Правда и невиновность — разные вещи.
Июль, 2008.
— И ты теперь его игнорируешь? — Скарлетт взяла её за руку. — Думаешь, что это правильно? Она закрыла глаза, пока на лице проскочила ухмылка. Питерс задавала ей слишком сложные вопросы, на которые Грейнджер была не в силах ответить. — Я не знаю, что правильно, — Гермиона опустила голову. — Если бы ты только знала, сколько раз за всё это время я поменяла своё решение. Мне кажется, что я на дню меняю свои решения по раз десять, потому что я просто не знаю, что в этом есть правильного. — А что подсказывает тебе твоё сердце? Грейнджер встала с кровати и начала расхаживать по палате, всматриваясь в ремешки своих босоножек. С дня, когда Малфой был под гипнозом прошло две недели, и на завтра было назначено судебное слушание в свете новоявленных обстоятельств. Всё выгорало быстрее, чем рассчитывала Гермиона, но она даже на этом не зацикливалась — ей было плевать на то, что она пропустила кучу подпунктов из своего плана и несколько уцелевших красных ниточек. Она хотела скрыться, убежать подальше от Малфой-Мэнора, потому что чувствовала, как сходит с ума ещё больше. Она чувствовала, как сердце взяло на себя управленческую роль, а это было для неё губительным. — Мне нельзя его слушать, — Гермиона закрыла лицо руками и вздохнула. — Господи, как же я была самонадеянна. Когда я стою рядом с ним, то забываю обо всём… Я прощаю его, хотя я не должна. — А может должна? Может, именно это поможет тебе двигаться дальше? — Как? Как я могу его простить, если всё, что со мной случилось — это его вина? — Думаешь? — Скарлетт взяла её руку и приложила к своей щеке. — Он действительно виновен или ты веришь в то, что он виновен? Боль внизу живота заставляла её каждую секунду задерживать дыхание, чтобы не расплакаться. Гермиона сидела на очередном занятии Флитвика, и в очередной раз вместо лекции профессора слышала лишь пульсацию в висках. Каждый раз, когда эти приступы обострялись ей казалось, что температура тела достигает своего максимума, и она просто сгорает заживо. — Ты в порядке? — Гарри взял её за руку. — Снова болит? — Да, — призналась девушка, закрывая глаза. — Похоже, что даже таблетки не работают. — Профессор! — Поттер поднял руку. — Позвольте мне проводить мисс Грейнджер в больничное крыло? Гермиона невольно взглянула на друга, но сильный спазм в области поясницы заставил её опустить голову. Она конечно была недовольна таким самовольством Поттера, но пелена боли, что застилала ясный рассудок, не давала ей долго на этом сконцентрироваться. — Да-да, конечно, — залепетал коротышка, и с беспокойством посмотрел на гриффиндорку. — Грейнджер, это хоть не заразно? — послышался едкий комментарий из задней парты. — Или это какая-то болезнь, что опасна только для таких, как ты? Для поганых грязнокровок? Девушка мимолётно посмотрела на Малфоя, который заливался от смеха, а вместе с ним и все его друзья. Как он мог? Прошло чуть больше месяца после того, что с ней случилось и он знал об этом, но даже не подумал промолчать — теперь все его шутки, наоборот, стали только жестче и больнее. Ему было абсолютно плевать, потому что он не считал её человеком — для него Грейнджер всё так же продолжала оставаться грязнокровкой, и похоже, что теперь он презирал её ещё сильнее. Теперь она действительно была для него грязной. — Я верю в то, что он виновен, потому что так и есть, — выдохнула девушка. — Но почему-то мне никогда эта вина не мешала любить его. — Ты всё-таки озвучила это, — Скарлетт улыбнулась подобно счастливому наивному ребёнку. — И что теперь? — Мне пора, — Гермиона коснулась губами её лба. — Береги себя. Да, она приняла тот факт, что испытывала к Малфою что-то больше, чем ненависть — это любовь. Это чувство взяло верх над всеми остальными — застилало ей глаза, медленно отравляло, выверено наносило точные удары по оголенным эмоциям, но она не могла противостоять ему. Ей порой казалось, что она видит кровь на руках Малфоя, но готова упасть на колени перед ним, чтобы смыть её. Гермиона сама загнала себя в клетку, сама стала жертвой собственного плана, а теперь не знала, как быстро убраться отсюда. Единственное, что она понимала — это то, что снова будет больно, снова понадобится много лет, чтобы хотя бы немного сгладить то, что она разворошила в себе. Раны не кровоточили, а начали гнить. — Я должна тебя ненавидеть, — прошептала Грейнджер, оказавшись в саду Мэнора, где в беседке сидел Драко. — Но почему мне так сложно это даётся? Девушка внимательно пригляделась к парню, который читал новый выпуск «Ежедневного Пророка» и пил кофе. Сегодня Малфой выглядел значительно лучше, будто наконец-то смог выспаться за всё это время. Он был одет в костюм, и Грейнджер подметила, что не видела его в таком виде за всё то время, сколько они были под одной крышей. В нём снова читалось то, кем он был. Гермиона наклонила голову, но тут же заставила себя отвернуться, но было поздно, потому что их глаза успели пересечься. Малфой незатейливо помахал ей рукой, а Грейнджер от этого движения аж передёрнуло — это был такой нетипичный жест. Он был слишком тёплым и дружеским — таким чужим для Драко, для этих стен, для их взаимоотношений. Девушка чертыхнулась себе под нос и направилась в сторону дома. — Избегаешь меня? — Драко неожиданно появился перед ней. — Что я в этот раз сделал не так? — Дай мне пройти, — Гермиона постаралась обойти парня. — Мне нужно работать, а не шляться по саду. — Я же извинился за это. Могу ещё раз извиниться. — Не утруждай себя, — фыркнула Грейнджер. — Дай мне пройти, Малфой. — Не хочешь прогуляться со мной? — Нет! — категорично ответила она. — Я не хочу гулять с тобой. Я не хочу говорить с тобой. Я не хочу сейчас тут играть с тобой в «лучших друзей». Мне всё это неинтересно и неприятно, если ты ещё этого не понял. — Я просто… — Прекрати себя вести так, будто бы тебе есть какое-то дело до меня. Прекрати фальшивить и строить из себя беззаботного Малфоя, когда на самом деле ты гниёшь изнутри. От тебя никто не требует этого театра, так для кого ты стараешься? — Для себя, Грейнджер. Или ты предлагаешь мне каждый день напоминать себе о том, что я пережил? — он смотрел в её глаза. — Мне никогда не забыть того, что я увидел в спальне своего сына. Мне никогда не отделаться от этого чувства гниения, как ты выразилась, но неужели я теперь должен закопать себя? Ты — сильная, а я не хочу уступать тебе. — Что?.. Я не… — Я знаю, что ты пережила, но вот ты стоишь передо мной, и ненавидишь меня. В тебе есть силы на эту ненависть. В тебе есть силы идти дальше, переступая через всё то дерьмо, что с тобой случилось. — Дай мне пройти, — Гермиона оттолкнула Драко в сторону. — Завтра суд и мне нужно работать. Она забежала в дом, и быстро поднялась в свою комнату, запутываясь в собственных ногах. Её тело пробила дрожь, а по коже пробежали мурашки. Это всё походило на очень плохо поставленный фильм, с плохими сюжетными ходами и отвратительной актёрской игрой. Грейнджер даже не хотела думать о том, что Малфой хоть на секунду мог быть искренним в своих словах — ей было предпочтительнее думать, что это новый способ издевательства над нею. И пусть Гермиона знала, что на дне души хранилось несколько пыльных воспоминаний о том, что Малфой может быть другим, что он способен на искренние чувства, но от этого было больно. Она слышала в голове отголоски давнишнего разговора, голоса слизеринца, что так трепетно рассказывал о том, как болит его душа. А Грейнджер слушала это, начиная ненавидеть его ещё больше за то, что он может быть лучше, но с ней даже не пытался быть таким. Холодная постель приняла её в свои объятия, и на миг показалось, что жизнь обрывается. Гермиона просто поддалась свободному падению, желая закрыть глаза раз и навсегда, но это было только призрачной мечтой. Она давно смирилась с тем, что смерть была лучших исходом для неё, потому что это всё наконец-то прекратилось бы. Ей твердили о том, что она такая сильная, но сама же Гермиона считала, что она — трусиха. Ей было всегда страшно сделать тот самый последний шаг, чтобы перешагнуть через грань, и одним махом убить себя и своих внутренних бесов. Да, когда-то она всё-таки была близка к этому, но Забини оттащил её от края Астрономической башни, зарядив больную пощёчину по бледному лицу. Он пообещал, что будет с ней до последней выцветшей страницы — это было так громко, а потом он тоже был вынужден бежать. Гермиона закрыла глаза, но судороги заставляли её содрогаться и не позволяли уснуть, будто бы организм хотел, чтобы она чувствовала эту боль, чтобы случайно не нашла способа забыться. — Милая моя, — Грейнджер почувствовала прикосновение тёплых рук к своему лицу, — как бы я хотела тебе помочь… Моя хорошая… Девушка открыла глаза и увидела перед собой свою мать. Миссис Грейнджер стояла перед дочерью на коленях, поглаживая её волосы. Впервые за много лет Гермиона видела женщину во сне живой, без кровавых пятен на белом платье и с улыбкой на лице. Это был хороший сон, но Гермионе было от этого ещё страшнее, потому что она боялась, что в любой момент всё вспыхнет ярким огнём. Её сознание с каждым разом придумывало всё изощреннее игры, причиняя несносную боль. Гермиона прикусила губу, не решаясь ответить матери, и всё ожидая, что сейчас что-то произойдёт, но миссис Грейнджер продолжала гладить её волосы и ласково смотреть на свою дочь. — Это сон, — сквозь ком в горле выдавила девушка. — Мерлин, как же мне давно не снились такие сны… Мне никогда не снились такие сны, мам… Я так сильно скучаю по тебе, мамочка… Она крепко обняла женщину, и могла поклясться, что почувствовала тот самый вишневый аромат её шампуня. Гермиона расплакалась, пока миссис Грейнджер что-то тихо приговаривала, успокаивая её. Никогда гриффиндорка не позволяла себе плакать при родителях, но ведь это был сон. Она могла позволить себе эту слабость хотя бы во сне, потому что больше была не в силах вынашивать всё это дальше. — Мам, почему я всё это должна переживать? — её тело сотрясалось из-за слёз. — Я ведь не стальная, я больше так не могу… Каждая минута кажется мне последней, будто бы я вот-вот умру… — Поговори со своим сердцем, милая, — миссис Грейнджер отстранилась от дочери. — Оно ведь так рвётся, просится тебе что-то сказать, но ты игнорируешь его. — Потому что я знаю, что оно мне скажет. Я не могу позволить ему этого — это заставит меня отступиться, но ведь уже так поздно… Мам, если бы ты только знала, что я натворила. Мне так стыдно, если я ещё способна на это. — Я знаю, моя хорошая, но это не отменяет того, что я люблю тебя… Просто отступи сейчас, пока ты не уничтожила себя полностью… — Почему ты не приходила ко мне раньше? — А почему твоё сердце прежде не пыталось вырваться из оков, Гермиона? Она попыталась ответить, но не смогла и слова выговорить. Стало больно, словно вместо крови по венам растекалась раскалённая лава. На глазах проступили слёзы, а образ матери перед глазами начал рассеиваться, как туман. — Остановите эту боль! Сон превратился в темноту, но вот боль не отступила. Гермиона продолжала чувствовать жжение по телу. Ей хотелось открыть глаза, но вместо этого острые ногти впились в кожу, а из уст сорвался непонятный крик. Она прежде уже переживала подобные приступы и знала, что просто так ей не проснуться — это либо будет больно и долго, либо ей нужна чья-то помощь. Это была одна из тех причин, по которой хотелось остановить не только боль, но и всю жизнь. — … меня? — к сознанию начал дорываться чей-то голос. — Открой глаза, Грейнджер! Холодная струя воды окатила её с головы до ног. Это немного отрезвило и притупило боль, но она всё ещё не могла открыть глаза, будто бы кто-то ей мешал, и она знала кто, а точнее «что» — это паника. — Ты в безопасности, Грейнджер, — холодные мокрые пальцы коснулись её лица. — Открой глаза. Это был не крик, а простая просьба, и голос был знаком. Точно так же, как его шаги из тысячи она легко могла узнать, точно так же было и с голосом. Но Гермиона не стала отмахиваться, не стала отбиваться — она открыла глаза и задышала через рот, тупо уставившись на мокрого Малфоя, который стоял на коленях у ванной. Что она чувствовала сейчас, когда он снова прикасался к ней? Ничего. Ничего из того, о чём говорила все эти годы. Они смотрели друг другу в глаза, но она не хотела убить его или снова напомнить о том, кем он был. Это сердце кричало, а Гермиона не могла его заткнуть, чтобы вновь передать лавры правления голове. Карие заплаканные глаза и его серые, но вовсе не холодные. Он когда-то уже так смотрел на неё, и Грейнджер это прекрасно помнила — ту встречу и тот разговор. Последний. Она устала его ненавидеть, хоть и желала этого. Всему приходит конец, и похоже, что больной конец пришёл и её ненависти — сил больше на это не было. Это чувство отбирало слишком много жизненных соков, оставляя от Гермионы пустую оболочку с пустыми и стеклянными глазами. — Что ты здесь делаешь? — прохрипела Гермиона, но даже не разомкнула их руки, которые каким-то образом переплелись. — Мне казалось, что западное крыло полностью в моём расположении. — Я хотел с тобой поговорить, но услышал крики. — Малфой, я чётко дала тебе понять, что мне неинтересны разговоры с тобой. — Я пойду, — он встал на ноги. — Прости, что зашёл без стука. — Иди. Он вышел, захлопнув за собой дверь, а Гермиона услышала, как внутри разрушилась стена — толстая, из белого камня, которую она выстраивала так много лет, и ей казалось, что надёжнее не сыскать. Но это была, на самом деле, тончайшая грань — между нормой и патологией, и Грейнджер колыхнулась не в ту сторону. Свет померк внутри неё, пока кости ломались, голова вскипала, а сама Гермиона чувствовала вкус настоящего безумия на губах. Он был сладок, но не слишком приторным, а ещё чувствовалась мята — такой был на вкус её поцелуй с Малфоем в ту самую их последнюю встречу, когда она убедилась в том, что ей нужно бежать. На дрожащих ногах девушка выбралась из ванной, не чувствуя больше холода от мокрой одежды. — Я ненавижу тебя! — взревела девушка и смахнула с туалетного столика все баночки и флакончики. — Гори в аду, Малфой! Она начала крушить всё, что попадалось под руки, не обращая внимания на то, как на бледной коже снова появлялись новые раны, а белый кафельный пол окрашивался кровавыми каплями. Чтобы не видеть своего отражения — Грейнджер запустила в зеркало ножницы, и сотни осколков разлетелись по ванной комнате. Девушка не чувствовала, как ноги наступали на кусочки зеркала, а двери комнаты снова открылись. Теперь их снова разделяла стенка, но реальная — в виде дверей ванной комнаты. Гермиона металась из угла в угол подобно раненому животному. Все её движения напоминали последний танец жертвы — вот-вот и она наконец-то будет готова упасть в объятия Смерти, потому что силы все иссякли. Война, что родилась внутри неё не десять, а тринадцать лет назад, снова возобновилась, нарушив нейтралитет. Сердце вступило в конфронтацию с головой, отказываясь подчиняться, а все личности, на которые была теперь разбита Гермиона — тоже вырывались наружу. И самое прискорбное в этом всём, что сильнейшей из них была та, что ушла на покой много лет назад — гриффиндорская наивная и влюбленная натура. — Ты всё испортил! — девушка посмотрела в рамку, где больше не было зеркала, но она всё ещё продолжала там видеть своё отражение. — Ты не имел права! Не имел грёбанного права на меня! Ты, блять, всё ещё продолжаешь причинять мне боль! Двери открылись, а Малфой подхватил её на руки. — Гермиона! — Драко крепко держал её. — Я помогу тебе… — Ты уже помог, Малфой! Я ненавижу тебя, потому что вот она я — идеал, который ты так искал! Такой ты хотел меня видеть? Я была недостаточно хороша для тебя, да? Ты это во мне искал, Малфой? Она точно знала, что он помнил тот разговор и понимал, о чём она сейчас так отчаянно кричит. Этот разговор невозможно было забыть, потому что он изменил жизнь каждого из них — возможно, что сейчас бы всё было совсем по-другому, если бы тот разговор случился на год или полгода раньше. Ведь она бы снова простила его, потому что по-другому не бывало. — Я прошу тебя… — он взял её за руку. — Тебе нужно на свежий воздух, Гермиона. — Почему, Драко? — Грейнджер смотрела в его серые глаза, видя в них всё то же самое. — Почему ты сделал со мной это? Я ведь была и так достаточно уничтожена, но ты решил тогда поговорить со мной. Я боюсь с тобой говорить, потому что я так сильно боюсь тебя… Ты — оружие, способное убить меня, и это никогда не изменится. Кто заказывал разговор по душам? Никто. Но она не могла больше. У неё было не так много вариантов, но она снова выбрала тот, который больнее, потому что знала, что больно будет в любом случае. Так почему бы не ткнуть сразу в самый центр глубокой раны? Хуже не будет. — Я не хотел этого, Гермиона. Я просто думал, что это как-то исправит ситуацию, хотя невозможно было исправить всё то, что я наворотил. — Это ничего не исправило — это сделало только больнее, но ты же говорил мне, что никогда не хотел причинить мне боль… Драко, но ты всегда причинял мне боль. Она не понимала, что делала тут и зачем решила прочитать то письмо, ведь это было так неправильно. Гермиона ненавидела этого человека всей душой, но стояла сейчас перед дверью камеры для свиданий, потому что он попросил её об этой встрече. Ей было противно от самой себя за то, что сердце снова брало верх на здравым рассудком, и совсем не руководствовалось ненавистью, хотя её было достаточно. Её руки дрожали, голова невыносимо болела, а лицо блестело из-за слёз. Она была похожа на самоубийцу, у которого всё время выдирают из рук верёвку и мыло, но она опять находит лезвие. Это было до такой степени глупо, что становилось смешно. Только смех уже напоминал безумие. — Ты пришла, — тут же глухо выдавил из себя Малфой, когда двери открылись. — Я уже и не надеялся. Да, она пришла, хотя и не понимала, ради чего. Единственное, что могло заставить её совершить этот безрассудный поступок — это отчаянное желание убить этого человека, но далеко не оно привело её сюда. Грейнджер стояла перед Малфоем, потому что он попросил её об этом, а она никогда не была в силах отказать ему или противостоять той извращённой связи, что была между ними. — Что тебе нужно от меня? — её голос дрожал, как и всё её тело. — Как ты вообще осмелился написать мне? — Поговори со мной, Грейнджер, — он поднял голову. — Пожалуйста. Неужели он просто издевался над ней? Если Малфой хотел таким образом очередной раз унизить её, то у него это получилось на все сто процентов. И сама Гермиона хороша — прибежала по его первому зову, как послушная собачонка, будто бы этот человек не был ей противен. Она должна была видеть кровь на его руках, но вместо этого лишь смотрела в его серые пустые глаза. Малфой обращался к ней на полном серьёзе, и девушка почувствовала, как руки снова становятся холодными и липкими — они просто вспотели, но ей казалось, что это снова была кровь её родителей или кровь из её промежности. Сколько раз после Малфоя на её руках была кровь? Он причинял ей боль. Гермиона развернулась, чтобы выйти из камеры, и забыть об этой встрече, как о дурном сне. Забыть о том, что снова позволила себе дать слабину перед этим ничтожеством. Ей хотелось думать, что она пришла сюда, как напоминание Малфою о том, что он сделал. Пока она будет жива — пока она будет его живым призраком прошлого, от которого не удастся просто так избавиться. — Не уходи! — он попытался встать с места, но чары ему не позволили. — Я прошу тебя, пожалуйста, поговори со мной. — Прекрати! — выкрикнула гриффиндорка. — Прекрати, Малфой! Ты — ублюдок, мерзкий сукин сын! Ты попросил меня об этой встрече, чтобы снова поиздеваться надо мной? Поздравляю, у тебя это получилось! — Нет, я лишь хотел, чтобы ты знала правду… — Какую правду? Ёе сердце ёкнуло, а лёгкие сжались. Она была готова отдать всё, что угодно, чтобы услышать от него слова, подтверждающие его невиновность. Это бы не вернуло ей родителей, не повернуло бы время вспять, но она хотела верить в то, что он был не причастен к зверскому убийству на Эбби-Роуд. Гермиона помнила, как смотрела на Малфоя в суде, ожидая его ответа — это было мучительно. Невзаимная любовь — это та ещё пытка, и Грейнджер прошла все её этапы, прочувствовав каждый их них на собственной шкуре. Но каково было знать, что человек, ради которого ты была готова на всё, без преувеличений, — убийца. Твой убийца. — Ты — необыкновенная, Гермиона, — он усмехнулся, а её аж передёрнуло от этого. — Ты всегда была такой, что могла дать мне отпор, сколько бы я не унижал тебя… — Достаточно! — перебила его девушка. — Заткнись! — Я — дурак, Грейнджер. Если бы ты только знала, какой же я дурак. Каждый блядский раз я пытался спорить с самим собой, пока ты нашла в себе мужество, чтобы признаться в своей слабости. Так кто из нас слабый тогда? — он снова посмотрел на неё, а Гермиона была не силах пошевелиться, будто бы он гипнотизировал её. — Каждый раз я говорил себе, что когда-то ты станешь другой — станешь моим идеалом, и тогда я признаюсь тебе, но ты и так была моим идеалом. Я придумывал себе в голове десятки минусов в тебе, лишь бы отвернуться, и это помогало… — Идеалом? — гриффиндорка перешла на шёпот. — Ты искал во мне идеал? — Да. Я пытался заставить себя поверить в то, что ты недостаточно сильная или недостаточно целеустремлённая — что угодно, только бы отвернуться от тебя. — Я ненавижу тебя, Малфой! — она снова плакала. — Ты всегда отворачивался от меня! Ты делал мне больно каждый раз, когда отворачивался. Не смей тут мне рассказывать о том, что ты там что-то чувствовал ко мне, потому что ты не имеешь на это право! Не заставляй меня ненавидеть тебя ещё больше, потому это уже невозможно! — Я мечтал о тебе, Грейнджер. — Замолчи! Просто замолчи! — она рванула к двери, чтобы поскорее скрыться отсюда. — Ты — ублюдок, Малфой! Ты будешь гнить тут, а после — в Аду, где тебе и место! Ты не заслуживаешь жизни! Теперь она была уверена в том, что приняла верное решение — ей нужно было бежать отсюда. Будет сложно и невыносимо больно оставаться в том городе, где осталось столько напоминаний о боли. — Подойди ко мне, — Драко говорил спокойно, и она просто не могла противиться. — Я прошу тебя. Я скажу тебе последнее из того, что хотел, и больше я не рассчитываю на то, что когда-то ты позволишь мне обратиться к тебе. Она ненавидела его, но в ней было и другое чувство к этому человеку, которое брало верх. Всегда. И сколько бы лет в ненависти не прошло, но она всегда будет его любить больше, чем ненавидеть, потому что она знала его. Гермиона любила Драко, зная то, каким человеком он был, и раз это чувство не перекрыло даже то, что простить нельзя, то тут ничего и никогда не изменится. Извращённая, больная, патологически неправильная и злокачественная, но это любовь. У каждого она разная, и Грейнджер не повезло вляпаться именно в такую, у которой не будет никогда счастливого конца и совместной фотографии в конце — это не сказка. Девушка послушно села за стол, не отрывая заплаканных глаз от Малфоя. Он говорил с ней искренне — и это случилось именно сейчас и именно здесь, но даже сейчас она была ему благодарна за эту искренность. — Ты всего лишь мечта, сон мой, — она расплакалась, а холодные руки коснулись её подбородка. — Ты — мой самый лучший сон, от которого я всегда убегал. Малфой знал, что она ненавидела прикосновения, но позволил себе эту неосторожность, потому что не знал, встретятся ли они когда-нибудь ещё. Он поцеловал её, оставив привкус мяты на её губах, от которого она будет содрогаться ещё не одну ночь и не один год. Так целует Смерть. И вот, спустя столько лет они всё же встретились, пусть это и было частью её плана. С того самого дня ничего не изменилось, и её любовь продолжала оставаться такой же неправильной и злокачественной, но у неё не было сил бороться с ней. Гермиона уже поняла, что это ни к чему не приведёт — будет только больнее, и она только быстрее сойдёт с ума. — Такой идеал тебе нужен был? — она смогла кое-как успокоиться. — Скажи мне, Малфой, зачем ты тогда мне это сказал? — Потому что это всё так нелепо, Грейнджер, что хочется смеяться. — Обхохочешься, — Гермиона попыталась вырваться из крепкой хватки Драко. — У нас с тобой никогда не было просто, — он сжал её руку ещё сильнее. — У нас всегда было сложно, и даже спустя так много лет. — Поболтали и хватит. — Позволь мне аппарировать, пожалуйста. — Это против закона, Малфой, да и это невозможно. Он был заключённым, пусть и под домашним арестом. Вся его свобода ограничивалась простым передвижением по дому, по владениям Малфой-Мэнора. Малфой был лишён палочки и магической силы — он был обычным человеком. — Но ведь возможно, — он вскинул бровь. — Я буду готов вернуться даже в Азкабан, если ты позволишь мне перенести тебя в одно место. — Что за место? И как ты собираешься это сделать? Я тебя никуда переносить не собираюсь. — Вот ключ-портал, — Драко показал свою цепочку. — Он необычный и был сделан на заказ. Если ты позволишь им воспользоваться, то я буду очень благодарен тебе. Грейнджер покосилась на парня, и отрицательно покачала головой. Их лимит на пребывания столь близко был исчерпан, пусть её и не трясло сейчас. Она довольно странно себя чувствовала, будто бы стало как-то легко, хотя возле Малфоя обычно ей было невыносимо тяжело находиться. — Прячь свою игрушку, — девушка освободилась от рук Драко. — Мы с тобой сегодня перегнули с воспоминаниями и совместным времяпровождением. Пора меру знать. А эту вещицу вообще стоило бы отобрать у тебя. Ты хоть понимаешь, во что это может вылиться, если в Министерстве узнают об этом? — Я хочу тебе показать это место, — он неожиданно закинул на её шею цепочку. — Прости. Земля под ногами растворилась, а ванная комната сменилась улицей, а точнее лужайкой. Гермиона не успела даже понять, как порт-ключ перенёс их, как её карие глаза устремились вперёд. Ноги онемели, а сердце перестало биться — она была готова оказаться где угодно, но только не тут и не с этим человеком. — Нет! — вскрикнула Грейнджер, повалившись на землю. — Нет! Нет! Нет! Перед ней был огромный гранитный памятник с двумя именами и одной общей датой.Томас Грейнджер
Хизер Грейнджер
10.03.1998
Там, где встречаются Солнце и Луна.
Она не была тут ни разу после их похорон — не могла себе позволить вернуться сюда, не могла смотреть на место, где были похоронены самые близкие сердцу люди. Боль снова наполнила её грудь, пока Гермиона заходилась в слезах, а крепкие мужские руки прижимали её к себе. Не то место, не тот человек, не те чувства. Извращённая, больная, патологически неправильная и злокачественная, но это любовь. Даже спустя столько лет.