Сегодня я меняю тебя на текилу.
Февраль, 1996.
Казалось, что весна наступила гораздо раньше, чем ей предстояло перевернуть страницу календаря. Гермиона сидела на Астрономической башне, укутавшись в тёплый плед и болтая ногами. В который раз она снова солгала своим друзьям и пришла сюда, вместо того, чтобы сидеть за последним столом у окна в библиотеке за стопкой книг. К сожалению, теперь ей было просто противно туда приходить, потому что каменные полы казались слишком холодными, а сама Грейнджер чувствовала боль в ладошках, словно её опять толкнули в спину. Она бежала отовсюду, где было хотя бы малейшее напоминание о том, что ей может быть больно. Она ещё не понимала, что бегством ей не спастись. — Если я скажу: «Я знал, что ты тут», то это будет глупо? — Блейз взъерошил её волосы и сел рядом. — Я скучал по тебе. — Привет, — гриффиндорка постаралась улыбнуться, но вышло довольно криво, хотя при Забини ей не нужно было притворяться. — Я тоже скучала. — Сегодня у нас в меню текила, — мулат достал из-под мантии две небольших бутылочки. — Какой день подряд мы с тобой пьём? — Какая разница, Забини? — Грейнджер потянулась за бутылочкой. — За что будем пить сегодня? — За правду, — Блейз повернулся к девушке. — Ты ведь ответишь мне на вопросы? — Ты же знаешь, что я тебе всегда говорю правду. — Почему? — Потому же почему и ты рассказал мне всё, Блейз, — Гермиона сделала глоток и закрыла глаза. — Гораздо проще вывалить свои проблемы на того, с кем больше никогда не пересечёшься, хотя наш случай — это исключение из правил. Я не могу прийти к Гарри и Рону, и заявить, что влюблена в Малфоя, который унижает меня практически ежедневно. Я не могу им рассказать о том, что просыпаюсь из-за кошмаров из-за того, что два слизеринца поиздевались надо мной. Я, блять, просто не могу это рассказать своим лучшим друзьям, которые привыкли, что я — сильная и отважная гриффиндорка. Она говорила сквозь ком в горле, давилась слезами и текилой, но продолжала говорить, потому что нуждалась в этом. — Это ужасно, это ужасно мерзко, но это и есть моя жизнь, — на выдохе прошептала девушка. — Я ненавижу себя, своё тело, свою жизнь и всё, что со мной происходит, но что мне поделать с этим? Мне остаётся просто раз за разом вставать и идти вперёд, но я устала Блейз! Я чувствую, как медленно схожу с ума, я теряю себя! За что?! Почему вся эта хрень происходит со мной?! Забини прижал её к себе, позволяя кричать себе в грудь, позволяя плакать изо всех сил и больно сдавливать свои руки. Он понимал её ровно на столько, на сколько это вообще можно было понять. Они оба не понимали, чем заслужили себе подобные испытания, но продолжали раз за разом вставать и идти вперёд, порой держа друг друга за руку. — Почему ты не рассказала МакГонагалл или кому-то из профессоров, кто с тобой это сделал? — нерешительно поинтересовался мулат. — Ведь они остались безнаказанными. — Я буквально умоляла МакГонагалл забыть о том, что она увидела в Выручай-комнате, — Гермиона отстранилась от парня, смахивая слёзы с лица. — Считай меня дурой, идиоткой или трусихой, но я не хотела, чтобы кто-то знал хоть на слово больше из этой истории. Мне не хотелось, Блейз… Мне сложно об этом забыть… Я никогда не смогу об этом забыть, хотя знаю, что через пару лет мы все разъедемся и никогда не встретимся, а представь, если мне придётся изо дня в день об этом говорить вслух, делиться с кем-то этими мерзкими, гнусными воспоминаниями… Это больно, Блейз. — Но как она… — Мне кажется, что она до сих пор надеется на то, что я в один прекрасный день приду к ней и всё же попрошу о помощи, но нет. Я замечаю её пристальный взгляд в Большом зале, когда она пытается заметить что-то необычное, но я не даю ей повода. Грейнджер до сих пор ощущала себя так, словно была заперта там, в Выручай-комнате, словно до сих пор продолжала истекать кровью и слышать шёпот Монтегю. Она чувствовала, как сознание медленно начинает расслаиваться, как иногда в ней что-то отключается и она на миг становится совершенно другим человеком — это пугало не на шутку. Во время зимних каникул она прочитала несколько книг по психологии, и боялась, что всё это — последствия пережитого. Такое просто так не проходит. Жертвы насилия переживают деформацию собственной психики. Очень часто все эти изменения касаются именно мозга пострадавшего человека. Гермиона даже выписала себе некоторые заинтересовавшие её моменты в свой блокнот. Таким образом, она практически наизусть запомнила один из абзацев толстенной книги и знала, что одна из функций структуры мозга, которую называют гиппокампом, — это запоминание и забывание информации. Гиппокамп фильтрует информацию и выбирает, что нужно сохранить, а что можно забыть. Гриффиндорка проводила параллель между текстом и собой, понимая, что это только начало. Ей нужна была помощь, но она наивно решила, что справиться сама. Глупая гриффиндорка. — А ты? — Гермиона внимательно посмотрела на Забини, который тут же отвёл взгляд. — Почему ты остался для всех прежним? Почему посчитал, что твои друзья могут тебе жаловаться на свою жизнь, а ты подобного права не имеешь? — Это сложно, — хмыкнул Блейз. — А кто сказал, что у нас бывает легко? — О чём я могу рассказать Пэнс, которая является, как моей, так и Дафны близкой подругой? Представляешь, как я прихожу к ней, отрывая от изучения «Спеллы» и говорю: «Знаешь, меня вот Гринграсс кинула, обручилась с Терри, и я страдаю». И что мне скажет Паркинсон? Вспомни, как тебе пришлось разрываться между Поттером и Уизли, которые не общались между собой, тут что-то похожее. — Ты же не только с Паркинсон дружишь, — Гермиона сделала ещё глоток текилы. — Как же Нотт? — Он — парень Пэнс, а только потом уже — мой друг. Мы с тобой, Грейнджер, заложники своих образов, — Забини поднял бутылку, словно собирался произнести тост. — Ты — правильная, добрая, сильная и отважная гриффиндорка, идущая всегда с высоко поднятой головой, а я — друг-весельчак, который всегда выслушает, скажет правильные и не всегда уместные слова, но при этом вызову улыбку на кислом лице. Нас привыкли видеть такими, и другими нам быть нельзя. — Это несправедливо, — подметила Гермиона. — Мы — живые люди, и нам тоже может быть больно. — А ты хоть раз думала об этом или показывала эту свою сторону кому-то? — Да, — её карие глаза снова наполнились слезами. — Малфой знает меня такой. — Он — чистокровный засранец, и будем честны, очень часто он поступает, как ублюдок. К сожалению, Малфой относится к тому типу людей, которые открывают свою истинную сущность лишь самым близким людям. Поверь, Грейнджер, он может быть благородным, верным и признательным, но только по отношению к некоторым людям, и таковых можно пересчитать на пальцах одной руки. Думаю, что нас с тобой в этих списках нет. — Он видел тогда меня, — дрожащим голосом прошептала Гермиона. — Он нашёл меня в Выручай-комнате. Может, случайно, а может, и знал, что Монтегю и Гойл там были со мной. Я попросила о помощи, но он просто ушёл… — Мерлин! — Блейз коснулся её подбородка. — Ты не говорила мне этого… Грейнджер… — А в этом есть какой-то смысл? Это просто очередной поступок Малфоя, который особо не выделяется среди остальных его поступков. И спасибо МакГонагалл, которая проходила мимо, так сказать. Не знаю, хотела ли я уже в тот момент, чтобы меня кто-то спасал. Забини снова обнял её, а гриффиндорка почувствовала, как опять стало больно. Сердце защемило, а лёгкие сжались до предела и стало холодно, как от каменного пола. Этот кошмар с ней останется навсегда, и хорошо, если хотя бы через много лет стало немного легче. Возможно, что когда-то Гермиона сможет ложиться на кровать и не чувствовать ледяного холода от постельного белья, или сможет спокойно переносить прикосновения чужих людей. Пока что она смогла смириться только с объятиями Блейза. Наверное, так случилось, потому что от парня исходили такие же волны боли и уныния, как и от неё самой. — Я простила его, — глухо выдавила девушка. — Ты можешь себе это представить? Я думала, что больше не смогу на него смотреть, что буду ему желать смерти, как тем двум тварям, но нет… Я по-прежнему смотрю на него, и я готова бежать за ним… И это было самым горьким её осознанием из всех тех, что просыпались глубоко в душе. Она действительно простила того человека, который оставил её истекать кровью, а потом продолжал унижать привселюдно, хотя знал, что она пережила. — Ты сильнее, чем думаешь, Грейнджер, — он гладил её по волосам. — Ты даже не подозреваешь, насколько ты сильная. — Мне кажется, что во мне что-то сломалось, Блейз. Я медленно схожу с ума… А что, если когда-то это выльется в безумие? Что, если когда-то я потеряю себя? — Если такое случится, то я подам тебе руку, Грейнджер. Я приду и подам тебе руку, чтобы вывести тебя к свету. Она наклонила голову, а Забини мягко ей улыбнулся. Начался снег. Так внезапно, будто бы наконец-то заметил, что весна начала подкрадываться из-за спины. Когда-то Гермиона так сильно любила зиму, любила ловить снежинки, а теперь мечтала о весне и о том, чтобы этот холод сменился теплом и весенней свежестью. Она так сильно нуждалась в оттепели, чтобы наступил долгожданный март — один из самых любимых месяцев, и всё начало налаживаться. — Я верю, что моя мать присматривает за мной, — Блейз поднял голову к небу. — Мне хочется верить в то, что она в лучшем мире, что всё, что я делаю это во имя неё. Я хочу верить, что та самая яркая звезда — это она, и она сияет, потому что гордится мной. — Мы все нуждаемся в вере. — Вот именно, Грейнджер. Отыщи то, во что ты бы смогла поверить, что смогло бы быть твоей яркой звездой. Они просидели остаток вечера в тишине, наблюдая за пушистым снегом, которого никто уже не ждал, а после Забини провёл её к гостиной Гриффиндора. Гермиона знала, что сейчас ей снова нужно улыбаться и слушать истории Гарри и Рона, делая вид, что ничего не изменилась, что она по-прежнему их лучшая подруга, готовая прийти на помощь и разделить любые эмоции. Для всех всё было, как и год назад, но не для неё. — Ты вернулась! — воскликнула Джинни, заметив подругу в дверях. — Слава Мерлину! У меня уже нет никаких сил слушать эти бредни! — Что случилось? — Грейнджер прищурила глаза. — Они опять обсуждают Дуэльный клуб, а ты же знаешь, как меня это раздражает! Мне не хватало тебя, а ты за своими книгами совсем забыла о своих друзьях. — Прости, я больше так не буду, — Гермиона прикусила губу и положила на столик несколько книг, любезно предоставленных ей Блейзом. Гарри, Рон и Симус очень громко и яростно обсуждали сегодняшние дуэли, что даже распугали всех остальных. Судя по тому, что в гостиной сидел только Невилл и Фэй, то тема Дуэльного клуба больше никого не прельщала. Гермиона подошла к дивану и прокашлялась, обращая на себя внимание, постаравшись отогнать мысли о болях внизу живота, затолкать их куда-то в угол. — Гермиона! — Рональд подскочил на ноги. — Ты наконец-то вернулась! — Да, и поэтому давайте вы будете закругляться со своим Дуэльным клубом. — Ещё минуту! — Поттер поправил очки. — Вот как ты думаешь, Гермиона? Это нормально снимать очки с Гриффиндора только потому, что мы — гриффиндорцы? — Вы опять что-то не поделили со Снейпом? Вы доиграетесь, что в следующий раз он кроме того, что снимет очки, ещё и на отработку вас запишет! — Единственное, что мы не поделили — это кровные узы! — вспыхнул Рональд. — Значит, как его любимый крестник использует заклинание в спину, то это нормально, а как кто-то другой, то это минус десять очков. — Малфой запустил… — Достаточно! — вскрикнула Грейнджер. — Прекратите жаловаться, как малые дети! Это было слишком резко, и грубо, но упоминание этой фамилии действовало на Гермиону быстрее, чем она успевала подумать. Гарри умолк, а Симус, Рон и Джинни уставились на гриффиндорку, которая тут же поняла, что перегнула палку. — Как будто вы не знаете, что Снейп прощает своим студентам абсолютно всё? — она постаралась быстро найти правильные слова. — Вы должны были уже привыкнуть к этой змеиной несправедливости, с которой вам придётся частенько встречаться, если вы собрались стать аврорами. — Ладно, мне нужно ещё травологию доделать, — Симус встал с дивана и направился в спальню. Она снова чувствовала, как не вовремя начала терять контроль над собой, а боль внизу живота только усиливалась. Гермионе так сильно хотелось расплакаться — она и не помнила, когда в последний раз проживала день, чтобы не утопать в собственных слезах. Её жалость к себе переходила все границы, и гриффиндорка боялась, что когда-то не сможет совладать этими эмоциями при посторонних, что расплачется во время занятия или прямо в Большом зале. — Ты в порядке? — Джинни легко коснулась её плеча. — Да, я просто думала, что все привыкли к тому, кто такой Малфой, — в горле стал ком. — И мне казалось, что на пятом курсе вас уже не задевают все эти инциденты. Как ей сейчас не хватало поддержки Забини, который бы погладил её по волосам и сказал бы, что она может поплакать, а он будет рядом. Он никогда не говорил ей, что всё будет хорошо или что всё наладится — Блейз сам в это не верил, и предпочитал о таком не лгать. Ей нужна была поддержка, но она знала, что друзья не понимают этого, потому что она скрывала от них свою боль. Гермиона прикрывалась тем, что пыталась уберечь своих близких людей от собственных проблем, но причина крылась в другом — ей было стыдно. Как признаться в том, что тебя просто изнасиловали два слизеринца? Как поделиться с кем-то этим кошмаром? Никакая девушка не хотела бы, чтобы это всплыло, чтобы это кто-то обсуждал, пусть даже и с ней. Грейнджер не могла представить, как скажет Гарри или Рону, что её отымели на холодном полу Выручай-комнаты, где они когда-то устраивали собрания Отряда Дамблдора. Ей было мерзко об этом думать, и только каким-то чудным и невообразимым образом она смогла об этом поговорить с Блейзом. Ей было стыдно нагло врать в глаза своим близким людям, но это давалось ей проще, нежели столь сложный разговор. Её раны ещё слишком свежие, чтобы их кому-то показать. Может быть когда-то, но не сейчас. К сожалению, Гермиона не могла знать, что это лишь начало. Начало губительного и смертельно опасного безумия. — Ладно, поболтаем в спальне, да? — младшая Уизли с надеждой посмотрела на подругу. — Да, — Грейнджер скрестила пальцы за спиной. — В спальне. — Мне тоже нужно дописать травологию, — Рон тоже почувствовал повисшую неловкость и ушёл вслед за сестрой. Гарри продолжал сидеть на диване, наблюдая за тем, как карие глаза девушки смотрели в спины друзей. Гермиона знала, что этот человек знает её куда лучше, чем Рон и Джинни, несмотря на то, что все они были близкими друзьями. Между Поттером и Грейнджер связь всегда была сильнее, словно они были кровными родственниками — родными братом и сестрой. И гриффиндорка знала, что Гарри просто так не уйдёт, потому что количество его вопросов к ней росло с каждым днём, но он продолжал ждать. — Наверное, я перегнула палку, — Гермиона села на диван напротив друга. — Просто я действительно думала, что… — Как ты? — перебил её Гарри. — Я же вижу, что ты не такая, как всегда. Поговори со мной, пожалуйста. Ей так хотелось высказаться, так хотелось рассказать о своей боли, но она не могла. Гарри был ей лучшим другом, воплощением всего того, что она так ценила в людях — он оставался её отражением, в котором она могла видеть себя прежнюю. Только в этих бездонных зелёных глазах Гермиона видела ту себя, которая не страдала, которая шла с высоко поднятой головой, потому что являлась гриффиндоркой, а не потому что таким образом сдерживала слёзы. И она желала, чтобы так и оставалось, чтобы Гарри оставался её живым напоминанием о том, что всё может ещё быть хорошо. — Меня замучили боли внизу живота, — девушка выдохнула. — Это действительно доставляет больше дискомфорта, чем я ожидала. Всего лишь маленькая крупица правды в этой огромной лжи. Ей становилось немного легче от того, что что-то таки она может рассказать. Пусть и пришлось выдумать несуществующую болезнь, всё время врать о назначениях врачей, но хотя бы так. — Я не перестану настаивать на том, чтобы ты вернулась в Лондон к родителям, — Поттер пересел к ней на диван. — Это ведь ненормально, Гермиона. — А что изменится, Гарри? Я точно так же буду пить одни и те же таблетки и вспоминать о том, что я девушка каждый раз, когда приступ обострится. — Это для меня всё так непонятно, но я лишь хочу, чтобы с тобой всё было хорошо, — парень мягко улыбнулся и посмотрел ей в глаза. — Ты всегда можешь поговорить со мной, ты же знаешь об этом? Я всегда рядом, Гермиона, и это никогда не изменится. — Я знаю, Гарри, — по щеке скатилась горячая слеза. Пройдёт много лет, а он всё так же будет рядом, потому что никогда не разбрасывался этими словами — он всегда будет её лучшим другом, её Гарри Поттером, её Избранным, который всеми силами будет стараться её спасти. Она даже не догадывалась, насколько безгранична его дружба, и на что он способен ради неё. Кажись, Поттер и сам ещё не понимал этого. — Не плачь, — он провёл пальцем по её лицу. — Всё обязательно будет хорошо. Ты со всем справишься, а я приложу все свои усилия для того, чтобы ты не опустила руки. Если понадобиться, то я буду их держать вместо тебя. Но она не могла остановиться, слёзы непроизвольно вырывались, пока в горле стоял ком и было сложно говорить. От Гарри не исходили эти волны боли, от него не пахло отчаянием и дурными нотками безумия — он был таким чистым и искренним, что казалось, будто бы одними своими касаниями Гермиона очерняла его. Они были, как свет и тьма, как день и ночь, как яд и самое сильное противоядие. Возможно, что Гарри смог бы стать антидотом её адской боли, но она не решилась принять эту помощь. Её шрамы никогда не исчезнут из бледной кожи, сердце не соберется до кучи, а зияющая внутри дыра не затянется. — Если ты не против, то я пойду спать, — девушка постаралась улыбнуться. — Я устала сегодня. — Конечно, давай я проведу тебя к двери, — он подал ей руку, как в самых романтичных фильмах. — Вы позволите, мисс? — Вы так любезны, мистер. Она хотела постараться быть лучше ради тех людей, который верили в неё, которые были готовы идти рядом с ней, но не получилось. Жизнь продолжала наносить ей новые удары, оставляя новые шрамы на теле и в душе, укрепляя веру Гермионы лишь в одно — хорошо никогда не будет. — Спокойной ночи, — Гарри крепко обнял подругу. — Я рядом, Гермиона. Пожалуйста, помни об этом и не смей забывать. Так будет всегда. — Я люблю тебя, Гарри, — она уткнулась ему в плечо. — Доброй ночи. Снова на спальню старосты были наложены всевозможные запирающие и заглушающие чары, потому что каждая её новая ночь была, как предыдущая — бесконечный поток кошмаров, что напоминали о всей силе боли. Обстоятельства завели её в воображаемую камеру, где она пряталась ото всех, вознося вокруг себя стены. Гермиона оставалась каждую ночь в этой камере наедине со своими страхами и болью, сковывающими в тупике безысходности. Из этого невозможно было выбраться. Лишь небо могло видеть, что с ней происходило — только перед ним она была открыта, как на ладони.***
— Я уже привык, что у меня две порции на завтрак, — усмехнулся Рон, доедая тосты Гермионы за завтраком. — Ты совсем не голодна? — Нет, — девушка покрутила в руках зелёное яблоко. — Кофе — это то, что нужно с утра. — Я надеюсь, что профессор Стебель решит пропустить блиц-опрос на первом занятии, — Гарри бессильно закрыл свой конспект. — Это выше моих сил. — Я прикрою, если что, — Гермиона откусила яблоко и встала из-за стола. — Не переживай, всё будет хорошо. — Прости, Грейнджер, — она замерла, когда услышала голос. — Я наступил тебе на ногу. Я не хотел. Монтегю стоял в нескольких дюймах от неё, а она чувствовала, как сердце затрепыхалось в груди, ладони вспотели, а все следы от порезов разом воспалились по телу. Они ещё не оказывались так близко с того дня, как её нашли в Выручай-комнате. Девушка снова почувствовала запах табака и вишнёвых конфет, от чего тут же зародилось чувство тошноты. Ей казалось, что она сейчас упадёт на колени и опустошит желудок за всю прошедшую неделю. — Всё нормально, — еле слышно ответила девушка, чтобы как можно скорее убежать отсюда. Страх парализовал каждую клеточку её организма. Гермиона чувствовала, как хрустели кости, а этот звук буквально оглушал. Ей казалось, что всё тело снова в горячей и липкой крови, а холодное лезвие ножа опять блуждает по бледной коже — этот животный страх, что пробуждал в ней этот человек. — Грэхэм, ты мешаешь ей пройти, — внезапно рядом оказался Забини. — Если позволишь, то мне нужна Грейнджер. — Конечно, — ехидно улыбнулся Монтегю и сделал шаг назад. — Ещё увидимся, гриффиндорочка? — Я вчера не хотел уже тебя искать, но Флитвик дал мне доклад в качестве отработки и сказал, что я у тебя могу взять темы... — начал что-то тараторить Блейз, чтобы увести Гермиону из Большого зала. — Ты же не против, если я… Они поспешно убрались с Большого зала, не обращая внимания на то, кто обратил внимание на этих двоих, а кто продолжил уплетать завтрак. Грейнджер ничего не слышала, не видела и не чувствовала — только страх, боль и дрожь. И снова Грейнджер оказалась в женской уборной, куда привёл её Блейз и протянул маленькую флягу с крепким огневиски: — Тебе это нужно. Пей. Карие глаза девушки расширились от воздействия алкоголя в перемешку с нарастающей паникой, она не успела подумать, не успела осмыслить. Всё произошло так внезапно, так неожиданно — это противное дыхание, эти прикосновения, этот голос. Этот Ад наяву. Веки расслабились и глаза начали закрываться, сужая мир до чудовища, стоявшего напротив неё пару минут назад. Грейнджер снова видела перед собой Монтегю, а не Блейза — снова была Выручай-комната и несносная боль. Он смотрел так же, как тогда: широко и открыто. Он был монстром — он был воплощением дьявола, который решил коснуться её раскалёнными оковами. — Дыши, Гермиона, — Блейз взял её за плечи. — Ты в безопасности. — Я не могу, — она начала сползать на пол. — Я просто не могу… — Можешь, Грейнджер, — он подхватил её, не давая сесть на каменный пол. — Вспомни о том, что ты пережила — ты проделала такой путь, чтобы сейчас позволить одному его касанию вернуть тебя назад? — Вот именно, Блейз! — шёпот сорвался на крик. — Я пережила это из-за него! Это он всё сделал! Это его я вижу каждую ночь в кошмарах, это он оставил мне шрамы и сказал, чтобы я носила их с достоинством! — Ты — сильная, Гермиона, — он обнял её, снова позволив плакаться в свою мантию. — Жизнь слишком жестока, и если мы позволим боли взять себя в плен, то никогда не найдём своё место под солнцем. Ты — солнце, а не луна, Грейнджер. Она слушала его, но не слышала, потому что раскатистые удары сердца были гораздо громче его слов. — Остановите эту боль, я прошу вас… — она впилась ногтями в бедро, раздирая раны под колготками. — Пожалуйста, Блейз, я больше не могу! Я сойду с ума… — Это никому не под силу, — он погладил её по волосам. — Прости, я бы хотел, но я не могу. Посмотри на меня, Грейнджер! Он отдалился от девушки, касаясь пальцами подбородка, заглядывая в потемневшие карие глаза: — Увидь свет в конце тоннеля. Возьми меня за руку, и я постараюсь вывести тебя. — Я вижу свет, только вот это адское пламя, — прошептала Гермиона, поднимая к лицу окровавленную правую руку. — Тут не будет счастливого конца, Блейз. И ты знаешь это лучше меня. — Позволь мне залечить твои раны, — мулат достал палочку из кармана. — Совсем скоро начало занятий. Они вышли с уборной спустя десять минут. Гермиона опоздала на травологию на пару минут, а вот Забини на трансфигурацию так и не пришёл, скрывшись за дверями старого кабинета чар. Грейнджер была права — тут не будет счастливого конца, но он продолжал держаться только ради того, чтобы подарить надежду этой девушке, которую сломали, которая не заслуживала этого. Она стала ему небезразлична, потому что сама того не понимая, вытаскивала его из пучины печали. И ему хотелось, чтобы она сама смогла вырваться из этого плена, чтобы наконец-то закрыла двери своей камеры за собой и больше никогда туда не вернулась. Блейз желал ей счастья не меньше, чем и остальные её друзья, пусть и знал куда больше. Все хотели счастья, но получили лишь на языке горький привкус текилы и огневиски, который на какой-то миг облегчал несносную боль. Они меняли боль на алкоголь.