Твой и ваш

Из рук все валилось, и с самого утра настроение было паршивое. Проспал больше, чем следовало, но не столько выспался, сколько, поднявшись с кровати, не мог проснуться и разлепить глаза. Голова мутная еле соображала. По дому везде, даже в самых дальних углах, летал пух, надоедливо оседал лицо, оставляя неприятный зуд в носу. Щекотка доводила до бешенства — сколько ни тер, не помогало. Поесть не вышло. Завтрак получился таким, что того гляди вывернет, если еще хоть кусочек окажется во рту. Он так и бросил тарелку, не убрав со стола. Хотелось, чтобы день кончилась как можно скорее, потому что руки от раздражения уже начинало потряхивать. Кот не был солидарен. Ему, кажется, все нравилось и чувствовал он себя привычно расслабленным. Он, вальяжно взглянув на хозяина, бросил драть косяк и гордой походкой устремился под кровать: собрать пыль и красноречиво заявить, что хочет побыть один. Данзо одиночество душило, но доставать животное он не стал. Он вздохнул, оглядывая окружающий бардак, и упал на кровать с усталостью такой, точно весь день без продыху наворачивал круги вокруг деревни. Усталость та совсем ненормальная для ленивого полудня. Кровать встретила его противным скрипом и жестким ударом. Затылок, встретившись с изголовьем, загудел, отдавая звоном в виски, и на глазах почти навернулись слезы, не от боли — злость брала свое. — Сука! — крикнул он, растирая лицо руками. Для всех — него, дома и кота — будет лучше, пожалуй, если он уйдет куда подальше, взбодрится уличной прохладой и подышит свежим воздухом. Данзо вздохнул, тяжело поднимаясь и подумал, что Сенджу он не видел давненько, а сегодня расклад такой, что либо его с радостью примут и настроение пойдет вверх, либо его выставят за дверь и тогда хуже едва ли станет. В конце концов он может пойти удавиться или грохнуться спать, надеясь, что станет лучше. Его гостеприимством в рабочие часы и прошлым разрешением воспользоваться Данзо еще не успел. Он встал и на выходе из спальни мельком глянул в зеркало, и не увидел ничего приятного. Лицо такое, что будто на лбу написано: добейте меня или я убью вас. Данзо попытался изобразить полуулыбку, чтобы выглядеть помилее, и тут же убрал — поберег силы для для более стоящей ситуации. Для снега было еще рано, но холод стал уже привычен, а утрами даже иней садился на подсохшую траву. Данзо все запомнить не мог, потому, вдыхая глубоко воздух, подрагивал, ускорял шаг, и по сторонам не глазел. Остудить голову вышло в самом прямом смысле, потому что уши того гляди и отмерзнут. На подходе к штабу он разглядел у самого входа толпу, которая ему сразу не понравилась. Кучка выскочек — решил он сразу, они гоготали, громко смеясь, и гомон раздражал. Данзо цыкнул, опуская взгляд, и, кажется, даже намеренно столкнулся с кем-то плечом. Кажется — вполне возможно, что и случайно: из холода скорее хотелось войти в тепло, и ноги спешили, и глаза не видели преград — не поддалась бы дверь, прошел бы насквозь. — Эй! — окрикнули его, дернув за плечо, — а извиняться не учили? Он обернулся нехотя, поднимая на парня, что был чуть выше него, злобный взгляд. Усмехнулся, выдавив мерзкую ухмылку, и извиняться не собирался. Он шагнул к двери, и точно специально задел плечом во второй раз, с силой и всем раздражением, которое копилось с утра. Ему это с рук не сойдет — мелькнуло где-то в голове, но мысль была настолько далекой и невзрачной, что плевать — пусть. Ожидаемо, хоть на лице и застыло удивление, его потянули назад, и Данзо успел придумать едкую колкость, почти открыл рот, чтобы сказать, но здоровый кулак угодил первее. Он пригнулся, хватаясь за нос. Под рукой было влажно, надо же — только обед, а ему уже успели разбить лицо. Он смахнул с руки кровь, мелкие капли слетели на землю. Он резко разогнулся, развернулся, ударив локтем того, что стоял рядом. Пусть выше — Данзо проворней, ему не составить труда прижать его к стене, навалившись, ударить метко, ощутив сладкий вкус победы. Выпустить пар, позадориться, скинув все напряжение — и тут же почувствовать, как его оттаскивают за шиворот. Он попытался вырваться резко, оборачиваясь на наглеца, уже готовый к ударить следующий раз, но взгляд уткнулся в грудь, и длинные волосы, что трепетались за спиной. Он испуганно замер, и расслышал топот за спиной — конфликта как и не было, все тут же разбежались. И убежал бы он, только цепкие пальцы не выпускали, и швырнули внутрь. — Извините, — пробормотал он, — не я начал, я… — Заткнись, — раздраженно буркнул Хокаге, затаскивая его по лестнице вверх. — Пожалуйста, — пискнул он, — можно не нужно, только не к нему, я больше не буду… Хаширама только цокнул в ответ. Тобирама разбирался с документацией с отстраненным видом. Он то и дело хмурил брови, скорее по привычке и от скуки, действительно раздосадовать его сложно, уже не удивляло ничего: ни пропущенные формулировки, ни странные, непонятные требования. Он вздрогнул от неожиданности, когда резко распахнулась дверь. Глаза тут же взметнулись вверх, и он поднялся: брат ввалился кубарем, за шкирку затаскивая пацана, точно негодную собачонку. Данзо шарахнулся от Хокаге, только выпустили его цепкие пальцы, и опустил взгляд. Не пристыжено, и этим себя выдал: как ни старался, не скрыл от Сенджу свежую ссадину и кровавый ручеек, пролегший над губой. — Ты зачем это сюда приволок? — возмутился Тобирама, — я ему не отец. Хаширама пожал плечами, расправляясь, и его движение походило больше на нервную дрожь, нежели на привычку. Он взглянул на брата, нахмурив брови, и всем видом показывал, что плевать хотел: отец — не отец, да хоть родная тетка, и лучше с ним сейчас не спорить. Тобирама покачал головой, прикусывая губу: уж лучше бы Данзо оказался здесь только от того, что с Хокаге было уже давно так оговорено. Хаширама говорил, что у Тобирамы злость получается изображать натуральнее, так, что и самому страшно бывает, а потому его методы воспитание работают безотказно. Вправлять мозги — его обязанность. — Еще раз подобное увижу, — вычеканил Хокаге, заправляя растрепавшиеся волосы за уши, — разбираться кто прав, кто виноват не буду. Все получите по выговору. Данзо скосил взгляд в сторону и еле слышно угукнул: будто бы в этот раз он прямо с ног сбивался, разбираясь. Хаширама тряхнул головой, словно отбрасывая ненужные мысли, — сегодня, кажется, все не в духе — и вышел, плотно прикрывая за собой. — Извините, — выдохнул Данзо, разворачиваясь к двери, — я сюда не хотел. Вы мне и правда не отец. — Сядь, — гаркнул Тобирама, — тебя еще никуда не отпускали. Данзо устало вздохнул, и дошел до дивана в пару ленивых шагов. Плюхнулся, поднимая тяжелый взгляд. Тобирама опустился, и скрипнул ящик, следом другой. Они громыхали, не заставляя надеяться ни на что хорошее: Тобирама был невесел. Он поднялся наконец-то и протянул аккуратно сложенный платок и небольшое квадратное зеркальце. Головой махнул на кувшин, стоящий на тумбе. — Вытрись. Смотреть мерзко. Данзо взглянул в мутное зеркальце, брезгливо корчась — кровь расцветала не слишком завораживающе, скорее как у шкодливого ребенка, который к тому же размазал ее по всему лицу. Не мужественно — комично, и он наскоро оттер багровые разводы, промокнул свежую. Жесткая ткань неприятно царапала раздраженную кожу. Данзо придирчиво осмотрел щеку, выворачивая голову, раскрыл пошире рот, и скорчился — трещина в уголке рта разошлась сильнее. Он недовольно вздохнул, оборачиваясь. Тобирама сидел, как ни в чем не бывало. На его лице не было волнения, не было злости, только безразличная сосредоточенность, и Данзо невольно насупился: неужели вся эта волокита заслуживает больше внимания, чем он. — Знаете, я ведь правда не хотел. Это все он! — Данзо махнул на дверь, — даже не разобрался, а я крайний. — Поимей уважение, — прохладно выдохнул Сенджу, не отвлекаясь. — Меня виноватым Он сделал, — выговорил Данзо с прошенным уважением, — да даже если я и виноват, остальные не меньше ведь… Тобирама не удостоил его даже взгляда. Занятой, он не отрывался от дела, а Данзо трепался, не умолкая, уверенный, что его спросили, и сжимал в руке испачканный платок. — Ладно, — Данзо поднялся и шагнул ближе к столу, — я, пожалуй, пойду, раз уж… — Угу, — Тобирама встал, откладывая бумаги, — и Хашираму лучше впредь не зли. — Да я же… — И еще. Зайди ко мне сегодня, если есть желание. Данзо улыбнулся, шагая вперед и потянулся, надеясь на поцелуй. В грудь легко уперлась ладонь, чуть отталкивая, а взгляд Тобирамы изменился вдруг на оценивающий. Он оглядел его сверху-вниз, и сказал: — Твое побитое лицо вызывает во мне только чувство жалости. Данзо облизнул ранку на губе и послушно отошел, повторив: — Сегодня. В семь. Данзо вышел, не прощаясь и проглотил «до встречи». В руке он все сжимал окровавленный платок, который должно быть принадлежал Тобираме лично, и, выйдя на улицу, засунул его в карман. Тобирама вздохнул, назвав Данзо в сердцах паршивцем. Он отсчитал минут пять, которых более, чем достаточно, чтобы выйти из здания и прошёл в кабинет к брату. Комнату он оглядел придирчиво, выискивая лишний стул. Тот ютился, пыльный, в углу, и Тобирама, смахнув грязь с сидения, со скрипом пододвинул его к столу. Он уселся напротив, подкладывая кулак под подбородок, и, улыбнувшись, внимательно уставился на занятого Хокаге. Брат, подобно ему, хмурясь листал бумаги. Те были поважнее, чем те, что обычно попадали Тобираме, но содержание в них редко отличалось. — Ты какой-то напряженный, — с интересом наклонив голову, сказал Тобирама, — у тебя что-то случилось? — Все нормально, — выдохнул Хаширама, поставив размашистую подпись, — ничего не случилось. — Голова болит? — предположил брат, и голос отдался беспокойством, — не выспался? — Встал час назад, — кивнул Хаширама, — с женой не ругался. Дочка только радует, довела до истерики троих наставников, работы меньше обычного… — Конечно, — Тобирама усмехнулся, — ты скинул на меня добрую половину. И я в общем-то поэтому. С кем я иду? — Я думал, ты возьмешь своего любовника, — беззлобно сказал Хаширама, внимательно вглядываясь в бумаги, — он к тому же не должен быть занят. — Он мне не любовник, — прыснул Тобирама, — если я захочу провести с ним время, то возьму пару выходных. Мне нужен Учиха. — Который? — Кагами. Он свободен? — Мне так не кажется, — задумчиво протянул Хокаге. — Значит освобожу. Уйти пока не должен был. Хаширама кивнул, откладывая бумаги. Он поднял взгляд, тонко улыбаясь. — Спасибо. Большое спасибо. Мне эта Деревня Дождя поперёк горла всегда, а сейчас особенно. — Пожалуйста. Я с тебя еще спрошу за это, — Тобирама поднялся, — к тому же тебе и правда надо бы передохнуть. Тобирама потянулся, и отошел. Он обошел вокруг весь кабинет, оглядывая его так, словно видел впервые, словно бы каждый предмет тут был интересной диковинкой, хоть большую часть из них он и видел, и трогал, и знал преотлично. Хаширама снова заскрипел пером. Хаширама не был по природе своей трудолюбивым. Его натуре было свойственно больше везде и всюду искать лазейки, лишь бы слинять и продохнуть. Деревню это вдруг обходило стороной. Хаширама елейно шутил, что Конохагакуре — второй его ребенок, и тут же добавлял, что дочку точно-точно любит больше, когда та косилась на него с детским осуждением. Все смеялись, но в преданности Хаширамы своему детищу никто не сомневался. Особенно когда на Хашираму вдруг находило такое чувство ответственности, что становилось не по себе. Он брался за десять дел разом, старался все успеть в срок и раньше, и не давал себе отдохнуть. Тобирама к этому привык, но пользу видеть быстро перестал: что толку, если через неделю-другую брат валился с ног, заканчивая со своим желанием довести все до идеала. Он обошел кабинет кругом и остановился у Хаширамы за спиной. Тот, напрягшись, склонился над столом, и продолжал чиркать что-то. Тобирама улыбнулся и резко бросился сзади, дергая за плечи. Хаширама вздрогнул, выпрямляясь, и откинул голову, выискивая наглые, веселые глаза. — Ты мне лист испортил, — выдохнул разочарованно Хаширама, — ведешь себя как ребенок. — Я переделаю, — сказал Тобирама, разминая плечи, — почерк у нас похожий. А ты иди домой. — Ладно, — вздохнул он, — а то второго такого предложения от тебя не дождешься. Тобирама усмехнулся, качая головой. Хаширама растер глаза и поднялся, потягиваясь. — Спасибо, — протянул Хаширама, — займусь лучше тогда своими сорняками. Тобирама засмеялся: брат подлизывался. Сорняками бонсаи называл Тобирама, как и любое другое растение. Не от невежества — Хашираму нравилось злить, а тот ведь каждый раз как взаправду кидался разъяснять, что это целое искусство. Он опустился на место Хокаге, придвигая стул ближе, и, прищурившись, взглянул на документы. Хаширама замер, будто хотел что-то уточнить, но промолчал и шагнул к двери. — И Хаширама… — неуверенно протянул Тобирама, заставляя обернуться, — не стоит на моего юного друга обращать такого пристального внимания. Если злишься на меня, я всегда к твоим услугам. Его не трогай, он и без того мнительный. — Я на тебя не злюсь. А он попался под горячую руку. До завтра. Данзо был рад. Настроение улучшилось вмиг и то ли от предстоящей встречи, то ли от сумбурной драки. Не то чтобы ему приносило удовольствие бестолковое насилие, но выпустить пар вышло отменно. Только лицо ныло и навязчиво требовало помять ушиб, чтобы ойкнуть, прошипеть и забыть через минуту, что лучше его не трогать. Тобирама встретил его улыбкой и нежными чересчур объятиями. Он осторожно касался губами щеки, оставил поцелуй на виске и, чуть сжимая запястье, кивнул на спальню. Данзо нравилось думать, что он скучал. Тобирама хотел урвать свою долю внимания и желательно такую, чтобы хватило надолго. К хорошему слишком быстро привыкают, и он на стены лезть хотел без должных разговоров, касаний и времени вместе. Было что-то в пацане тянущее, приятное. Он слишком мил, слишком искренен и слишком горяч во всем, за что берётся. С головой и до конца, пока не станет лучшим. — Ты торопишься? — спросил Сенджу тихо, перебирая волосы. — А что? — Данзо запрокинул голову, стараясь поймать чужой взгляд. — Останься пока со мной. Данзо слегка нахмурился: ему слова от чего-то не понравились, но тут же улыбнулся и кивнул. Он поднялся, подбирая штаны: Тобирама вряд ли будет против, если он заберётся в них на постель. Тобирама оделся тоже. Сенджу осторожно опустился рядом, притягивая аккуратно подбородок, и поцеловал, сминая губы нежно и еле касаясь. Он боялся повредить только затянувшуюся ранку, и Данзо уже жалел, что заработал ее. Тобирама оторвался и, удерживая лицо, как-то нехорошо оглянул, мазнув сперва по глазам, а после опустил взгляд. Данзо поежился. Захотелось от назойливого жеста увернуться, но вместо этого он только глянул в сторону. — Откуда он у тебя? — добил Сенджу вопросом. — Вырезали, — едва не проглотив слово, выдавил Данзо. — На миссии? — с интересом спросил Тобирама, ложась рядом. — Нет, — нехотя произнес он, — не совсем. — Ты не хочешь об этом говорить? — Я не не хочу… просто… Данзо замялся, отворачиваясь от внимательного взгляда. Легкие отказывались набрать воздуха, чтобы на выдохе произнести пару фраз, а язык точно онемел и шевелиться не желал. Он почему-то простодушно был уверен, что в этом не было великой тайны и знают все. Тобирама-то точно должен знать. Данзо молчал минут пять, собираясь с мыслями, прежде чем выдавить несуразное: — Вы знали моего отца? — Лично не довелось, — оживленно ответил Тобирама, — но я наслышан, что он был преданным шиноби. — Да, — Данзо кивнул, — верно. Он был рядовым преданным шиноби и очень много пил. Вместе с матерью. Тобирама вдруг поник, поежился и расхотел слышать продолжение истории. Голос парня отдавал знакомой тоской, граничащей с болью, которую скрыли за напускным безразличием. — Он умер пару лет назад, — тихо сказал Данзо, — мне было так грустно. — Знаешь, — резковато выдавил Тобирама, — я думаю, все же не стоит об этом говорить. — Я могу. Могу об этом говорить. Просто никогда не приходилось. Они ведь не от хорошей жизни пили, а я только мешался все время. Если бы меня не было, у них все было бы хорошо. Сенджу медленно обернулся, нахмурив брови. Он прикусил губу, а услышанное отдалось не меньше, чем рвотным позывом и злостью. — Прекрати нести бред, — отчеканил он, — ты просто не мог быть в чем-то виноват. — Мог, — шепнул Данзо. Данзо сделал глубокий вдох и медленно выпустил воздух. Стена перед глазами, на которую от безотрывно пялился, уже начинала ехать и плыть. Он сглотнул, облизнул пересохшие губы и вполголоса продолжил: — Вы, наверное, не помните, но вы сказали тогда, что меня отец мало бил, раз я забиваю голову этим. — Давай не будем об этом вспоминать, я… — Я только хотел сказать, — перебил Данзо, — что бил он меня достаточно. И если б дожил, если б знал, бил бы больше. Тобирама прикрыл лицо руками, вздыхая. Он рассчитывал на меньшую откровенность и большую веселость истории, и никак не хотел лезть в душу и бередить старые раны. Открытость его поразила, а смелость восхитила. Сам даже десять лет назад не сказал бы подобного без подступающей истерики, без слоя колкостей и язвительных фраз, ни за что бы не выдал все как на духу. — У меня тоже были плохие отношения с отцом, — негромко сказал Тобирама, оглядываясь на Данзо. — Почему? — протянул он, взглянув на Сенджу. — Он был мерзким человеком. — Это же ваш отец, — насупился Данзо непонимающе, — как вы можете так говорить? — Смотри, — он провел пальцами по скуле, — это об пол. Данзо, прищурившись, проследил за пальцем, приглядываясь к скуле. Пара совсем незаметных, белесых полосок, чересчур гладких, выдавала бывшие глубокие царапины. — А это, — Тобирама тронул уголок рта, — его рук дело. — За что? — проскулил тихо Данзо. — За просто так, — Тобирама пожал плечами, плюхаясь на кровать, — за то, что по его мнению делать нельзя. — Я разбил мамины духи, — полушепотом сказал Данзо, откидываясь назад. Данзо облегченно выдохнул: ему повезло не расплакаться, и почти проглотить ком в горле. Тобирама прикусил губу: Данзо хотелось обнять, потому что ребёнок не заслуживал ничего подобного, и хотелось выгнать от того, что не получалось подобрать слов. Он приподнялся и двинулся ближе, налегая. До этого незаметный шрам в глаза не бросался, но теперь не выходил из головы. Тобирама, кажется, хотел поцеловать его, чтобы увести от неприятного разговора подальше, но, задумавшись, забыл. Опомнился лишь когда мелькнула ладонь, прикрывая лицо. Он моргнул и прижался губами к пальцам на мгновение, и осторожно убрал чужую ладонь. Данзо облизнул губы и снова от прилипчивого взгляда хотелось увернуться. Ерзать было некуда, а у Тобирамы была манера ставить в положение слишком честное и откровенное, такое, на которое у Данзо выдержки не хватало. Он отвернулся. Тобирама мягко обвёл линию челюсти, и чуть огладил чересчур гладкую кожу. — Ты его стесняешься? — вкрадчиво спросил он, — думаешь, что он тебя портит? У тебя аккуратный подбородок, и, кроме тебя, едва ли кто-то смотрит на шрам. Он тебя не портит. — Перестаньте, — выдавил Данзо, — вы врете. — Я никогда не вру. Посмотри на меня, — он чуть подтолкнул голову, заставляя повернуться, — у тебя очень красивые глаза. Если на что и обращают внимание, то сперва на них. Данзо сглотнул, чувствуя, что щеки горят огнём. Он зажмурился, и, распахнув глаза, бегал взглядом по лицу, что находилось слишком близко. — Откуда у вас эти отметины? — спросил Данзо вполголоса, потянувшись рукой в полоскам. — Я не могу об этом говорить, — отрезал Тобирама, сползая рядом, — это личное. Традиция своего рода. Данзо неловко съежился, коря себя, что спросил лишнего. Переводить темы явно не его конек, к тому же рядом с Сенджу это получалось и того хуже. — Данзо, — вдруг сказал Тобирама, — я через пару дней ухожу в Деревню Дождя. — Зачем? — Встреча с Мизукаге, — отрешённо протянул Сенджу. — Разве не лично Каге должны этим заниматься? — осторожно спросил Данзо, приподнимаясь. — Должны, но… ты был в Деревне Дождя? — Данзо кивнул, скорчив лицо, — вот, а сейчас и здесь погода не радует. А нового Мизукаге видел? Или может быть слышал о нем? Данзо задумчиво покачал головой: он и о предыдущем не слышал ничего, а в Деревне Дождя оказался случайно и не по своей воле. Место то было красивое, но ужасно промозглое. День там — и всею дорогу до дома пришлось подбирать сопли, и еще пару дней лечиться. Нежелание Хокаге валяться с простудой ему было близко. — Старый Мизукаге, — начал Тобирама, — и старый это ключевое слово, был противным брюзжащим дядькой, с которым было нетрудно договориться, но сложно говорить. Новый — человек эксцентричный, — сказал Тобирама с задумчиво, — но Хаширама от него не восторге. Говорит, он больно надоедлив и не очень скрывает свою неприязнь. Зато, говорят, я ему очень пришёлся по душе. — Сколько тонкостей, — протянул Данзо, усмехнувшись. Тобирама тоже отпустил смешок и потянулся. Данзо поёрзал, и сел удобнее, уставившись прямо в лицо. — Вы будете Вторым Хокаге? — с интересом спросил он, наклоняя чуть голову в бок. Сенджу слегка нахмурился, не настолько, чтобы напугать, но достаточно, чтобы прищурить подозрительно глаза. Он глубоко вздохнул, прикусил губу, на секунду задумавшись: должно быть говорить об этом не было принято, как и не должно спрашивать так прямо, разве что шепотом судачить позволено за спинами. — Да, — наконец-то кивнул он, — это, наверное, уже ни для кого не секрет. Все практически решено и обговорено со всеми. — Вы ждёте этого, да? Тобирама медленно покачал головой, цыкая, и, не дожидаясь вопроса, сказал: — Я не стану Хокаге, пока у брата есть силы этим заниматься. Данзо смутился. Он бы ждал, а такие мелочи бы его тревожили. Но Тобирама вдруг посмурнел, и не было ощущения, словно он делает это из приличия и надобности. — А кто это решает? — негромко спросил он. — Решает… — Тобирама вздохнул, — это должен быть долгий процесс. Дайме, старейшины, Хокаге и еще куча людей, не имеющих отношения к делу, собираются и перебирают кандидатов. Но здесь решил Хаширама. Данзо внимательно вслушивался, и подметил лишь, что Тобирама, пожалуй, лучшая кандидатура. Его уважают и, наверное, даже любят не меньше самого Хокаге. Делает Тобирама для Деревни не меньше, и даже, уезжая, Хаширама оставляет все на Тобираму лично. Он должно быть и разницы-то не заметит. — Не знаю, насколько затянется это все, — перебил мысль Тобирама, — но увидимся мы должно быть не скоро. Выдернутый из раздумий, Данзо перевел на Тобираму рассеянный взгляд. Он нахмурился: они не виделись и так слишком давно. Данзо хлопнул ртом, мотнул головой, не найдя слов. Тобирама присел ближе и щелкнул легонько по носу. — Не обижайся, — протянул Сенджу. — Я зайду с вами попрощаться, — чуть насупившись, сказал он. Тобирама кивнул. Данзо уходил нехотя, за полночь, уже засыпая на ходу. Тобирама клевал носом и нехотя его провожал. Он не предлагал переночевать, а Данзо не решился напрашиваться, хоть до сумасшествия хотел бы, проснувшись с утра, увидеть Сенджу. Тобирама спешил, до последнего боясь опоздать, и выловил Кагами у самых ворот. Тот, завидев его, радостно улыбнулся, раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, но Тобирама его перебил, торопясь. Кагами не спорил и не возмущался, он легко пожал плечами и будто бы безразлично кивнул головой, не задавая лишних вопросов: сказали — сделает, тем более, что с Тобирамой он легко сходился. Они считались вроде бы друзьями — со стороны очень похоже, пусть не по-рангу и не по-возрасту. Тобирама считал Учиху хорошим знакомым и отличным товарищем, который скрашивал долгие миссии. Он отлично знал свое место, никогда не заискивал и легко относился к Тобираме, уважал его и даже любил. Договориться с Кагами вышло сразу и быстро, он не был настроен на спор, даже если и имел все возможности выиграть его. Он задумался на мгновение, нахмурился, но столько быстро кивнул согласно. Тобирама наконец-то выдохнул, одной проблемой стало меньше, и продолжил беготню туда-сюда по всему штабу, от своего кабинета — к брату, и обратно. Хаширама, словно сонный, вяло кивал и махал рукой: присядь, без тебя не начнут и все успеется, но Тобирама никак не соглашался: уж лучше он умается сейчас, но спокойно ляжет спать вечером. Совсем не хотелось, чтобы на полпути выяснилось, что он забыл какую-то бумажку, а тем более не хотелось, чтобы вскрылось это на самой встрече. Тобирама носился, не видя на своем пути ничего. Данзо попытался ему кивнуть, даже рукой осмелился махнуть, но заметил его Тобирама лишь столкнувшись. Он лениво опустил взгляд и тут же оживился. — Зайди ко мне, — быстро проговорил он и, уже отходя, добавил, — дело есть. Данзо не успел согласиться, не успел и спросить, и улыбнуться — Тобирама тут же скрылся за дверью. Он сел, плотно придвигая стул, и растер лицо. Голова гудела от всего, что он пытался в ней удержать, а все казалось, что забыл нечто важное. Он наклонился, хлопнул ящик, следом другой и третий. Бардак в них Тобирама терпеть не мог, но за день сам развёл такой, что там и кобыла с телегой пропадёт, не то что какая-то мелочь. Не выгребать же все на стол — он завален горой всем важным и нужным. Хлопнула дверь, и Тобирама, хмуря брови, задвинул ящик. — Я тебя заждался, — пробормотал он, — почти со всем закончил, нужна только твоя… — Тобирама-сама, — позвал Данзо. Сенджу вздернул голову и усмехнулся. Данзо, чуть улыбаясь, стоял у двери. Он сжал в ладони плотнее коробочку и кивнул, чтобы тот подошел ближе. Данзо неловко помялся, но шагнул. Он косил взгляд и чувствовал отчего-то детский стыд: его пугала неизвестность настолько, что готовился он только к худшему, не беря ничего во внимание. — Я бы хотел сделать себе подарок, — наконец-то сказал Сенджу. — Вы знаете, что лучший для меня подарок, — время, проведенное с вами, — выдавил Данзо, смущено улыбаясь, и не осмелился даже посмотреть. Тобирама усмехнулся, потому что Данзо всегда был подхалимом. Данзо отозвался такой же усмешкой, потому что был искренен. — Возьми, — твердо сказал Сенджу, и положил на стол коробочку. Сил хватило только чтобы сделать еще шаг, но руки не слушались, предательски задрожав. Щеки точно краснели, выдавая стеснение. — Бери, — повторил Тобирама, — можешь открыть, когда будешь один. — Хорошо, — сказал Данзо, наконец-то решившись поднять коробочку, — спасибо. — У меня все. Можешь идти. Данзо кивнул, отлетая к двери и, прежде чем выйти, выдавил: — Хорошей дороги. До встречи.