Твой и ваш

Данзо очень нравился его дом. Обшарпанный и маленький настолько, что самому тесно, не дом — домишко. Но окна его выходили на солнечную сторону, а потому в комнатах даже зимой было светло, чарующе приятно. Пусть потрепанный и обветшалый, но крепкий все же и, самое главное, только его. Пусть вовсе не то место, куда стоит вести недавних знакомых, но место это именно то, где хочется быть самому. Хирузен говорил, что ему тут тоже очень нравится, едва ли не больше, чем Данзо, и особенно от того, что за тонкими стенами спальни не водилось родителей, то того, что кухня постоянно свободна, и уйти можно всегда, не наткнувшись на надоедливо-озабоченный взгляд, говорящий вместо губ: ты куда? Данзо соглашался, хоть был совсем не против отчитаться перед кем-то и знать, что его возвращения ждут. Но стены, за которыми никого не водилось, он очень любил. Домик его приходился небольшой пристройкой в пару комнат к дому чуть зажиточнее в прошлом, но такому же видавшему виды сейчас, как и его собственный. Данзо старательно и дом, и подход к нему пытался держать в порядке, как мог делал, хоть и видел огрехи. Соседи не пытались вовсе, а Данзо встречи с ними избегал, не думая даже их пожурить за беспорядок. Их он слышал по большей части из-за общей стены. Не хотел, запираясь у себя в спальне, когда те шумели особенно. Но бывало иногда, что в коридоре он замирал нарочно, прикладываясь ухом к тонкой стене. Слушал смех протяжный, который мигом менялся на упреки и оскорбления, разбирал невнятные обвинения друг друга, а иногда слышался только мерный звон стекла и возня. Он вздыхал каждый раз протяжно: и когда же они в конце-то концов угомонятся, и желал однажды не услышать оттуда больше и звука. Но тут же себя одергивал, стыдливо, мотал головой и напоминал себе, что так говорить — и думать — нельзя. Он точно знал, что никогда они не угомонятся. Да и не мешает оно ему вовсе, он привык давно и насовсем, а принюхиваться часто, точно разливая запах гари от запаха табака, вовсе не трудно. Данзо имел много привычек, которым потакал, но была одна, от которой он избавлялся сам, долго и кропотливо, но избавление было за счастье. Он часто одергивал себя, когда снова, не задумавшись, свою вещицу, особо дорогую или безделушку, прятал. Одергивал себя, когда, взяв в ладонь что-то, бегал глазами, подыскивая укромное место. Он сразу же усмехался себе, напоминая, что не нужно больше прятать ничего. Отучившись, он нашел особенное удовольствие в уборке. Он раскладывал вещи по местам и каждой было выделено свое, даже если оно и напоминало бардак: криво лежащий дневник на столе, оставленный после прошлой записи, рядом карандашик, погрызенный, книги, выстроенные в линию у стены, и легкий слой пыли, ложившийся вмиг после уборки и покорно ожидающий следующей. Одна книжка, глаз мозолившая, лежала отдельно. Он хватал ее несколько раз, упрямо раскрывал и зачитывался, в каждое слово вникал, но все больше разочаровывался, не желая продолжать. Обложка к тому же настырно напоминала о Хирузене. Он все строил из себя того, кем Данзо его никогда не считал, дотошно расспрашивал, что же Данзо там читает. Он просил рассказать, поделиться, натягивая улыбку до ушей, уверенный, что Данзо это очень нужно. Но стоило ему отмахнуться, честно ответив: ничего, как Сарутоби облегченно выдыхал. Данзо прощал ему тихую радость от не случившегося разговора, тонко улыбаясь от того, что рассказать ему и впрямь было нечего. Хирузен не любил слушать, а скучающее его лицо Данзо раздражало не меньше, чем натянутые слова. Но он был благодарен за хотя бы попытку, убеждая себя, что Хирузену он сколько-то важен, раз он идет на такие жертвы. Сарутоби считал его другом, молчаливым и неказистым, но безусловно лучшим. Он никогда не упускал возможности пожурить, но уверен был, что Данзо все устраивает. Он часто смеялся в ответ и, кажется, соглашался. Но Хирузен был готов меняться, хотя бы попробовать, чтобы Шимуру не потерять. Данзо любил его, хоть никогда бы вслух этого не сказал, был за многое благодарен. Он также мог бы его за многое возненавидеть, но об этом тоже упрямо молчал. Ко всему прочему, Хирузен был первым, о ком он думал в моменты одолевающей скуки и тоски. Данзо откинул надоевшую книгу, зарекаясь шанса ей больше не давать, и растянулся на кровати. Выходные он любил от того, что можно отоспаться, и не любил от того, что все равно подрывался с восходом солнца. Он жмурился, то утыкался в подушку, то в сгиб локтя, уговаривая себя поспать ещё. Засыпал он обычно на час — не больше, но этот час был слишком сладкий, чтобы от него отказываться. Дальше день был скучный. Сегодняшний казался тоскливым особенно, тошно до тряски: книги не читались, еда не готовилась, а убираться не хотелось совсем. Выходной нужен для отдыха, но сегодня время наедине с собой не радовало. Его заставил подорваться удар в дверь, словно что-то навалилось всем весом, грохнулось следом на деревянный помост, и уцепилось за ручку двери, наровя ее выдрать. Он испугался поначалу, и разозлился следом, спешно поднимаясь, засеменил в коридор. Руку, чтобы дверь открыть, заносил, целиком замирая, и уже точно знал, что увидит. От того сжался трусливо и подумал, что делать этого быть может и не стоит. Не поздно вернуться, сделав вид, что дом пустует. Данзо помялся, чуть шагнул назад, но дверь с силой тряхнуло ещё раз, и он, глубоко вдохнув, открыл ее осторожно. Сгорбленная женщина отшатнулась нетвердо, подняв взгляд. Данзо попытался в ее глазах уловить что-то осознанное, хотя бы слегка — он был вовсе не требователен, но встретил только знакомый, рассеянный взгляд. Женщина, похожая больше на старуху, глядела слезливо, и ни что в ней в ней не выдавало прежнюю красоту, которая в памяти ещё была жива. Пересушенные губы давно лишились цвета, по лицу заплывшему пролегли глубокие не по годам морщины, а некогда длинные темные волосы тронула ранняя седина. Они были грязные, сбитые в неухоженные клоки. Истрёпанная одежда и подрагивающие руки, которые то и дело сжимали подол, не вызывали в Данзо ни сострадания, ни злости, одну только тоску и потаенный, совсем невзрослый страх. Худая женщина почему-то напомнила ему мать, и он тряхнул бы головой, чтобы выбить эту ассоциацию, но только сглотнул, выдавив неуверенное: — Здравствуйте. Она глядела слишком долго, и Данзо опустил взгляд. Ладони, все теребящие ткань, тоже покрылись давно морщинами. Желтоватые, поломанные ногти, и костяшки, отливающие краснотой, стали противны до омерзения. Она вдруг подняла взгляд и улыбнулась, точно обрадовалась: — Данзо! — женщина ступила нетвёрдо, пошатнувшись, — дорогой, как ты вырос! Сколько же я тебя не видела! Ты посмотри! Она потянулась к его лицу руками, сделав ещё один резкий шаг. Он увернулся, зажмуриваясь, и подхватил ее, чтобы та снова не упала. — Прости! — рассмеялась она, — я совсем неуклюжая стала! Какой ты уже взрослый! Так на отца похож, что не отличишь! Данзо скорчил лицо, уворачиваясь он удушливого запаха спирта, и улыбнуться в ответ даже не постарался. Он приподнял женщину, еле держащуюся на ногах, и шагнул вперёд. — Тетушка, давайте я вас провожу. — Да я сама дойду, что ты! — она попыталась вывернуться, но безуспешно, и снова рассмеялась, — какой ты уже большой! От этого смеха хотелось ускользнуть, уши заткнуть, чтобы и слова не слышать больше. Данзо обхватил ее покрепче и повёл к дому. Та не сопротивлялась совсем, только восторженно повторяла одно и то же, заставляя прикрывать раздраженно глаза и вздыхать. — Почему ты совсем не заходишь? Тут идти-то пару шажков. — Я занят, тетушка, — негромко сказал он, приоткрывая дверь, точно зная, что она никогда не заперта, — очень занят. — Пообещай, что зайдёшь! — настойчиво сказала она, проходя внутрь нетвердым шагом, — какой же ты молодец, добрый такой. Пообещай. — Обещаю, — выдавил он. Он резко шагнул назад, не прощаясь: был уверен, что его все равно не поймут верно, точно и обещание забудут сразу же. Он вздохнул глубоко, желая чистого воздуха надышаться, и быстро зашагал подальше. Липкий стыд и горький страх, от которого хотелось отделаться поскорее, если не отмыться, то хотя бы убежать. Его раздражение, совершенно справедливое, в миг в такие моменты сменялось отвратным привкусом счастливого детства, о котором он вспоминать не хотел. И думать не хотелось, а мысли подлые все лезли, не спрашивая разрешение. Мерзкое чувство пристало и никак не могло отвязаться. По дорожке он свернул к дому Сарутоби. Большая усадьба, просторная и светлая, отстроена была наверняка так, чтобы ни одно поколение смогло в ней жить. Жить так, чтобы не мешать друг другу, но быть семьей дружной и счастливой. И дом этот Данзо отчасти считал своим с позволения его обитателей: он провёл тут немало времени. Потому и стучал каждый раз, не раздумывая, из приличия, вежливо здоровался и с радостью отвечал на все расспросы, которые так раздражали Хирузена. Ему открыл мужчина. Он, увидев Данзо, сразу же улыбнулся и пригласил войти. Данзо как всегда улыбнулся в ответ. Мужчина был добряком, голос у него мягкий, движения ничуть не выдавали доблестного воина, скорее разнеженного старика, и даже лицо его подходило больше милому торговцу. Он сообщил, что сына дома нет, заставив Данзо недовольно надуть губы, глупо цокнуть. Хирузен, по словам отца, должно быть в штабе, там его найти можно, если нет, то у девчонки остался — тут пиши пропало, хорошо, если к утру объявится. Он скромно поинтересовался, что за девочка появилась у сына и не хочет ли он их представить друг другу. Данзо смутился и выдавать лишнего не хотел, счел это вовсе не своим делом, потому отнекивался нехотя, сказав, что сам особенно ничего не знает. Был точно уверен, что ему не поверили, только сделали вид, снисходительно усмехнувшись. Отец Хирузена предлагал остаться и посидеть с ними, совсем по-отечески, но Данзо, извинившись, ушел. Хирузен ему сейчас был нужнее. Того не оказалось и в штабе. Отец был прав: если улизнул к Кохару, то пиши пропало. Данзо настырно пытался отыскать его, обойдя все коридорчики вдоль и поперёк, все надеясь, что тот притаился в каком-то укромном уголке, поджидая его. Потом он заглянул во все кабинеты, чьи двери были приоткрыты, и в завершении даже поинтересовался у проходящей мимо девушки. Та только миленько улыбнулась, накручивая локон на палец, и сказала, что помочь была бы рада, вот только Хирузен тут даже не появлялся. Данзо тяжело вздохнул. Он лениво смерил коридор шагами и, проходя мимо очередной двери, на которую смотрел замиранием сердца всякий раз, расслышал знакомый смех. Замер тут же, приблизился к двери, приоткрытой, и без задней мысли заглянул. — Ты надо мной издеваешься что ли? — насмешливо проговорил Тобирама, — я это увидеть должен был недели две назад. Такаши, ты две недели от меня бегал. А теперь хочешь, чтобы я твои бумажки проверял? Уйди подобру-поздорову, не отвлекай. — Да ты и не проверяй! Закорючку свою поставь, и хватит с меня. По старой дружбе, — растянул он, — у самого же горит. И не за просто так. — А за что? — скептично спросил он, — да и сгорело оно уже все трижды. — За пожалуйста, — серьезно ответили ему, — и, конечно, за спасибо. Ты же знаешь, что я не отстану. Помню, где ты живешь, зайду ещё, а там мало ли что. Тобирама снова рассмеялся, живо и искренне, словно ему было взаправду смешно. Данзо недовольно скорчился. Он смешного ничего не слышал, только нагловатое обращение, за которое в пору гнать, и пренебрежительные слова, которые Тобирама почему-то спускал. — Ладно, — спокойнее сказал Сенджу, — давай сюда. Только больше не пропадай так. Данзо от раздражения закусил губу, чувствуя тревогу и обиду, почти прошипел под нос, что Такаши как был сукой, так ей и остался, только и сам понять не мог, чего такого предосудительного тот совершил. Он имел полное право себя так вести, потому что Тобирама с ним смеялся и, должно быть, еще и улыбался ему. Такаши тыкал Тобираме, будучи совершенно рядовым шиноби, не лучше Данзо, а рангом и того ниже, и выделялся лишь своей лохматой прической. Но Тобирама с ним непринужденно болтал, уж точно по старой дружбе. Такаши кидал глупые шутки: одна неудачнее другой, закончив разговор очередной совсем ужасной, мерзкой настолько, что и Хирузен бы смутился. Данзо услышал приглушённый смешок Тобирамы, и отшагнул от двери на шаг, прежде чем та распахнулась. Такаши опустил на него веселый взгляд, похлопал по плечу, вежливо здороваясь. — Привет, — шепнул Данзо ему, делая еще шаг в сторону. Следом показался Тобирама, скользнув по Данзо беглым взглядом, и тут же отвернулся. Данзо успел ему лишь отрывисто кивнуть, а приветствие так и не выдавил. Сенджу попрощался с мужчиной, махая ему рукой. Такаши попятился, помахивая ему резво в ответ, щурился от широкой улыбки. Отойдя на добрых десять шагов он наконец-то развернулся и ушагал, сжимая в руке неряшливо бумаги. Тобирама опустил на Данзо удивленный взгляд, в этот раз осмотрел придирчиво, заставив Данзо невольно улыбнуться. Он так и не успел уловить момент, когда стоило сказать свое «здравствуйте». — Ты ко мне? — спросил он, вздёрнув бровь. Данзо закивал, прикусывая губу, не обдумав вопрос. Его он запоздало принял за приглашение. Тобирама пожал плечами и махнул ладонью, возвращаюсь в кабинет. Данзо тут же шагнул следом, уселся привычно на облюбленный диванчик. — Вы сильно заняты? — тихонько спросил он. — Нет, — Тобирама присел за стол, — ты по делу или соскучился? — Я, — Данзо неуверенно помялся, — просто так. Не отвлеку? — Не отвлечешь, — он подобрал листок, сощурился, придирчиво всматриваясь, — рассказывай. — Чего рассказывать? — встрепенулся Данзо, выпрямляясь. — Ты же с чем-то пришел, — усмехнулся Тобирама. — Да я только увидеть вас хотел, — пробормотал отвлеченно он. Тобирама кивнул и, кажется, все больше уходил в работу, перемешивая бумагу из одной стопки в другую, морщился, кивал. Данзо озадаченно перебирал в голове, что же можно ему рассказать, чтобы тот не заскучал, и уверен был, что Тобирама его именно об этом просил. Что его действительно беспокоило, с чем он пришел, рассказывать он постеснялся, да и говорить пришлось бы слишком много и долго. Потому пересказывал последние миссии, балаболил все, сомневаясь, что Тобирама его вообще слышит. Он рассказывал, как пришлось по болотам пробираться: ужасно было, воняло к тому же, а потом похолодало резко, даже мороз ударил, кажется, потому что под ногами грязь хрустела. Он себе палец умудрился совсем по-детски поранить о сюрикен, и самое обидное, что тот даже не пригодился — Данзо лишь решил проверить, а на месте ли они или выпали по пути. В итоге вернулся с одним только позорным ранением, которое нанёс сам себе. И как назло срасталось до жути неприятно, хоть палец отрубай. Без него было в разы проще, а так даже руки спокойно не вымыть. Тобирама приглушенно рассмеялся, а Данзо показал пораненный мизинец, словно Сенджу смог бы разглядеть крошечный рубец, который он и сам уже еле замечал. Данзо говорил, что теперь совершенно точно даже видеть не хочет яды для оружия, это все только зло, он скорее сам ими потравится. Тобирама согласно кивнул, но не ответил. — Руки у меня кривые, — заключил он свой рассказ, — что поделать. — Я бы так не сказал, — тонко улыбнулся Тобирама, поднимая взгляд. Он уставился прямо в глаза, ни сантиметром ниже, и все щурился хитро. Данзо чуть поерзал, не выдержав взгляда, и скосил глаза в бок. Тобирама поднялся со вздохом, поправил одежду и взглянул сверху на бардак. Растер уставшие глаза и медленно обошёл стол. Он опустился рядом, руку положив на валик дивана, и вальяжно откинулся на спинку. — Я все это, впрочем, уже читал, — усмехнулся он, — но отчеты, правда, не такие забавные. Хотя я бы пару раз в месяц хотел бы видеть что-то менее сухое, чем пошёл туда, сделал то, встретил тех. А иногда такой бред в руки попадает, ты бы знал. В основном это какие-то договоры от соседей. Данзо развернулся к нему лицом, мельком оглядев Сенджу. Тобирама жмурился часто, моргал припухшими веками, и лицо его у Данзо вызывало сочувствие. — У вас глаза покрасневшие, — сказал Данзо, — вам бы прерываться почаще, а то зрение сядет. — У меня оно и так не очень, — вздохнул он, снова растирая глаза, — всегда было. Тобирама резко поднялся, быстро рванув к столу. Он присел, скрывшись за ним. Послушался звук — Тобирама выдвинул ящик, потом, кажется, второй, и рылся, судя по шуму, то в одном, то в другом попеременно. Данзо наблюдал лишь за тем, как мелькает белесая макушка над столешницей. Он копошился громко, пока, наконец, не затих, кажется, нащупав, что искал. — Смотри, — сказал он, поднимаясь, — как тебе? Данзо удивился и невольно заулыбался. На носу Тобирамы сидели тонкие совсем, прямоугольные очки, почти незаметные своей невесомостью. Сенджу довольно скалился, не пытаясь примерить собранное лицо. Он повернулся одним боком, другим, давая получше себя рассмотреть. — Вам идёт, — усмехаясь, сказал Данзо. — В них только хуже, — разочарованно проговорил он, небрежно стаскивая очки за дужку, и откинул их на стол, — чистые никогда не бывают, а глаза только сильнее устают. Данзо хотел сказать, что Тобираме они придают некий шарм и необычность. Непривычность — точно. И ему скорее нравится, чем нет, но прежде чем, он успел заговорить, Тобирама вернулся на прежнее место, и спросил: — Ты с Сару помирился? — Мы и не ругались, — бездумно приврал он, но, опустив взгляд, сказал, — да, помирился. Он извинился. Я же говорил, что он это не со зла. Он обещал больше так не делать. Сенджу кивнул, кажется, довольный ответом. Он тряхнул головой и улыбка все с губ никак не спадала. Милая, подумал Данзо, заманчивая, и точно к месту было бы ее тронуть невинно губами. — Я могу, может быть, к вам так приходить? — спросил он, тонко улыбаясь. — Приходи. Если я свободен, то буду тебя только рад видеть. Улыбка стала шире, а взгляд его терпеть невмоготу. Данзо помялся и от смущения, накатившего, рука сама потянулась ко рту. Он прикусил кожицу, уверенный, что движение это совсем незаметно, а если и заметно, то всем привычно, как вдруг прямо по ладони прилетел хлесткий удар. — Ай! — обиженно воскликнул он, хмуря брови, — за что? — Перестань пальцы обгладывать, — грозно прошипел Тобирама, — и так на них места живого нет. Хотя бы при мне не делай этого, — добавил чуть спокойнее. Данзо пристыжено опустил взгляд, подминая ладони под себя, чтобы ненароком снова не начать их мучать. — Извините, — сказал он, — я постараюсь. Дурацкая привычка, сам знаю. Тобирама вдохнул глубоко, явно собираясь что-то сказать, губы уже дрогнули, но прежде чем он заговорил, раскрылась резко дверь. Тобирама лениво откинул голову, обернувшись в бок. Данзо, завидев высокого мужчину в длинной, светлой одежде, тут же по привычке резко поднялся, выпрямился, выкрикнув громко: — Здравствуйте, Хокаге-сама! Хаширама нехотя поднял на него взгляд, словно бы сперва и присутствия не заметил. В руках он держал небольшой чайничек, осторожно и заботливо, точно это было что-то очень ему дорогое и хрупкое. Он не стал растрачиваться на улыбку, но ответил очень мягко: — Здравствуй, Данзо. Он неловко мазнув взглядом по его фигуре. Чувствовал себя точь-в-точь, как если бы его застукали за каким-то недостойным делом. Нервно сжав кулаки, он оглянулся на Тобираму, ожидая приказа, распоряжения уйти, подсказки хоть какой-то. Тобирама не дрогнул и не съежился, даже не шевельнулся. Он так и сидел, закинув ногу на ногу, и внимательно наблюдал за братом, озабоченно держащим чайничек. — Присядь, — сказал он расслабленно, махнув рукой, — куда собрался? Данзо несуразно опустился на место и двинулся в самый угол дивана, от Тобирамы как можно дальше. Ладони прибрал, зажимая их меж коленями. Зубы принялись терзать губу. Хокаге прошел до стола, опустил свой чайничек. Он приземлился со звонким шумом, ударившись о дерево. Хаширама оперся на стол, оглядываясь. — Холодает, — сказал он, — ты, пожалуйста, не мёрзни зря. Данзо съежился от тёплого тона Хокаге и все больше уверялся, что здесь он совсем не к месту, не просто лишний, а крайне ненужный. Тобирама, улыбнувшись, в ответ кивнул. — Я, пожалуй, принесу тебе ещё что-нибудь накинуть. — Не стоит, — Тобирама мотнул головой, — я завтра оденусь теплее. Сегодня чаем обойдусь. — Хорошо, — вздохнул он, чуть улыбнувшись, — прошу тебя, не простудись только. — Не простужусь, — он поднялся, — спасибо. Хокаге чуть улыбнулся и кивнул. Он тряхнул головой, растрепав волосы, и прибрал пряди за уши точным, выверенным движением, заученным за долгие годы. — Я позже зайду. Цветы сохнут, надо полить. Тобирама кивнул. Данзо выдохнул, когда дверь закрылась. Ему всерьёз показалось, что последним минуты — все с момента, когда дверь открылась — дышать он забывал. Он оглянулся в угол, на который кивнул Хокаге, и заметил там пару горшков с увесистой зеленью. Они были сдвинуты друг к другу вплотную, точно чтобы места меньше занимать и, наверное, от того в глаза совсем не бросались. Выглядели они добротно и, кажется, совсем не засыхали. — Будешь? — негромко спросил Тобирама, приподнимая чайник, — брат хорош в двух вещах. И одна из них заваривание чая. — А вторая? — с интересом спросил Данзо, подпирая подборок ладонями. — А о второй ходят легенды, — сказал он, доставая две небольших чашки, и начал разливать чай, — проверить тебе не доведётся. И к лучшему, с тебя одного Сенджу хватит. Данзо усмехнулся, забирая горячую чашку. О чем говорил Тобирама, ему знать не хотелось, а предположения были одно хуже другого, к тому же и краснеть заставляли. То ли от осознания, то ли от того, что он поневоле оказался непозволительно близко к чужой семье. К семье Хокаге и к нему лично. — Не знал, что вы ещё и цветы содержите, — сказал он, отпивая. — Я? — Тобирама искренне усмехнулся, — их Хаширама приволок. Здесь то ли грустно без них, то ли света им больше, я так и не понял. Но стоят — вроде не мешают, — он пожал плечами, — он их напоминает поливать, а я ещё ни разу этого не сделал. Только чай остывший выливаю в них, а они все как назло растут. Чудом, не иначе. Данзо засмеялся, оставив смущение, хоть и чувствовалось, что смеётся он над самим Хаширамой. Картина, как он заботливо копошится вокруг цветов с маленькой леечкой, вызывала улыбку. Ему должно быть очень к лицу это занятие. Тобирама забалтывал, то и дело поднимаясь, чтобы налить ещё. Данзо, усмехаясь, смотрел в чашечку, выглядывая мелкий чаинки, и думал, что сегодня цветочкам не повезло — даже чая они не получат. Он уже и думать забыл о соседях и пропавшем друге, думал только, что к Тобираме — в горе и радости — заходить нужно чаще, только бы подловить, когда сам он, как сегодня, в хорошем настроении. Ему самому, кажется, нужен был слушатель, но он позволял вставлять слово, улыбался на шутки и глухо посмеивался. Данзо нравилось, сильно и очень, особенно то, что разговор был на равных, где он участник — полноценный, хоть и от взгляда его пронзительного, он бывало голос понижал, не давая себе полную свободу. Тобирама красив в своей холодности, но ещё красивее он, когда способен непринужденно общаться, когда руками взмахивает несдержанно, когда глупости себе позволяет говорить. Данзо смотрел на него, не отрываясь, все меньше слушая, все больше наблюдая. — Что ты хочешь? — прервался Тобирама, внимательно посмотрев. — Я? — он сглотнул, но выдавил все же, осмелев от дружеской беседы, — хочу вас поцеловать. — И чего тогда ждёшь? — усмехнулся он. Данзо улыбнулся, поднял взгляд, чтобы встретиться с его, хитрым, сглотнул, и присел ближе. Он потянулся, оставил на щеке невинный, мимолетный поцелуй. Тобирама выпустил тихий смешок, и мельком коснулся отдаляющейся щеки в ответ. Тёплое касание отдалось внутри нежностью и теплом. Выходной был только у Данзо, и сколько бы он не хотел, засиживаться лишнего не мог. Он пытался урвать хотя бы ещё одно лишнее мгновение рядом, но время кончалось. Он с замиранием сердца прощался, а Тобирама вдруг спросил: — Когда тебя ждать? Сегодня, завтра, всегда и когда угодно. Тобирама прикрыл дверь за мальчишкой, усмехнулся себе под нос и упёрся лбом в дерево. Смеялся над собой же: и представить не мог, что отдых заслуженный потратит на Шимуру, чаем не поделится ни с братом, ни с цветами. Отдохнуть — отдохнул, выдохнуть — выдохнул, и надеялся, что парень, как и обещал, к нему придёт. — Куда бы ему деться, — прошептал он, мотнув головой. Он обернулся, вздохнул, оправившись, и улыбку, застывшую на губах, припрятал за серьёзностью: ему предстояло еще разобраться с работой. Ждал стол, заваленный листами, стул, отодвинутый призывно, приглашал. Тобирама сел, вытягивая спину, и подобрал очки, что оставались лежать поверх. На свету заляпанное стекло слабо поблёскивало, и он обтер их о штаны, чтобы на переносице ощутить непривычную тягу. Зрение ему, наверное, и впрямь стоило беречь раньше. Наивный и милый мальчик, превзошедший все ожидания. Он забавлял и заставлял улыбаться: глупостью и несуразностью, большими глазами, точно у напуганного олененка, сдвинутыми нервно плечами и, конечно, несдержанными вздохами и восхищёнными взглядами. Смеялся Тобирама только по-доброму, тот вряд ли заслужил иного — только с умилением, только так, как стоит смотреть на неопытность. Данзо весело выправлялся, искренность пытался прятать, глядел собранно, но улыбка выдавала его всегда, а Тобираму заставляла натягивать губы в ответ. — Зачем он к вам приходил? — хмуро спросил Данзо, без сожаления отрываясь от чужих губ, — Такаши. Он, кажется, лично перед вами отчитываться не должен. Тобирама вздернул бровь, взглянул с недобрым удивлением и встретился со взглядом раздражённым, озлобленным, как у дикой собаки. Данзо бы умерить пыл, испугаться вдруг, но секундное раздражение Тобирамы не пересилило его, засевшее глубоко. Сенджу сделал шаг назад, легонько вздохнул, оборачиваясь, и насмешливо сказал: — Какая разница, перед кем он лично отчитывается. Захотел лично — пришел. Ты и сам без надобности приходишь и оправдываться не обязан. Данзо прикусил губу, глубоко вздохнул. Он бы в здравом уме никогда бы не позволил такого выдавить из себя, но детская обида жгла изнутри, повторяя: мое-мое-мое. — Но я не хочу вас ни с кем делить! — повысил он голос, кинув обрывистую фразу в спину. Тобирама резко развернулся и взглядом пригвоздил. Данзо настроен ругаться совсем не был, но чувство меры не ощущал уже, потому смотрел прямо, не сомневаясь и не стесняясь. — Сядь, — приказным тоном вычеканил Сенджу. Данзо послушно шагнул к кровати, плюхнулся на нее, всем видом показывая, что делает это из одолжения. Он состроил обиженное лицо и глядел исподлобья. — Что я сказал тебе в самом начале о наших отношениях? — с расстановкой произнес он, шагая ближе. Данзо стушевался от не грубого, но строгого тона. Его точно отчитывали за забытую мелочь, которую не знать — стыдоба. Он негромко протянул, опуская взгляд: — Что мы только… и мы не вместе… — Ты с этим согласился? — назидательно подтолкнул он. — Да, но это так жестоко… — Данзо поднял умоляющий взгляд и голос его стал тоненьким совсем. — Если тебя это не устраивает, ты всегда можешь уйти. Без обид и разборок — одно слово и того хватит… — Но неужели у вас ничего ко мне нет? — воскликнул он, перебив, — нисколечко? Совсем-совсем? И вам на меня плевать? — Не пытайся мной манипулировать, — серьезно сказал Тобирама, обжигая холодом своего голоса, — я в эти игры не играю. Данзо тут же поник, отвел взгляд. Его прямо-таки ошпарило: щеки горели, словно хлесткая ладонь угодила вскользь. Он был пойман с поличным, оказался рассекречен, и от этого стало обидно сперва, досадно и в конце концов стыдно. Тобирама не счел нужным отшутиться, не счел нужным сгладить углы, а сказал слишком прямо. Прямее, чем Данзо готов был выдержать. — Простите, — негромко сказал он, — я больше не буду. Мне просто стало обидно. Немного, но это совсем не имеет значения. Простите. — Сейчас вернусь, — торопливо сказал Тобирама, — остынь немного. Данзо кивнуть постарался, головой мотнуть вышло, но дверь уже хлопнула. У него точно была тяга все портить, если не талант, то проклятие. Словно бы жизнь не научила вовремя замолчать. Хоть головой об стену бейся — только бы запомнить. Он от чего-то решил, что право имеет. Возмущаться и просить оправдываться, и скорее из-за того, что Сенджу стал слишком с ним мил и разговорчив. Данзо боялся, что тот снова глядеть будет свысока. Тобирамы не было долго. Выйти поискать не решился, не решился и шевельнуться. Хотелось одновременно, чтобы тот пришел скорее и чтобы не возвращался вовсе. Продолжать разговор никак не хотелось, а послевкусие крепко вцепилось в язык. В поганый язык — вырвать мало будет. Он вернулся, без лишних слов забрался на кровать, расположился прямо сзади. Его взгляд Данзо чувствовал спиной взаправду. Ладони, опустившиеся на плечи, заставили вздрогнуть. Тобирама прижался к нему, плотно обхватывая, крепко. Пальцы огладили грудь. Данзо вывернулся слегка, попытавшись обернуться. — Я снова сделал глупость? — тихонько спросил он. Тобирама не ответил, пропустил мимо ушей и сделал вид, что вопроса и вовсе не услышал. Он оттянул край ворота, оголяя шею, осторожно придерживая ткань пальцами. Кожи коснулись мягкие губы, чуть царапнули зубы, и поцелуй остался трепетный. Данзо дрогнул резко, неожиданно для себя, а вниз от самой шеи по позвоночнику спустилось колючее, но приятное чувство, разошлось по сосудам, по мышцам, проникнув вглубь: от спины к рукам, к животу. Он заскулил невольно, высоко, не отдалился, а подался назад, погружаясь сильнее в объятия, полностью отдаваясь. Сенджу выбивал из головы ненужные слова, предательские мысли и все воспоминания о проступках. Его взгляд не изменился, был таким же привычным, тёплым, жарким, как все разы до. Движения все такие же, не способные ранить, а слова надоедливые и желанные. Тобирама говорил часто, если не всегда, никак не желая помолчать, даже задыхаясь все продолжал выговаривать то одно, то другое и умудрялся шутить. Данзо однажды сказал, что тот уж слишком болтлив, но Сенджу отшутился: рот не занят, так что от чего бы ему не говорить. Данзо очень хотел предложить ему рот как раз-таки занять, но только усмехнулся: его словам и своим мыслям. За действиями Тобирамы не скрывалось злобы. Данзо был уверен все еще, что он чуткий — очень-очень — и потому должен понять, что это все лишь от избытка чувств, плохих и хороших. Объясняться больше он побоялся, так и согласившись с Тобирамой: он тоже попросту сделает вид, что ничего не случилось, а слова запомнит. Забыть все равно не сможет. Данзо неловко съёжился, лёжа рядом, и глянул на Тобираму исподтишка. Ему до безумия нравилось его румяное лицо, но пялиться он не осмеливался, как и сказать это. Он чуть приподнялся, замялся, не решаясь по своему обыкновению прилечь на чужую грудь, и даже губы помял, чтобы спросить разрешения. Тобирама лениво двинулся, оттолкнул резко, заставляя лечь обратно. Данзо охнул от неожиданности и замер: Тобирама нырнул под руку и сам уткнулся в его грудь, прижимаясь. — Моя очередь, — негромко заявил он, чуть обтираясь лицом. Данзо слегка улыбнулся, и ладонь его застыла невысоко, никак не желая опуститься. Он подглядывал на Тобираму, но лица почти не видел, только упирался в кучу растрепанных волос. Он чуть задел их пальцами, сомневаясь, что может его касаться, и все же прибрал аккуратно волосы. Мягкие пряди защекотали пальцы, и он почувствовал, что губы Тобирамы дрогнули. Улыбнулся — понял Данзо, и уверенне огладил висок. Данзо лапал его без смущения, трогал в местах самых нежных и запретных для чужих, но единственное, чего он желал, — взять его за руку. Он боялся до дрожи коснуться ладони, а главная нежность, которую Данзо хотел, — провести по лицу. Тобирама был вовсе не против, не уворачивался, не смотрел раздраженно, сам прижимался, потому и ладошка легла на голое плечо, огладила, скользнула ниже, чуть постукивая пальцами. Тихо и спокойно вдруг, умиротворяюще. Данзо резво гладил, наслаждаясь кожей и изгибами, то нежно, то сильнее, но больше щекотал, сам не задумываясь о том, что делает. — Перестань, — чуть посмеиваясь выговорил Тобирама, изгибаясь, — не надо. Данзо удивленно перевел на него взгляд, потом на свою ладонь и хитро улыбнулся, хватая сильнее и намеренно. Тобирама резко вывернулся, пискнув недостойно и высоко. — Вы щекотки боитесь? — восхищенно спросил он, продолжая нападки. — Нет! — взвизгнув, выдохнул Тобирама. Верилось ему слабо, он кричал извивался, смеялся истерически и совсем ничего сделать не мог. Крутился, сползая, а Данзо, довольный выходкой, продолжал нависать. Он резвился, пока уверенная ладонь сама не пробежалась по ребрам. Он чуть не подпрыгнул на месте, заметавшись, как рыба на суше, а у Тобирамы глаза загорелись: — А сам-то! — довольно сказал он, улыбаясь, и вторая рука ухватила бок, — сам-то! — Все! Все! — он напротив кинулся ближе, обнимая, удерживая, — я больше не буду! Данзо слабо посмеивался ему в живот, а Тобирама все широко улыбался, хлопая по плечу: ему эта шалость точно пошла на пользу. — Я хотел вас кое о чем попросить, — негромко сказал Данзо. Тобирама заинтересованно взглянул на него. Данзо поднялся, присел на кровати, и уставился в угол. Он давно слова подобрал, но сейчас вот они все показались глупыми. Данзо называл это по-настоящему, настоящей близостью, потому что это слово счел наиболее правильным. Тобирама ему в лицо усмехнулся, сказав, что сейчас, значит, не по-настоящему. Данзо зарделся, но продолжил упрямо, уверенно. — Ты не знаешь, о чем просишь, — помолчав, сказал Тобирама и поднялся. — Я понимаю, — сказал Данзо, глядя ему вслед, — но в любом случае хочу, чтобы это были именно вы. Тобирама вздохнул, подбирая одежду. Он подал штаны Данзо, и сам неспешно принялся одеваться. Данзо нехотя оделся сам, наощупь, больше смотрел за Сенджу, чтобы запомнить получше. Одевшись, он наконец-то сказал: — Я не люблю так. — Почему? — тут же отозвался Данзо. — Это долго, муторно, сложно… — он растер ладонями лицо, точно время тянул, и продолжил, глядя пронзительно, — и я предпочитаю заниматься этим в отношениях. Долгих. Без лишних людей, понимаешь? — Кажется, да, — грустно протянул Данзо, — но у меня не было никого, кроме вас. Тобирама кивнул: он и не сомневался. Сенджу присел рядом, задумался снова. Данзо помялся, но все же приблизился, усевшись рядом. — Пожалуй, — сказал наконец Тобирама, — я сделаю для тебя исключение. Лучше я, чем потом ты будешь жалеть еще сильнее. Но тогда тебе придется прислушаться ко всем моим словам и неукоснительно им следовать. — Хорошо, — он с готовностью кивнул, — я все понял. Домой Данзо засветло уходил впервые. Обычно он топал уже в темноте, но сегодня к Тобираме пришел днем, потому к вечеру, когда сумерки только начали опускаться, уже собирался к себе. Он надеялся, что у него получился провести тут день. Тобирама настоял, убедил, что лучше бы ему уйти пораньше, чтобы выспаться им обоим. Данзо спорить не мог и попетлял знакомой дорогой в обход. Он ежился от холода — под вечер земля уже начинала подмерзать, и быть может уже скоро ляжет снег. На подходе к дому по ногам скользнуло что-то мягкое. Данзо от испуга резко шагнул назад, а снизу раздалось жалобное мяу. Он выдохнул, увидев у ног животное, которое резкого движения совсем не напугалось и приблизилось снова, обтираясь о ноги. Данзо присел, коснувшись грязной шерсти на макушке. Кот потянулся за ладонью и живо замурчал, заставляя улыбнуться. Данзо предположил, что кот совсем молоденький, но и котенком назвать его было нельзя. Либо маленький кот, либо крупный котенок. Пушистая шерсть отливала белым, но была сплошь покрыта пылью. Он не выглядел голодным и исхудалым, но глаза его Данзо показались несчастными. Он увязался следом, стоило отойти на шаг, путался под ногами и все продолжал мурчать. Кот проводил его до самого дома, крутился вокруг, обтирая ноги. Данзо взглянул на дверь, посмотрел на кота и, задумавшись на мгновение, махнул рукой, прежде чем открыть дверь, проговорив: — Заходи, если хочешь. Кот взглянул на него разумно и рванул внутрь так быстро, что разглядеть удалось только мелькнувший хвост. Он шмыгнул в спальню, точно найдя туда путь, и забился под кровать. Данзо присел, заглядывая туда и пожалел, что пустил животное в дом так. Он отказывался вылезать, как Данзо не пытался выманить его последним куском мяса, только пялился двумя круглыми, желтыми глазами, не моргая. Он не собирался его выгонять, но очень хотел рассмотреть поближе, чтобы имя придумать, подобрать подходящее. Зверушку к тому же было бы неплохо помыть. Кот так выползти и не соизволил, притаившись под кроватью. Данзо выделил ему посуду, оставив их рядом, и лег спать, понадеявшись, что с утра разговор с животным пойдет живее. Кот разбудил его громким мурчанием. Данзо приподнялся, сонно жмурясь. Животное уселось у него в ногах и, развалившись, деловито вылизывалось. Данзо улыбнулся, присаживаясь. — Доброе утро, — прохрипел он. Он оторвался от важного дела на секунду, глянув на Данзо своими круглыми глазами. Он хлопнул, точно возмущенно, будто его зря потревожили, и снова принялся вылизываться. Данзо поднялся, потягиваясь, оглядел комнату. Кот удосужился поесть: перевернул тарелку и оставил покусанный кусок валяться рядом. — Извини, дружок, — сказал он, поднимая животное, — но если ты и дальше хочешь на кровать влезать, придется тебе помочь. Кот не стал вырываться, но морда его Данзо показалась несколько возмущенной. Он бы возмущенно посмотрел на него в ответ за испачканную постель: на светлом белье ярко выделялась темными крошками грязь, но не хотел зверушку обижать, если бы та его негодование поняла, а если нет — то и подавно незачем. Мыться он — Данзо точно теперь знал, что у него появилась никак не соседка — явно не хотел. Напряженный сидел, сверлил взглядом, но почти не вырывался и даже не царапался. Серая шерсть, обсохнув, стала белой, к тому же ей пошло на пользу вычесывание, которое Данзо устроил. Он нашел частый гребень, который принадлежал его матери, и думал недолго. Это занятие зверушке пришлось по душе, и он даже благодарно мурчал, пока Данзо чихал от летящей везде шерсти. Кот оказался красавцем, каких поискать, но имя ему выбрать так сходу и не вышло. Данзо подумал, что быть может еще и наведается с Инудзукам, те хоть и собачники, но в котах должны понимать уж точно лучше него, а он очень хотел, чтобы новый друг ни в чем не нуждался и зря не беспокоился. Тобирама выполнял просьбы со рвением, не делая вид, что оно только из одолжения, но дважды спросил, доверяет ли ему Данзо. На третий раз Данзо начало казаться, что тот ждет и сам неуверенного взмаха головы. Но он отрывисто кивал, заявляя, что Тобираме доверят больше всех, а иногда даже больше себя. Тобираме не доверять невозможно. Данзо не сомневался в своих желаниях, но чем дальше оно шло, тем он неудобнее себя чувствовал. Оно не должно было быть унизительным и неловким, но если бы спросили Данзо, он бы ответил, что чувствовался все оттенки этих эмоций: и унизительно, и скованно, и неловко, сколько Тобирама не повторял, что все в порядке, что волноваться не стоит, а все, что может пойти не так, он видел уже. Данзо кровать вдруг, уже знакомая, начинала казаться совсем другой, и накатывало уже забытое стеснение. Тобирама смотрел внимательно и чуть улыбался. Данзо отвел взгляд и пробурчал: — Чего вы пялитесь? — А почему ты вечно на меня пялишься? — он усмехнулся, — нравится же. — Разденьтесь тоже. — Хочешь, чтобы я был голый? — удивленно спросил Сенджу. — Мне так спокойнее. Тобирама кивнул и начал с готовностью снимать одежду. Он предложил Данзо выпить, но тот лишь скорчился недовольно. Данзо снова зажимался, неловко покусывал губу, но был смелее, говорил и был честен. Тобирама думал, что одетый он не будет торопить, но, раздеваясь, чувствовал огромное облегчение. Особенно от того, что парень был с ним откровенен. Данзо глупо катался по кровати то туда, то сюда, то ляжет, то привстанет, и никак не мог найти себе место. Он мялся, смущался, пока резкий поцелуй не заставил его поверить и убедиться, что все на своем месте. Тобирама крутил им, как мог, как хотел, мял и гладил, не отрываясь, трогал, и руки его спускались все ниже и ниже. Данзо, силясь, расслаблялся, под руки подставлялся, потому что так было нужно. Тобирама толкнул его под бок, как показалось, слишком быстро, но он все равно перекатился, ныряя в подушки лицом. Влажные поцелуи ложились на спину, гладкие ладони обводили бока, пальцы схватывались на бедрах, и Данзо отрывисто дышал, все сильнее пряча лицо. Воздуха не хватало, но он и не думал приподняться. Томительное ожидание неизбежного заставляло тело потряхиваться, но он бы никогда не ответил нет, никогда бы не попросил прекратить и не стал бы оборачиваться на полпути. Он привык доводить все до конца. — У тебя красивые ноги, — пальцы легко скользнули по бедру, — особенно ягодицы. Данзо угукнул, тяжело вздохнул. Взмокшей спиной он ясно чувствовал его дыхание, которое холодило кожу. Данзо сжимал подушку, вцепился в нее пальцами, приготавливаясь. Он сам не очень понимал, чего все-таки ждал, но ощутил только горячую упругость, скользнувшую меж ягодиц. Он вздрогнул, резко обернулся. — Что вы делаете? — округлившимися от удивления глазами уставился он назад. Тобирама чуть приподнялся, слегка улыбнулся и хлопнул глазами, удивившись не меньше. — Давай потом поговорим, — легко сказал он, — а пока расслабься. Может потрогаешь себя, чтобы не терять настрой? Данзо сперва закивал, и следом замотал головой, снова лицо ныряя в подушку. Хотелось не только лицо там упрятать, хотелось скрыться там целиком. Упругость сменялась на размашистую мягкость и снова обратно, заставляя сжиматься и поскуливать. И настрой его уже сбить не могло ничего. Тобирама спросил вначале, имеет ли он Данзо хотя бы представление, как это. Данзо честно ответил, что не имеет ни малейшего понятия, и съежился, словно бы это было предупреждение. — Будет больно? — пискнул он. — Не будет, — заверил Тобирама, приподнимаясь. Массирующие пальцы даже забавляли, а ненавязчивые касания расслабляли. Данзо охнул, ощутив внутри что-то инородное, вздохнул и постарался расслабиться снова: больно не было точно. Интимно, трепетно, малость страшно, но не больно. Тобирама упал рядом, прижался к спине. Данзо развернулся на бок и прижался ближе. Сенджу медленно входил, пока Данзо до боли прикусывал губу и чувствовал, как по лбу, спине и шее скатываются редкие капли. — Как ты? — спросил Тобирама, наконец, войдя до конца, — нормально? — Не знаю, получится сейчас комплимент или оскорбление, — проговорил он, — но он казался мне меньше. Ощутимо так. — Если ты шутишь, все идет лучше, чем я думал, — улыбнувшись, Тобирама лизнул шею. — Да если бы я шутил, — вздохнул он в ответ. Тобирама двигался медленно и больше не надоедал однообразными вопросами. Он, кажется, и сам поверил наконец-то, что все будет хорошо. Данзо чувствовал ласкающие касания, проворные ладони, оглаживающие тело, и ловил вздохи, негромкие, но ясные и четкие. Ему нравилось, что все расходится, разгоняется и становится как обычно: те же руки, тот же голос, та же комната, тот же Тобирама. — Я хочу видеть вас, — почти шепнул Данзо. Тобирама резко остановился, приподнялся и взглянул хитро. Румянец, пляшущий на его лице Данзо польстил. — Хочешь все взять в свои руки? — заманчиво предложил он. — Да, — неуверенно согласил Данзо, хоть не совсем понимал, о чем речь. Тобирама улыбнулся, обхватил ладонью лицо, притянул ближе. Поцелуй вышел глубокий и чувственный, и после он вышел резко, откинулся на спину. Данзо обернулся неловко, и Тобирама похлопал по своему бедру. Дважды объяснять не требовалось и он, улыбнувшись, приблизился, забираясь сверху. Теперь он мог видеть его, рассматривать, хоть времени на то было мало, он нескладно двигался, пытаясь найти нужный темп, ворочался, ерзал. Тобирама терпеливо ждал, гладил бедра и живот. Скользкие пальцы гладили его, заставляя терять связь с реальностью медленно, но верно, пока ему в конце концов стало плевать уже на румяное лицо снизу, на рваные вздохи. Он дрожал, вскрикивая, а Тобирама толкнулся пару раз, и резко рванул его вверх, вытаскивая. Данзо глубоко дышал, держась сидя из последних сил. Он скользнул пьяным взглядом по торсу, испачканному в белесой жидкости, поднялся к лицу и заметил белесую каплю, предательски попавшую на подбородок. Он резко встрепенулся, готовый извиняться, но прежде чем что-то сказал, Тобирама усмехнулся, завидев растерянное лицо, и обтер подбородок ловко пальцем. — Меткий, — весело сказал он. Данзо приглушенно посмеялся, тяжело слез и улегся рядом. — Я устал, — еле слышно проговорил он, — а вас, наверное, и вовсе уморил. И не в том смысле, в котором хотелось бы. — Я другого не ждал, — легко согласился Тобирама, — тебе понравилось? — Вы были правы. Это долго, сложно, муторно, и… — он помолчал, но продолжил, собравшись, — мне понравилось. Быть с вами. Данзо не был уверен до конца, но, кажется, именно это люди назвали занятием любовью. Тобирама усмехнулся, поднимаясь. — Скажите, а можно будет и мне попробовать также? Как вы? — смущенно спросил он, — когда-нибудь? Может быть? Тобирама оглянулся, и тонкая улыбка все маячила на губах. Он опустил взгляд и насмешливо сказал: — Посмотрим. Данзо улыбнулся, уверенный, что это значило согласие. Тобирама снова не хотел просить его уйти, намеренно освободив вечер заранее. Он снова не желал, чтобы парень чувствовал, будто им воспользовались, и хотел убедиться в том, что все хорошо. — Скажите, — спросил он, прижимаясь к плечу, — вам это вот все, что вы делали, не противно? — Ты должно быть наслышан, что я очень брезгливый человек? — он глянул на него. Данзо поднял на него взгляд, и кивнул, хоть слышал об этом впервые. Тобирама ему казался скорее не брюзгой, а человеком возвышенным и чрезмерно чистоплотным. — Я действительно брезглив в определенной степени, — сказал он, — но на несколько другие вещи. — Какие? — с интересом спросил Данзо. — Слюни, например. — Но… — Данзо удивленно вскинул брови, — а как вы целуетесь? — Ты же мне в рот не плюешься, — усмехнулся он. Данзо тоже усмехнулся, прижимаясь ближе. Он очень не хотел уходить, хотя сегодня, как раз сегодня, нужно было поторопиться. Ему нужно было убедиться, что кот не набедокурил, а еще он очень сильно переживал, что тому в одиночестве будет совсем грустно. — А я, кажется, завел кота, — сказал он резко. — Правда? — Тобирама искренне обрадовался, — и как зовут? — Никак. Кот и все. Беленький и вроде умный. Данзо в красках пересказал, как вылавливал животное из-под кровати, куда оно повадился бегать. Вылавливал от того, что тот пыль собирал не хуже веника: вылезал каждый раз грязный и деловито вылизывался, стряхивая пыль на кровать. Данзо не переиграл животное, и ему пришлось сдаться, под кроватью вычистить всю пыль, заодно под шкафом протереть, и положить коту подстилку. Ему правда потом показалось, что теперь животное совсем не заинтересовано в своем месте под кроватью, и все чаще лезет к нему. Тобирама смеялся и от рассказа, кажется, был в искреннем восторге. Данзо решил, что он очень любит животных, и поэтому поймет, если он уйдет пораньше. Хаширама так часто называл их вечера традицией, что Тобирама и сам в это поверил. Не было в их встречах какой-то периодичности, Тобирама рад был видеть брата всегда, тем более, что один быть давно отвык и никак не научился ценить одиночество снова. Не было никакого устойчивого ритуала и таинства, Хаширама попросту тяжело вздыхал, полунамеками сообщал, что устал и утомился, а после хитро улыбался, когда Тобирама строго по его плану предлагал к нему зайти. Хаширама всегда приходил со звенящей поклажей, которую ловко выуживал из запаха, точно это была неожиданность и случайность, но садился за столик с готовыми закусками. Хаширама не любил выпивать дома, избегал этого всеми возможными способами, потому к Тобираме напрашивался, приходил без предупреждения или честно признавался, что еще чуть-чуть — и голова взорвется, если ему не передохнуть. Хаширама жаловался на тяжкое бремя Хокаге, но жалобы все его были с улыбкой на губах. Тобирама понимающе поддакивал и жаловался в ответ. Они посмеивались, выпивая, иногда вспоминали прошлое, давнее и буквально вчерашнее. — А что с Шимурой? — с интересом спросил Хаширама, громко хлюпнув, — вы вроде сдружились? Или он снова тебя достает? Тобирама покашлял, и начал намеренно медленно пережевывать маленький кусок. Он надеялся, что Хаширама о вопросе забудет, а то и ответ пропустит мимо ушей, свалив услышанное на пьяный бред. Брат уставился с интересом, склонил голову, подпирая ее ладонью, и взгляд отводить не хотел. — Чего ты улыбаешься так хитро? — проговорил он полусонно, — я эту улыбку с детства знаю. Тебе за что-то стыдно. Тобирама моргнул. Губы, будто не его, и впрямь предательски улыбались, и униматься никак не хотели. Он клясться мог, что стыд у него как таковой отсутствует, но слова Хаширамы и пристальный его взгляд заставляли отчего-то смущаться. Он вздохнул, помотал непринужденно головой, и разлил еще порцию сакэ. Пододвинул Хашираме рюмку, и сам выпил залпом. Брат не спеша поднес ее к губам, и Тобирама выговорил: — Я с ним спал. Хаширама нахмурил брови насмешливо, отставляя рюмку, так и не отпив. Он мотнул головой и выпустил приглушенный смешок. Тобирама усмехнулся тоже, опуская голову. — И как он тебе? — улыбаясь, спросил Хаширама. — Не на что жаловаться. Румянец малость тронул щеки, а голос стал детским вовсе, игривым, словно задабривал. Хаширама пристально вгляделся, обдумав сказанное секунду-другую, а Тобирама не верил, что этот трюк с братом пройдет. — Так ты что ли и не шутишь? — он повысил удивленный голос, — серьезно спишь? — Да, — кивнул отрешенно Тобирама. — Так он же… — протянул задумчиво Хаширама, — он же Йосано ровесник. Ты как… — Не надо, — вздохнул Тобирама, — перестань. Дочь сюда не впутывай, — строго сказал Тобирама и, подумав, добавил слабенький аргумент, — а твоя жена в этом возрасте уже родила. — Это другое, — возмутился Хаширама, и наигранности в нем стало меньше обычного, — она этого хотела. Я тоже был ребенком. И у нас не было выбора. Тобирама разочарованно цокнул и вздохнул. — Кто ты такой, чтобы меня осуждать? — тихонько сказал он, — тебя дома всегда ждут. Я тоже хочу чувствовать себя кому-то нужным, даже если это час на близость. — Ты сам не свой после ухода Хикаку, — протянул Хаширама, — не злись. Я только хотел сказать, что это опрометчиво. — Знаю, что дурак. И он об этом пожалеет. И я пожалею. Но… — он вздохнул, — будь что будет, я устал обо всем беспокоиться. Хаширама кивнул, наконец-то выпивая свою порцию.