождество в одиночестве, нарушая известную итальянскую заповедь: «Рождество отмечай с семьей, а Новый год – с кем хочешь». Может, он понемногу становится итальянцем по духу? Но в таком случае он – итальянец-сирота, не иначе.       – Рыжих итальянцев не бывает, – как всегда бесцеремонно, в ответ на мысли Карла заявил архангел Микаэль.       – Привет, Майкл, – машинально пробормотал монах, не веря своим глазам. Тем более, в этот раз архангел предстал взору Карла одетым в нечто длинное и синее, расшитое золотыми королевскими лилиями. Кажется, такие «платья» носили монархи средневековой Франции…       – Именно они. К сожалению, корону я себе позволить не могу. Итак, Чарли, чем ты собираешься меня угощать?       – Я тебя не ждал.       – Жаль. Панеттоне** тебя устроит?       Кивнув, Карл подумал, что Микаэль, оказывается, любитель выпечки. В ответ на эту мысль архангел лишь ухмыльнулся.       А потом они ели, пили и беседовали о всякой ерунде. Казалось, в разговорах ни о чем пройдет вся ночь, и тут Микаэль сказал:       – ...Понимаешь, Иисус ведь – солнце, я – гроза, Гэбриэль – любовь…       Карл помимо воли фыркнул и пробормотал:       – Купидон…       – Лук, знаешь ли, – ухмыльнулся архангел, – оружие на все случаи жизни.       Неизвестно, намекал ли Микаэль на арбалет из Трансильвании, но стоило вспомнить о нем и монаха разобрал смех.       Микаэль, не размыкая губ, улыбался, пока Карл хохотал до слез, а затем спросил:       – Поделишься причиной своего веселья, Чарли? Что там с арбалетом Гэбриэля не так? Пока мы с ним охотились на чудовищ, я пользовался револьвером, как тебе известно, но не люблю ни стрелковое, ни огнестрельное оружие. Ничто не заменит того чувства, когда рукоять меча привычно ложится в ладонь.       – А какое оружие предпочитает Теодор? – неожиданно для себя поинтересовался Карл.       – Рапиру, полагаю. А до того, помнится, кинжал.       – А Гэбриэль?       – Тебе виднее, какой вид оружия для него предпочтительней сейчас. Но думаю, у него предпочтений могло и не появиться, он выбирает самое эффективное оружие, вот и все. Хотя… – Микаэль помедлил и непривычно нежно улыбнулся каким-то своим воспоминаниям, – все же именно лук был его священным оружием. Только это было очень, очень давно… Я… я сделал ему некое предложение, он дал мне колчан – мол, его согласие будет зависеть от моего успеха, – но в стрельбе я был настолько плох, что развеселил его до слез.       – И? – подался вперёд Карл.       – И он согласился.       – Ты не скажешь, на что?       – Не скажу, – усмехнулся Микаэль. – Но иногда я думаю, что лучше бы он меня тогда просто застрелил. Всем было бы проще.       Он умолк. Карл из вежливости выдержал паузу, а потом осторожно вернулся к живо интересующей его теме.       – Знаешь, Воланд рассказал мне правдивую историю о рождении христианства….       Микаэль хохотнул.       – Отец лжи? Правдивую историю? Небось, о некоем Иешуа Га-Ноцри?       – А что, это ложь?       – Вранье от первого до последнего слова.       – Но… но каков тогда Спаситель?       – Царь. Христос или Мессия, как известно, дословно означает «помазанник», то бишь «царь». И это так. Мы не очень ладим. Если хочешь понять, почему, и не боишься снять шоры с глаз, то я могу тебе показать настоящего Иисуса. Я недавно узнал, что ты потомок Велунда, потому уверен в твоей смелости.       – Погоди, погоди, – монах схватился за голову, – дай перевести дух.       Архангел усмехнулся. Он был воистину нечеловечески красив сейчас, так что Карлу наконец захотелось возносить ему молитвы. На коленях. Черт возьми, Карл начинал понимать Жанну д'Арк! И, само собой, Мондегу. Воланда он вообще понимал все лучше и лучше...       – Так как? – не унимался архангел.       – А я останусь жив после встречи с самим Господом? – в голосе монаха слышалось сомнение.       – Я не предлагаю устроить вашу встречу, я лишь хочу показать тебе его.       Блюдо, на котором оставались крошки от панеттоне, вдруг заполнилось водой. После чего в ней, словно в зеркале, отразился стол в питейном заведении, за которым сидели двое. Смазливый молодой человек вызвал у Карла смутную тревогу. Его темноволосый собутыльник, сделав глоток янтарной жидкости из стакана, уставился прямо на Карла с Микаэлем, вопросительно поднял брови, и в пространстве кухни зазвучал приятный баритон:       – Микаэль, я, разумеется, знаменитость, однако стяжать славу сродни славе Сары Бернар не желаю, запомни это раз и навсегда. И не лезь туда, куда ты лезешь. Это семейное дело. Доброй ночи, Карл! Архангелы – твоя слабость, как я погляжу. Берегись!       При последних словах раздался смешок, вода забурлила, пролилась из блюда на стол, но тут же, успокоившись, вновь стала самой обыкновенной водой. Хоть привычный мир для Карла и перевернулся, монах оставался до странного спокоен, более того, ему даже пришло на ум, что Иисус чем-то неуловимо похож на Теодора. Об этом стоило промолчать, а вот второй мыслью Карл поделился.       – Мне сейчас вспомнилось, что ренессансный лик Господа, якобы, писали с Чезаре Борджиа…       – Писали. Подобное притягивается к подобному, – пренебрежительно фыркнул архангел.       Карлу показалось, что у Микаэля к Борджиа какие-то личные счёты, и он поспешил увести разговор от опасной темы:       – А вы общаетесь с Иисусом, м-м, неофициально?       – Да, мы изредка фехтуем.       – И кто чаще побеждает? – с любопытством спросил монах.       – Когда как, – уклончиво ответил Микаэль. – Что-то он тебя излишне заинтересовал. Надеюсь, ты – мой человек, как выражаетесь вы, смертные?       – Твой, – поспешил заверить себялюбивого архангела Карл. И уточнил: – Но при условии, что ты действительно желаешь добра Гэбриэлю. Он мой друг.       – А ты, смотрю, наглец, друг архангелов. В давние времена мы с Гэбриэлем были весьма близки. Жаль, что он не единожды забывал об этом, ведь наши отношения – то единственное из его прошлого, что стоило бы помнить.       – Даже так? – не сдержал иронии Карл.       – Именно. Чтобы ты не думал обо мне дурно, поясню. Отголоски правды звучат в иудаизме, вот только творить бесчинства по приказу Яхве для Гэбриэля не в новинку. К примеру, в добиблейские времена он по собственному почину однажды превратил воду в водоемах в кровь. Ты, верно, полагаешь, что мы с Гэбриэлем никак не поделим Теодора. Но это не так. Увы, твой друг Гэбриэль любит лишь себя. Я знаю как никто, насколько сильно хочется стать исключением, хочется стать предметом его истинной страсти. Думаю, Чарли, ты прекрасно меня понимаешь.       Карл смутился. О да, он понимал. Как сознавал и то, что забыть близость с Ван Хельсингом совершенно невозможно. Даже если чувства к нему остались в прошлом.       А Микаэль тем временем продолжал:       – Теодор, как и многие, попался на эту удочку, вот и все. Но он мой, всегда им был и будет, нравится это ему или нет. Я – ветер, Чарльз. Воздух. А потребность в воздухе куда сильнее того сиропа, который обыкновенно называют любовью. Но дышать настолько естественно, что воздуху не придают особого значения. Пожалуй, мне бы стоило разлюбить Теодора лишь затем, чтобы он наконец проверил, сумеет ли жить, не дыша. Вот только я не могу. Хоть и пытался.       От слов Микаэля Карлу стало неожиданно больно, словно архангел ударил его.       – В прошлый раз ты сравнивал Воланда с опиумом, – хрипло каркнул он. – Может, это попросту разновидность наркомании? Он и ты.       Карл, несмотря ни на что, был уверен в способности Гэбриэля любить. Друзей и своего дьявола. А Микаэля стоит пожалеть. И спасти. Однако монах не представлял, как. Они, все трое, причиняли друг другу боль веками, это очевидно. Как безответственно с их стороны… И как… человечно.       – Может быть, – мертвенно-спокойным тоном произнес Микаэль. – Теодор никогда не давал мне никаких обещаний, не говорил ничего наподобие «я твой без остатка» – лишь спал со мной. Да и то недолго. Но мне хватило.       Карл подумал, говорил ли Воланд Гэбриэлю всю эту… патетику. И правдой ли она была. Можно ли любить кого-то вечно? Ладно, в течении тысяч и тысяч лет. Господи Боже мой, да кем бы Гэбриэль ни был, ему наверняка непросто было любить самого дьявола. Но каков глупыш, он наверняка испугался происходящего или приревновал сатану к кому-то, и той ночью бросился в его, Карла, объятия как в омут, и взревновал уже этот их Теодор… адский опиум, владыка судеб, зеленоглазая ведьма. Было бы смешно, если бы не было так грустно.       – Покурим, Чарли? – внезапно предложил Микаэль. – У меня с собой чанду из маков, которые растут в шеоле, загробном мире. Очень умиротворяющее зелье.       – Смертельное для человека?       – Не знаю, не проверял. Не трусь, воскресим, если что.       – Тогда почему бы и нет, – согласился Карл.       Его спальня неплохо подходила для того, чтобы превратить ее в опиумную курильню: свет свечей, тишина и широкая удобная кровать. Всего одна, правда, но по воле Микаэля в комнате появились кушетка и нужная утварь. Карл невольно вспомнил, в чём именно заключается опасность курения обыкновенного, не потустороннего, зелья: от обычного предвкушения удовольствия ты переходишь к нестерпимой тяге и жизнь без опьянения начинает казаться слишком жестокой и бессмысленной. Правда, смерть от отсутствия опиума в разы мучительней, хуже ее нет ничего. Так говорилось в старых книгах, которым монах верил. Да и курильщики, уже не способные обходиться без «слез мака», вторили им. Карл по себе знал, что это коварное зелье можно употреблять годами, не становясь его рабом. Но однажды все может измениться. Да уж, счастлив тот, кто избежал благосклонности дьявола...       – Скажи мне, архангел: что есть любовь?       Микаэль уронил немыслимо роскошную трубку из резной кости и серебра. Ее расписная терракотовая чашка чудом не разбилась. Предсказуемым чудом, конечно.       – Для меня любовь это наркомания, ты верно подметил, – начал он, поднимая трубку с пола. – Рана, которая не заживает веками. А у кого–то горят глаза. Я бы… – не договорив, он умолк. И, помолчав, словно бы нехотя произнес: – Как же я ненавижу это…       – Что? – одними губами спросил Карл, хотя ответ знал и так.       – Сперва я думал, что у нас не сложилось потому, что мы оба – мужчины, которые предпочитают женщин, а между собой соперничают, – невпопад сказал Микаэль. Видимо, отвечая на собственные мысли. – Затем я перестал что-либо понимать…       – Ты ведь скорее буря, чем мужчина?.. – осторожно начал Карл. Он прекрасно помнил ту шаровую молнию. Да и в человеческом облике красота Микаэля заставляла напрочь забыть о том, кто перед тобой, мужчина или женщина.       – Верно. Однако, полагаю, всех интересует не это, а мой так называемый «скипетр страсти», – усмехнулся архангел, ловко заправляя для них трубки, словно мальчик из китайской курильни. Карл знал, что для этого требуется много практики – значит, она у Микаэля была. Вот уж, действительно, откровение. Хотя как иначе бедный ангел мог, отравившись сатаной, выжить? Клин клином… отчасти. И ведь его слова нужно понимать как «Никого не интересует моя душа – лишь то, что у меня в штанах»...       Покончив с приготовлениями, небожитель погасил свет и вновь спросил не то, чего от него можно было ожидать:       – Вот стань ты женщиной, с кем бы ты охотней разделил постель? С мужчиной, так ведь?       – Не знаю, – растерялся Карл.       Признаться, его волновала сапфичная*** любовь. Но она была слишком непонятна и смела для его воображения. Подобна... изумительной красоты масляной лампе из синего и прозрачного стекла с изображениями птиц и цветов. Быть может, райских. Блики играли на ней; свет отражался от принадлежностей для курения. И плыли, плыли по спальне запахи опиума и лаванды… Все это было… волшебно.       – И ты, Брут, – проворчал Микаэль в полутьме, возвращая монаха с небес на землю. – Я всегда был божеством мужского пола, а став ангелом, нарушал целибат лишь ради Теодора. Собственно, помимо него мужчины меня не интересовали вовсе, как ты уже, вероятно, догадался и сам.       – Полагаю, с Лилит вы незнакомы, – съязвил Карл. Ну правда, каждому ребенку с Темных веков известно, что дьявол – это ещё и дама.       – Не говори глупостей, женский облик Тео сродни розыгрышу, это не ипостась, как у… некоторых. – Архангел прикрыл глаза. Огонек в его лампе дрогнул. – Я устал. Хочу все забыть хотя бы сегодня. Ты со мной?       – Разве у меня есть выбор? – глухо отозвался Карл, но, кажется, его не услышали.       Замолчав, они продолжили курить отраву родом из чертогов смерти, вот только Карлу все казалось, что он употребляет подделку. В груди продолжало жечь, сердце трепыхалось, будто пойманная птица. Ему думалось, что все они – и Микаэль, и Гэбриэль, и Теодор – лишь силы природы, воображающие себя кем-то иным. Нет в них ни капли человеческого, и сердца у них тоже нет. И верить их словам – все равно, что верить словам фэйри. Их речи столь же губительны, сколь прельстителен их облик. Они играют тобой, внушают мысли и чувства, меняют реальность, даже саму судьбу. Вознося им молитвы, ты придаешь им силы. Быть может, они помогут, но лишь в обмен на что-то нужное им самим. И не будут сомневаться, когда возникнет необходимость использовать тебя в собственных интересах. А после – выбросить, как человек выбросил бы вещь.       Размышляя так, Карл уж было собрался с силами, чтобы прогнать своего гостя. Но как прогнать ангела?       А тот, поглаживая резьбу на трубке кончиками пальцев, опять заговорил о наболевшем:       – Ты, конечно, не знаешь, но Тео был женат на смертной женщине. Хочется верить, что Гэбриэль плакал, представляя, сколь охотно тот исполняет супружеский долг. Вот я...       – Прекрати, – сказал Карл. – Иначе я тебе врежу. И не посмотрю, что ты ангел, что тебе плохо, что ты мой… приятель.       Помолчав, Микаэль наконец через силу согласился:       – Ты прав, Чарльз. Все это… слишком тяжело. Но ты ошибаешься… я не черств, я способен на чувства.       – К дьяволу – возможно, – сухо заметил монах, нарочно отчетливо подумав, что иные ангелы ведут себя несдержанней смертных девиц. Очень мягко говоря.       Вздохнув, Микаэль ничего не ответил. И лишь в тот миг, внезапно, Карл ощутил на себе всю силу воздействия потустороннего зелья. Обыкновенное опиумное опьянение по сравнению с ним было все равно что хорошее настроение по сравнению с безудержной эйфорией.       А вот притупить душевную боль Микаэля, увы, «слезы мака» в этот раз были бессильны. Перед мысленным взором архангела вставало побледневшее лицо Гэбриэля и его больные глаза, когда сам Микаэль говорил и говорил взахлёб. О том, что распущенность Гэбриэля предосудительна. О том, что они с Теодором были близки до многовекового романа сатаны с Гэбриэлем, и не просто близки, а – первыми мужчинами друг у друга. Микаэль поведал и то, что они с Воландом были вместе снова и не так давно. Архангел не скрывал, что целомудрен, и без ложной скромности утверждал, что прекрасен ликом, мужественен и полон всяческих достоинств, а потому он – истинный небесный правитель и Тео должен стать его парой как бывший властитель земли.       Микаэль курил – и вспоминал, как они с Гэбриэлем яростно сражались, как в итоге он ненамеренно отобрал память последнего почти полностью. Да, из них двоих он был сильней в тот год, однако не только в этом крылась причина беды. Вероятно, она случилась потому, что когда–то Яхве воздействовал на память Гэбриэля, а ещё архангелу хотелось забыть болезненные для себя откровения Микаэля. Позже, по совету Теодора, Гэбриэлю под видом кофе был предложен напиток из зёрен Древа познания истины, но бывшего небожителя им вырвало. Возможно, потому, что он не был готов вернуть свои воспоминания.       Смешно, однако церковники, к которым Гэбриэль попал, сперва подозревали, что тот дьявол или связан с дьяволом – в особенности, когда Ван Хельсинг рассказал, что кроме своего имени он помнит некоторые древние битвы. И хотя Гэбриэль не шарахался от распятия и святой воды, сомнения все же оставались; инквизиция так и вовсе выступала за ордалию, но Святой Орден добился, чтобы Гэбриэля отправили бороться с нечистью. Будущий охотник получил рану, однако с первым заданием справился. Микаэль с интересом наблюдал, как Гэбриэля обучали, привлекая для этого мусульман и прочих иноверцев, с которыми сотрудничал Орден во имя борьбы против «слуг дьявола». Шли века, но память к Ван Хельсингу, к счастью для Микаэля, не возвращалась. Когда Верховным магистром Святого Ордена стал умница Мондегу, он решил провести новый эксперимент, поскольку долгожитель Гэбриэль определенно не был человеком. И, раз уж Орден располагал портретом мужчины в турецком костюме – предположительно настоящим портретом Иблиса – было решено начать с него. Рыцарь Гэбриэль почти ничего не знал о вампирах, цыганах и Румынии, поэтому кардиналы сочинили историю про Дракулу и показали Ван Хельсингу портрет дьявола вместо изображения Влада Цепеша.       Микаэль, вздрогнув всем телом, вернулся из прошлого в настоящее, когда Карл, явно не отдавая себе отчёта в том, что говорит, спросил его:       – Майкл, скажи честно… этакий подарок мне на Рождество… как тебя звали в начале времён?       Улыбнувшись своей лучезарной улыбкой высшего существа, от вида которого замирает сердце, Микаэль ответил:       – Эллиль.       Карл зажмурился.       – Тот самый?       – Тот самый.       – «Словно нож, он остёр и резок…»**** – пропел Карл.       Микаэль снова улыбнулся.       Карл не мог не спросить:       – И Воланд…       – Он был просто счастлив, когда я его пронзал. Раз за разом. Но, само собой, он никому об этом не расскажет. Никогда.       – А ты, значит, рассказать об этом можешь...       – А мне нечего терять.       Сквозь наркотически-потустороннее опьянение Карла опять пробилась она: глухая боль в груди. И в тишине спальни раздались неслыханные слова:       – Ты можешь потерять меня.       Фыркнув, архангел отложил в сторону трубку, резво поднялся на ноги, изобразил шутовской поклон – свечи в канделябре при этом сами собой ярко вспыхнули – и ретировался. Все, что он с собой принес, исчезло тоже. Вероятно, это был ответ.       Повалившись на кровать, Карл закрыл лицо руками, потёр его ладонями. Потом невидящим взглядом уставился в потолок. В голове назойливой мухой билась мысль, что Ван Хельсинг крупно влип. Действительно, лучше бы ему родиться человеком, тосковать по какой–нибудь Анетте, лазать в окна к чужим женам (или соблазнять монахов…) и горя не знать. Эллиль, верховный бог древнейших народов, тьфу ты! Но кем был Гэбриэль? Карл имел определенные подозрения на сей счёт, однако те казались ему слишком смелыми. «И, все же, – никак не мог успокоиться монах-исследователь, – что там с рождением веры, какова правда?»       «Спать», – решил Карл. И это было мудрым решением.       ...Проснувшись, Гэбриэль застонал – было очень холодно, все тело немилосердно затекло. Он изумлённо смотрел на лодку, выступавшую в роли ложа: из памяти изгладилось, чья она и как он попал сюда. Нет, он помнил встречу с Аполлионом-Абаддоном на набережной, однако сейчас она и последующие события казались реалистичным, но все же сном. Впрочем, отдых, пусть в лодке зимой и за шаг до Сены, пошел охотнику на пользу: голод с хандрой временно отступили. А ещё Гэбриэля озарило, что ему незачем погибать в городе влюбленных, чтоб его. Тому, кто в совершенстве обучен искусству убивать и желает под чужим именем покинуть Европу, будут рады во Французском Иностранном легионе.       И вскоре Гэбриэль Ван Хельсинг умер, чтобы родился Габриэль д'Анфер.