Алиса старее мира

Пять утра, Сё ведёт себя как можно тише: тихо надевает кроссовки, тихо заправляет постель, поскольку знает, что до занятий сюда больше не вернётся, а оставлять бардак не хочется, тихо обувается. Осталось только рюкзак взять и… Чёрт! Бутылка воды, которую Сё приготовил с вечера, так и осталась стоять на подоконнике. Сё внимательно осматривает рюкзак — тетради, пенал, ноты, сменная рубашка и свитер… Нет, ничего из этого не похоже на бутылку воды! Парень глухо шипит, в мыслях сетует на себя и разворачивается. Нужно быть тихим. У Нацуки очень чуткий сон, а если он увидит, что его сосед куда-то собрался ранним утром, то точно начнутся вопросы. Сё протирает глаза; они успели отвыкнуть от темноты за то время, как парень собирался под светом тусклого фонарика. Однако когда Сё возвращает себе зрение и выпрямляется… — Сё-чан, что ты делаешь? — знакомый, но до милого заспанный голос звучит прямо перед ним прежде, чем Сё успевает узнать его обладателя. Увидев движение перед собой, Нацуки щурится и включает ночник, уже со светом поправляет очки на переносице. У Сё испуганный вид — он выставил руки перед собой, отошёл на пару шагов; глаза выпученные, дыхание сбилось — на лице читается страх. — Н-Нацуки...! Ты… Что ты… — с непониманием во взгляде, Сё осматривает Нацуки с ног до головы и пытается формулировать мысли. — Н-не подкрадывайся так, чёрт тебя подери! — глубоко вздохнув, он встаёт ровно и поправляет расстёгнутую мастерку. Через пару секунд до него кое-что доходит. — …Я тебя разбудил, да? Вот же ж… Надо было всё с вечера собрать… — Меня разбудил не ты, — спокойно отвечает Нацуки с расслабленной улыбкой. — Я просто проснулся. А потом увидел, как что-то маленькое и непременно миленькое возится у двери. Вначале я подумал, что в комнату кто-то вошёл, и хотел разбудить тебя, но заметил, что твоя постель пуста. Сё окидывает друга скептичным взглядом и гулко вздыхает. Он оседает на стул позади себя и упирается локтями в колени, подпирая руками голову. Повисает тишина. Первым её нарушает Нацуки: он подходит ближе к другу и, прижав к себе большого плюшевого Пиё-чана, склоняет набок голову. — И всё же, для чего тебе потребовалось встать в пять утра? — Нацуки щурится; его взгляд проницателен, несмотря на улыбку, и Сё не может молчать. — Мне захотелось больше тренироваться, — со вздохом сдаётся парень и отводит взгляд в сторону. — Времени и нагрузки на физре для меня маловато, я хочу больше! А время есть только перед учёбой. — Сё-чан, — голос у Нацуки спокойный. Он склоняется к другу и смотрит прямо в глаза, не обращая никакого внимания на то, что в ответ на него не смотрят. — Твои стремления замечательны, и ты должен делать, что хочешь! Но тебе необязательно делать это в тайне от меня. Я буду за любые твои начинания. Сё поднимает глаза и сталкивается с полным решительности взглядом Нацуки. — О, а хочешь, я даже помогать тебе буду? Буду собирать тебе вещи, воду, помогать вставать раньше? Поддерживать тебя на тренировках! — Нацуки прижимает Пиё-чана к своей груди, обнимая его крепче с каждым словом. Сё вскидывает брови, на его лице вырисовывается удивление. — Хей-хей, остановись! Мне хватит твоей моральной поддержки, — громкость голоса Сё снижает; он вспоминает, что сейчас пять утра, а звукоизоляция общежития, даже в такой элитной академии, не самая лучшая. Нацуки тоже это вспоминает, переходит на шёпот и мило улыбается, пожимая плечами. — Хорошо, тогда морально я с тобой. Сё не сдерживает улыбки. Глаза парня падают на часы, висящие на стене комнаты, и он понимает, что отклоняется от графика: время 5:20, в планах Сё было к этому моменту оказаться на стадионе, он должен был уже разминаться. Сё быстро объясняет Нацуки, что ему нужно бежать, что у него чётко распланирован график тренировок. Нацуки понимает, кивает. Пока Сё ещё раз проверяет рюкзак, Нацуки забирает с подоконника ту самую забытую бутылку воды и отдаёт ему, параллельно причитая, чтобы Сё обязательно не перенапрягался, давал себе отдых, тренировался в разумных пределах, и прочее. Бутылка завершает сборы Сё. От наставлений он отмахивается, мол, не зря же тренировки планировал, старался, а затем покидает комнату. Нацуки смотрит ему вслед из окна. Шаг у Сё быстрый; похоже, он действительно распределил каждую минуту. Это радует, ведь в их возрасте такой ответственностью и самообладанием владеет далеко не каждый. Несмотря на то, что знакомы они давно, Нацуки не сказал бы, что это стандартное поведение Сё. Похоже, он отнёсся к этим тренировкам с полной серьёзностью. И это ещё одна причина, почему Нацуки провожает Сё с улыбкой. После этого он ляжет спать, и встанет по своему личному расписанию — в 7:00. Занятия начинаются в восемь, обычно Нацуки приходит за полчаса и ищет какой-нибудь свободный кабинет. Там он распевается или разыгрывается, если в расписание есть что-то связанное с инструментом. Но сейчас он этого делать не будет. Он заглянет на стадион и из-за дерева будет наблюдать за своим соседом, таким уставшим, но до жути довольным. Наручные часы Сё показывают 7:30, когда он заканчивает бежать последний круг и, обессиленный, падает под каким-то деревом. У него есть тридцать минут, чтобы зайти в душевую в академии, переодеться и отправиться на первое занятие. Он знает, что лучше бы поторопиться, чтобы не опоздать и не прийти запыхавшимся, но веки с каждой секундой становятся всё тяжелее, тело перестаёт слушаться, а окружающие звуки ощущаются всё дальше и дальше… Сё хочет пошевелиться, ведь головой он понимает, что если сейчас заснёт, потом от Хьюги-сенсея не оберётся, но руки и ноги становятся тяжелее с каждым его вздохом. Дыхание давно замедлилось и успокоилось, сердце перестало бешено биться. Сё не может шевелиться, но он может открыть глаза. Однако перед собой он видит не стадион и даже не крону дерева, под которым уснул, он видит только темноту. Тьма, непроглядная тьма, в которую Сё падает. Она обвивает, призрачно обнимает, обхватывает каждую конечность; мягко вьётся вокруг тела, шеи, лица. Мимо пролетают непонятные предметы: Сё видит ленточку, какую-то цепь, раскрытую книгу — она пролетает так быстро, что ни название, ни содержание на страницах не представляется возможным рассмотреть, — и зеркало. За зеркало Сё цепляется сначала взглядом, настолько сильно оно притягивает его внимание, затем и руками. И это зеркало, размером не больше, чем голова парня, легко поддаётся. Кажется, будто оно не пролетало мимо Сё, оно парило рядом, падало вместе с ним. В отражении он видит силуэт, но вовсе не свой — силуэт знакомый, вот только Сё не может вспомнить, кому он принадлежит. В один прекрасный момент Сё замечает, что тьма сгущается. Она утягивает в себя всё глубже и глубже, её прикосновения начинают колоть и даже жечь. Сё жмурится; с каждым разом всё больнее и больнее, он инстинктивно сжимает руки крепче. Только нарастающий треск рамы зеркала, а затем и самого стекла заставляет Сё дёрнуться и открыть глаза. Он просыпается. Просыпается под деревом. Пока он, тяжело дыша, едва не подскочивший от такого сна, пытается понять, что произошло, и ощупывает свои конечности, проверяет, целы ли они, над его головой кружат птицы. Две чёрные вороны. Они кружат над ветками дерева, на секунду спускаются ниже, едва не цепляя лапами волосы Сё, и тут же вздымаются ввысь, пролетают сквозь листья и улетают далеко-далеко. Такое движение заставляет Сё обратить на птиц внимание и сесть. Он машет руками, прогоняет их от себя, и только когда птицы улетают, он начинает оглядываться по сторонам. К собственному удивлению он находит себя не на стадионе, даже не около академии. Перед ним только чистое поле, вдали которого виднеются посевы пшеницы. Сё трёт глаза; он надеется, что всё ещё спит. Но это не помогает, ведь каждый раз, когда он вновь их открывает, он видит всё те же поля, то же дерево и то же ярко-голубое небо, которое он ни разу не видел над академией. Сё пробует похлопать себя по щекам, пощипать себя, легонько стукнуть по голове, но ничего не помогает. Он не спит. Но он абсолютно не знает, где он. «Возможно, это осознанный сон, из которого я так просто не выберусь», — успокоившись, проговаривает он про себя, как мантру, и встаёт на ноги. Оглядываясь вокруг, он замечает поселение, которое даже похоже на небольшой городишко: куча разноцветных домиков стоят аккуратными рядами, их крыши, все выложенные тёмной черепицей, сливаются и образовывают ровную линию; виднеется что-то наподобие главной площади со своей стелой, недалеко от неё видно церковь. Сё смотрит в другую сторону, но видит там только дорогу, ведущую куда-то глубоко в лес. Другим концом эта дорога подходит к городу, и Сё начинает предполагать, что, возможно, этот город — проходной пункт к чему-то более крупному, типа столицы. Ему ничего не остаётся, кроме как, отряхнув свою одежду от пыли и грязи, выйти к той самой дорожке и направиться в сторону города. Одежда его, к слову, изменилась, однако Сё был так занят пониманием происходящего и определением места, где он находится, что не обратил на это никакого внимания. На стадионе Сё бегал, конечно, в спортивном костюме — иначе быть не может. Сейчас же от костюма не осталось ни следа, а одежда сменилась на что-то более цивильное. На нём была белая рубашка с коротким рукавом, синий вельветовый жилет и такие же синие штаны, длиной до половины икры. На ногах — короткие белые носки и чёрный туфли, а в волосы, в косу, которая магическим образом образовалась на зачёсанной стороне пробора, вплетена синяя лента. Сё не торопится, пока идёт к городу. Он оглядывается вокруг, изучает местность. Среди городских домов он видит немало людей; они все заняты житейскими делами и разговорами, и на Сё не обращают никакого внимания. Однако чем глубже Сё идёт в город, тем разнообразнее становится контингент людей, встречающихся ему на пути. Тогда он понимает: на окраине живёт «деревенщина». У деревенщин простые разговоры, они дружелюбнее к незнакомцам, но в то же время не придают никакого внимания людям, отличающимся от них самих. Они даже одеты просто, и Сё на их плане выделяется вычурностью своего наряда. Чем глубже в город — тем больше он вписывается в его население. Люди здесь одеты более изысканно; дамы в платьях благородного кроя и дизайна, в нарядах молодых людей преобладает сдержанность и строгость. Сё прекрасно вписывается; но чем больше людей он встречает, тем больше непонимающих или даже негативных взглядов в свою сторону он получает. Сейчас на главной площади, там, где расположена стела, самое большое скопление людей. Сё не знает, куда идти; он ходит по площади кругами, проходит в её центр и наоборот, отходит к краям. В один прекрасный момент он замечает оживлённый разговор у продовольственного прилавка. — И что же Вы продаёте, юноша? — элегантный рыжеволосый юноша, аки джентльмен, за которым издали наблюдает группа молодых девушек, прикрыв смущённые лица веерами, одну руку приставляет к своему подбородку, другую же складывает за спину. Благодаря изогнутой брови и лёгкой полуулыбке выражение его лица приобретает вопросительный вид. — Продаю? Я вот… Ну… — «Джентльмен» ведёт диалог с другим юношей, чьи волосы имеют ярко-красный оттенок. Он выглядит растерянным; видимо, не был готов к этому разговору. — Дак вот… Семечки… Подсолнечные… Одет красноволосый продавец скромно; на нём грязно-зелёная кофта, мятый, белый, запачканный фартук, а на голове такая же белая косынка. По речи заметно, что он, вероятнее всего, либо живёт на окраине города, либо приехал в него из какой-то деревни поторговать. «Джентльмен» внимательно слушает ответы продавца и кивает головой. И Сё смотрит за этим оцепенело, не двигаясь. И вся толпа пропадает; весь шум, звук, все эти люди — они ничего не значат для него сейчас. В этих двух, казалось бы, незнакомых ему людях он узнал своих друзей, своих одногруппников. «Джентльмен», собирающий вокруг себя всё женское внимание, безусловно, Джингуджи Рен — когда Сё подходит ближе, он краем уха зацепляет имя юноши из уст одной девушки, и оказывается абсолютно прав. В таком случае продавец, деревенский «Торговец» — Иттоки Отоя. Красные волосы, яркие глаза — его образ сложно с чем-то спутать; когда Сё подходит ближе, он улавливает представление Торговца, и вновь попадает прямо в яблочко. Сё стоит рядом с ними. Его губы растянуты в широкой улыбке, глаза сощурены — он действительно рад видеть кого-то знакомого, это подбадривает, учитывая всю путаницу, в которую он попал. Самостоятельно он ничего не говорит, только ждёт пока на него обратят внимание. Однако когда это происходит, ответной радости Сё не получает. Поначалу он не получает ровным счётом ничего; спустя пару секунд расслабленное выражение лица Рена сменяется презрением, а непонимающее лицо Отои — испугом и удивлением. — Ребят, вы чего? Хватит придуриваться, — Сё не понимает такой реакции. Почему они молчат, и что это за эмоции такие? Разве Сё был им так неприятен? Повисает молчание. Кажется, будто вся жизнь на площади остановилась на эти несколько минут. Взгляды всех вокруг обращены на Сё, и в каждом не читается ни одной положительной эмоции. — Прошу прощения, мы знакомы? — первым говорить начинает Рен. Его голос выражает такое же презрение, как и взгляд. Толпа напрягается. Кажется, будто каждый человек, стоящий неподалёку, направил уже хмурый взгляд прямо на светлую макушку Сё. Сам Сё ничего не понимает. Он помнит, что шутки у Рена, конечно, своеобразные, но это уже переходит все границы. Что он такое говорит? Ему хочется высказаться, но он начинает понимать, что это, кажется, не шутка. — Ты чего, Рен? — обеспокоенно говорит Сё и делает пару шагов вперёд. — Откуда Вы знаете моё имя? — голос Рена приобретает оттенок агрессии; сам он отступает назад. — Ну перестань, не смешно же. — Я не понимаю, что Вам от меня нужно. — Ну я же… Тот самый коротышка… Ты не можешь меня не помнить… После этих слов Рен лишается своего самообладания. Лицо искажается в гневе, в нём лишь совсем немного читается страх. Он делает несколько крупных шагов назад, и Сё идёт навстречу; тогда он выставляет перед собой руки вперёд локтями. — Стража! — прокрикивает Рен. К Сё тут же подходят стражники. Пока он, абсолютно не понимая, что происходит, озирается на каждого подошедшего, стражники хватают его за руки и связывают запястья за спиной парня с такой силой, что эти самые запястья начинает тянуть от боли спустя какие-то жалкие несколько минут. — Стой! Погоди! Ты всё неправильно понял! — стражники силой толкают Сё к какому-то зданию, но он не сдаётся; продолжает кричать, даже сопротивляется, пусть и выходит слабовато. К сожалению, его голос теряется в лязге их доспех и испуганном говоре людей. — Неужели ты не помнишь?! Это же я!.. Рен смотрит ему вслед. Щурится с гневом и тем же презрением. И наблюдает за закрывающейся дверью полицейского участка.