Зик 2020, сентябрь ***
Первое сообщение приходит в 11 часов 7 минут вечера. Зик заходит в квартиру в 10:45. Пахнет цветами — значит, Рита убиралась сегодня днём. В дни, когда у них игры на домашнем поле, когда Зик зависает в Нью-Йорке надолго (насколько в его графике вообще может быть такое понятие), в квартире пахнет сигаретами и подгоревшими наггетсами (он чертовски не любит готовить даже такое). Рита приходит, бормочет что-то на испанском, как старая тётушка, качает головой: «мистер Йегер, вы опять сожгли свой завтрак?», и даже готовит ему что-то (она вкусно готовит, на самом деле). Но сегодня он прилетел почти после недели отсутствия, и Рита уже давно ушла, оставив только запах цветочного освежителя, и, совсем немного — чистящих средств, периферийно витающих в успевшем чуть сгуститься воздухе. Сегодня он будет ужинать не стряпнёй Риты, а размороженной лазаньей. Трудолюбивые руки Риты, немолодой женщины родом из маленького городка Потала Пастильо на юге Пуэрто-Рико, наводят идеальный порядок в его квартире дважды в неделю. Зик, едва только вернувшись, возвращает с собой и хаос. Летит на пол сумка с вещами, туда же падает спортивная куртка. В поисках лазаньи нарушается строгая система укладки замороженных полуфабрикатов в морозильном шкафу. Пластиковая плёнка с контейнера комком летит на столешницу. Зик гремит решёткой в духовке, запихивая лазанью в её неразогретое толком жерло. Он бы почувствовал стыд; но ему платят достаточно, чтобы и он платил Рите достаточно, и она не серчала на него за вечный беспорядок. Очки он оставляет рядом с комком плёнки. Там же остаётся и телефон. Из душа он выходит в 11:10. Квартира пахнет уже не цветами, но расплавленным сыром и томатным соусом. Экран телефона отзывается дрожью, почувствовав его пальцы; посреди него — рамка с уведомлением. Одно новое сообщение. Чувство тревоги тут же сворачивается внизу живота. Обычно Зику никто не пишет в такое время. Обычно поздние сообщения до добра не доводят. Никаких вещих предчувствий, но что-то внутри Зика говорит ему: «не читай сообщение удали его не читая просто съешь свою ёбаную лазанью и ложись спать не читай не читай нечитайнейчитайнечитайне--». А он думает: вдруг это что-то важное? Вдруг что-то случилось с Эреном? Вдруг, вдруг, вдруг. Номер неизвестный, номер скрыт; никто не пишет хорошие сообщения со скрытого номера. Не читай, не читай, не читай. От кого: номер скрыт 11:07 pm [1 вложение — видеофайл] И всё. Всё. Просто видеофайл. Чёрное превью не говорит ни о чём. Неужели это такой изящный способ спама? Или, может быть, он сейчас откроет видео, а там будет скример, страшилка из эпохи интернета нулевых, видео в стиле «тебе осталось семь дней». Или анимированная открытка; поздравляем с днём фермера в Коннектикуте. Таймер духовки коротко пищит три раза, и она выключается. Его лазанья спасена от пожара. Зик нажимает на видео. — Ну же, открой рот. Его губы пухлые и покрасневшие; такие бывают от долгих поцелуев, такие бывают от… Палец грубо давит на нижнюю губу, выворачивает её. Мягкая красная слизистая, влажный блеск от слюны, ровный ряд зубов (конечно он же носил брекеты конечно конечно конечно). Смех хрипловато шелестит на фоне, мешаясь с шумом дыхания. Его глаза тоже влажные, большие, немного растерянные. Зрачок почти закрывает радужку, остаётся только зелёная тонкая полоса по краю. Такие глаза бывают, когда долго плачешь, такие бывают от… Он моргает, ресницы путаются, немного хмурятся густые брови. Ровные пряди спадают ему на лоб; волосы, волосы везде — наверняка мешается. — Шире. Он хмурится сильнее. Послушно открывает рот: язык, длинный и розовый, острые края ровных зубов… Зик думает: пожалуйста, не надо. …это почти искусство, как его губы округляются вокруг головки. Влажные от слюны и смазки; и звуки — тоже влажные. Его глаза жмурятся, словно ему не нравится; он стонет так, будто он в восторге. Бледная ладонь на его смуглом лбу кажется инородным пятном; слишком светлая кожа, слишком яркая. Если приглядеться, сверху над правой бровью есть маленькая тёмная точка, след от прокола в шестнадцать. Её можно спутать с родинкой; но родинки у него другие, на щеках, и одна маленькая на подбородке, и ещё несколько на шее; есть ещё одна, крошечная, за правым ухом, и чуть крупнее — между ключиц. Он стонет — послушно, размыто, вязко, звук густо стелется, даже искажённый динамиком. Стекает по подбородку слюна. Он подставляет язык под неряшливые, почти ленивые шлепки, жмурясь. Ресницы путаются с тенью под его глазами. Зик думает: перестань, зачем ты это делаешь, прекрати, прекрати, пре-кра-ти. И его румянец — как неаккуратные мазки кистью по вечно загорелой коже. Тонкие полосы матово блестят там, где по щекам сбегали слезинки. Его подбородок мокрый настолько, что бессмысленно вытирать. Он давится, слёзы густо стекают по его щекам, ему как будто больно; он стонет вязко — звук похож на растаявшее от жары желе. Удар ладонью по покрасневшей щеке, второй такой же — мокрым от слюны членом. Скорбящая Дева Мария — откинутая назад голова, приоткрытый рот, потемневшие, полные горечи и блаженства глаза; только на его щеках расцветают жемчужные капли спермы, а не слёз. Это красиво; он всегда был красивым, хорошенький мальчик с большими глазами и капризно надутым ртом. Ему идёт быть разрушенным. Прекрати. Прекрати. Прекрати. Эрен смотрит прямо в камеру — пустыми, потемневшими глазами. Эрен облизывает пальцы и подставляет щёки под мягкие, небрежные шлепки. Эрен вспыхивает румянцем от пошлого «ты ведь можешь быть хорошим мальчиком, если захочешь», и слабо кивает. Зик не хочет смотреть дальше. Зик не должен смотреть дальше. Каждый выдох поднимает волну тошноты в его глотке всё выше. Спазм скручивает его лёгкие. Вязкий, как желе, отзвук стонов Эрена гудит в его голове, искажаясь; похоже на вопли стервятников, похоже на скрежет; что-то щёлкает, щёлкает, щёлкает в его голове; его тошнит, его так сильно тошнит. Он должен выключить. Его пальцы одеревеневшие, подушечки пульсируют от боли. Он промахивается; видео перескакивает на середину. Это чертовски красиво: Эрен лежит животом на постели, подняв бёдра выше, поясница так плавно изогнута; он обнимает подушку и стонет в неё, он вскидывает голову и то ли смеётся, то ли всхлипывает. Бёдра двигаются в собственном ритме. Может быть, он правда смеётся; усмехается в ладонь, которая накрывает его рот. Золотистая, обласканная загаром кожа лоснится от пота. На его левом бедре короткий шрам, который, Зик знает, Эрен получил в девять, напоролся на гвоздь в качелях, играя на заднем дворе Арлертов. Эрен широко открывает рот, когда его сжимают за шею. Эрен открывает рот и вскрикивает; его язык высунут, и он закатывает глаза, откидывая голову назад. Это всё так неестественно. Это всё так неправильно. Это всё так красиво и отвратительно — одновременно. От кого: номер скрыт 11:19 pm понравилось? пока ты прыгаешь на поле, твой брат прыгает по членам. получается у него не хуже, чем у тебя. [ссылка] Он сидит бесконечно долго, накрыв глаза скрещенными ладонями. Он не шевелится, и поэтому позвоночник простреливает боль напряжения на каждом выдохе. Смятая упаковка от лазаньи, очки, неряшливо оставленные линзами вниз, телефон с уже потухшим экраном. Нет никого здесь, кроме него; большая, пустая квартира, слишком огромная для одного человека. Не существует шума Гринвич-Вилладж за окнами, не существует никого и ничего в целом мире. Только он, потухший экран телефона, смятая упаковка от лазаньи; только он и режущая боль в позвоночнике. Глаза накрыты ладонями, но Зик не опускает ресницы; он смотрит так долго, так пристально вглядывается в рыже-красные всполохи плоти, подсвеченной кухонным ярким светом, что глаза начинает щипать. Он не может закрыть глаза. Тогда он увидит то, от чего бежит второй год. ты ведь можешь быть хорошим мальчиком если захочешь Господи. Почему. Это. Происходит. ты ведь можешь быть хорошим мальчиком если захочешь Может быть, его брат хороший актёр; может быть, он по-настоящему счастлив это слышать, поэтому кивает с улыбкой и смущённой хмуростью между бровей. ты ведь можешь быть хорошим мальчиком если захочешь Зик сдаётся и закрывает глаза. Прикасаться к Эрену нужно не так. Он бы переломал все кости в руках этого парня за то, что он касается Эрена так нечестиво, так неправильно. Палец за пальцем, кость за костью. Он бы схватил его за волосы и бил головой так долго, что пряди потемнели бы от крови. У этого парня с рыжими волосами есть то, чего у Зика никогда не будет — право прикасаться к Эрену. Как он смеет так бездарно его растрачивать? Как он смеет ударять Эрена по лицу, сжимать его шею так крепко? Этот парень с рыжими волосами совсем не ценит то, что имеет. Зик бы поступил иначе. Он бы не посмел ударить Эрена; он бы гладил его по щекам осторожно, невесомо, наблюдая, как вслед за прикосновениями на скулах расцветают неаккуратные мазки румянца. Он бы целовал его — так, как верующие целуют святыню, застывая в доле дюйма от губ, умоляя о позволении двинуться дальше, чтобы не осквернить его. Это желание такое гнилое и грязное. Капелька кислоты, которая выжигает его изнутри. Он проклят; он не посмеет потянуть Эрена за собой.***
Может быть, он с самого начала был дефектным. Ребёнок, чья мать обрадовалась на несколько секунд, узнав, что он может умереть; ребёнок, которого в этом мире никто не ждал; ребёнок, идущий вперёд в полной пустоте, пытаясь догнать людей, которые от него отворачивались. Может быть, мама чувствовала, каким он будет, поэтому не хотела, чтобы он родился. Может быть, внутри него гнилое, вязкое месиво — и оно было там всегда. Может быть, это началось задолго до того, как он всё понял.2019, июнь. ***
Кожа под его губами горячая. Пахнет едва уловимо морской солью, разогретыми на солнце песком и стволами деревьев — плотно, пряно. Пахнет тёплым молоком — сливочный, сладкий запах, густой и жирный, оседающий плёнкой на губах. Зик целует: родинка за родинкой, как пунктир на коже, идущий прямо к сердцу — может быть, к его собственному. Его пальцы светлые напротив золотого, загорелого плеча. Зик касается: ладонь напротив сердца, считывая верный ритм — в этом ритме его голова начинает кружиться. Он улыбается и поднимает взгляд. Колдовские, зелёные, тёмные и голодные; в них нет ни тепла, ни холода, ненависти и презрения — но любви тоже нет; пустые, потухшие — яркости тоже не осталось. Зик не дышит: ему нечем — в горло впиваются пальцы, тонкие, загорелые, сильные. Зик не целует больше: лопается кожа на губах, кровь пузырится, заливает ему рот, едкая, горькая. И не пахнет больше разгорячёнными деревьями, раскалённым песком и морем; не пахнет молоком — не пахнет домом. Он слышит смех, хриплый и мягкий, совсем искренний — так смеются, потому что хотят, потому что внутри это вспыхивает, и держать уже не получается. Он открывает глаза: полоса света от проектора полна пляшущих в воздухе пылинок, на фоне белого потолка кажущихся яркими, как звёздочки. Проектор — это чтобы выводить фильмы с ноутбука на стену; он отказался от покупки телевизора, зачем ему телевизор, если он бывает дома от силы пару месяцев в году? Зика устраивало смотреть фильмы на ноутбуке; когда приезжал Эрен, они включали проектор — почему-то это создавало ощущение особенного таинства, как будто они в кинотеатре для двоих. В чём смысл телевизора? Зик не хотел бы видеть громоздкую плазму на стене, которая покрыта пылью большую часть года. Теперь, в заточении из-за сломанной ноги, он использует проектор почти круглыми сутками. Смешно думать, что в тот день, когда он получил травму, Зик на мгновение позволил себе обрадоваться. Он знал, что травма может поставить крест на его карьере, на его контракте; его могут списать в лигу пониже, его могут оставить среди травмированных игроков на вечное пребывание. Травма ноги, конечно, не так страшна для питчера, но он рисковал остаться без дела, которому посвятил большую часть своей жизни. Но он улыбался. Он сидел в кабинете с менеджерами команды, своим агентом, менеджером страховой компании — и на несколько секунд улыбнулся, чувствуя себя счастливым. Травма означала, что он не выйдет на поле как минимум до конца сезона. Он не должен будет ездить на тренировки, ездить на игры. Он будет свободен. Несколько месяцев свободы; он может сделать всё, о чём мечтал эти годы — но не мог, потому что шесть дней в неделю его жизнью был бейсбол, а на седьмой день он обычно тратил драгоценные часы на Эрена, и никогда об этом не жалел, конечно, но… Иногда Зику не хватало времени. Засыпая после игры перед очередным днём, он думал: я хочу прочитать ту книгу, о которой говорила Пик; я хочу поехать в Мачу-Пикчу и Теночтитлан; я хочу научиться кататься на сёрфе; может быть, я хочу купить ферму, где буду разводить овец? Последнее было совсем за гранью фантастики. Но он писал список книг, которые хочет прочитать, изредка добираясь до какой-то из них в аудиоформате, он копил в закладках ссылки на фильмы, которые планировал посмотреть, а иногда, получив от Пик очередной рецепт, он самонадеянно думал, что справится с этим, но редко когда заходил дальше покупки ингредиентов, половина из которых протухала в холодильнике прежде, чем он добирался до готовки, а из оставшегося он в лучшем случае делал что-то, что не сгорало в процессе. На несколько секунд он позволил себе воодушевиться. Ему казалось: теперь, когда бейсбол временно перестанет занимать всю его жизнь, он успеет сделать то, о чём давно мечтал. Конечно, никакого сёрфинга и Мачу-Пикчу со сломанной ногой, но может ему правда стоит научиться готовить, прочитать те самые пару сотен книг и посмотреть сериал, о котором несколько раз упоминала Карла? «Мы надеемся, что к весеннему пре-сезону ты будешь готов играть», — сказала Елена, закуривая. Зик опирался на костыль подмышкой и не осмеливался попросить у неё сигарету; он чувствовал себя маленьким мальчиком рядом с этой женщиной, мальчиком, которого точно отругают за плохую привычку. Елена, конечно, знала, что он курит. Она знала подноготную каждого из своих игроков. Какой кофе пил Стэнтон, какие игры на приставке предпочитал Санчес, на что аллергия у Танаки. Она знала, что Зик курит; она не знала, как сильно он ненавидит выходить на поле. Она сказала: «мы надеемся» таким тоном, что не было сомнений — Зику придётся играть. По какой-то причине эта женщина видела в нём потенциал, по какой-то причине она держала его в команде, пока Зик каждый день просыпался с ощущением, что занимает чьё-то место. Эта мысль так и не ушла из его головы, впервые появившись на драфте, когда его выбрали; из года в год он только сильнее в это верил — но по какой-то причине Елена, проницательная, строгая, держащая всю команду в своих тонких узких пальцах как в ежовых рукавицах, этого не замечала. Никто не замечал. Зик приехал домой, сел на свой диван. В полной тишине он сидел, наверное, минут десять, просто пытаясь осознать, что у него впереди несколько месяцев свободы — и реабилитации, конечно, чтобы вернуться в строй так, как этого хочет Елена. Зик Йегер, двадцать семь лет, питчер Нью-Йорк Янкиз, играющий обеими руками. Зик Йегер, двадцать семь лет, ненавидящий бейсбол так сильно, что иногда темнело перед глазами. Зик Йегер, двадцать семь лет; он получил двадцать шесть миллионов долларов за прошлый год и снялся в рекламе Pepsi — целый месяц его лицо мелькало на рекламных экранах, а один раз Эрен притащил банку с его изображением, и Зика чуть не стошнило от абсурда. Он знал, что за жизнь как у него тысячи игроков младших лиг готовы были убить: они работали так же много, как он, но получали пять сотен в неделю — он получал за неделю пять сотен тысяч. Зик Йегер, двадцать семь лет; он сидел в одиночестве в своей квартире в Гринвич-Вилладж на берегу Гудзона стоимостью четыре с половиной миллиона долларов — две спальни, одна из которых до сих пор пустовала, вид на реку, картина из маминой гостиной вместо телевизора на стене, — и впервые за долгое время чувствовал, что вот теперь он будет жить. О том, что он ошибался, Зик понимает через неделю. Семь дней, которые казались ему вечностью; в первый же вечер он открыл «Колыбель для кошки» Воннегута, намереваясь перечитать книгу, которую так любил, будучи младше, и через две страницы понял, что буквы расплываются перед глазами. Он читал абзац, а потом пять минут смотрел в стену без единой мысли. Он читал следующий, а затем ещё несколько минут разглядывал, как темнеет небо за окном. Он отложил книгу, он включил «Бульвар Сансет», выведя картинку через проектор на стену, но уже через полчаса перестал следить за сюжетом, а внутри всё зудело от необходимости поставить фильм на паузу, пойти покурить, выпить кофе, сделать что угодно, но не смотреть дальше. И так продолжалось каждый день; он открывал книги, которые хотел прочитать, но не мог осилить больше пяти страниц за раз; он ставил фильм на паузу и смотрел его весь день вместо пары часов, а потом чувствовал, как его голова кружится от переизбытка информации. Он пытался приготовить что-то, и ему даже удавалось не сжечь кухню, но потом он без сил смотрел на груду грязной посуды, и аппетит пропадал сам по себе. Так продолжалось неделю. И ещё одну. И ещё. В начале четвёртой недели Зик вынужден был признать: когда из его жизни исчез бейсбол, оказалось, в его жизни больше нет ничего. Ему не удавалось сосредоточиться на чтении. Ему быстро надоедало смотреть фильмы, и, в конце концов, он обнаружил себя дремлющим под третий подряд выпуск «Семейства Кардашьян», потому что их шум заглушал белый шум в его голове. Он не знал, чего хотел. Он не знал, что ему интересно. Он ничего и не хотел. И интереса у него тоже ни к чему не было. В начале четвёртой недели без бейсбола Зик вынужден был признать: он пустой. Если убрать из его жизни бейсбол, останется только оболочка. Как у сгнившего авокадо: шкурка вроде бы целая, а внутри протухшее месиво. Вот и он был таким же сгнившим авокадо. Бейсбол, так ему ненавистный и ставший частью его жизни, на самом деле оказался всей его жизнью безоговорочно; теперь, лишённый возможности выходить на поле, Зик понял, что рёв трибун заглушал его мысли, рёв трибун отвлекал его, наполнял хоть каким-то смыслом его бесполезное, пустое, гнилое существование. Он ни с кем не общался; кроме Риты, конечно — она приходила каждый понедельник, тихо ругалась на него на испанском, убирала весь накопившийся за неделю срач. Она выносила за собой два больших чёрных мешка, полных коробок из-под китайской еды и пиццы, пустых сигаретных пачек и содержимого пепельниц, ещё раз ругалась на него на испанском и говорила, что ему следует помыться. Зик улыбался ей, чувствуя, как у него кружится голова, и обещал это сделать, но в итоге — обманывал её, просто меняя футболку на свежую. Эрен был занят; экзамены в школе, свои дела, своя жизнь — какое семнадцатилетнему парню дело до его старшего брата, изнывающего от пустоты в голове? Пик была во Франции, опять; писала Зику пару раз в неделю, скидывала фото — он не чувствовал в себе даже сил ответить ей, отправляя эмодзи и односложные фразы. Она присылала фото опять, как будто не замечала или не хотела обижаться на его отстранённость. Её не хватало. Зик не мог написать ей: «прилети ко мне, пожалуйста» — своё право просить о таком он шесть лет как бездарно проебал. Он ни с кем не общался. Он не мог сосредоточиться ни на одном деле. Он много курил, платил их консьержу, чтобы тот привозил ему пиво, заказывал дряную китайскую еду и пиццу из всех подряд забегаловок Манхэттена, смотрел тупые реалити-шоу, иногда играл в бесполезные игры на телефоне — дойдя до седьмого уровня в «Весёлой Ферме», Зик пообещал себе удалить игру, но потом решил поиграть ещё, и ещё, и ещё. В лучшем случае он шёл в душ раз в неделю, тогда же и чистил зубы. Он не смотрел на своё отражение, потому что знал, увиденное ему не понравится. Он менял футболку только когда она становилась совсем уж запачканной соусом от лапши, или пивом, или кофе. Он чувствовал тревогу внутри себя каждый раз, как думал, что ему придётся вернуться на поле, и, в то же время, стал так ненавидеть своё состояние, что мечтал поскорее пойти на поправку и снова играть. Он протягивает руку, нашаривает сигареты, закуривает, прямо лёжа на диване. Проектор транслирует очередной выпуск «Адской Кухни». За окном темно, наверное, уже глубокая ночь. Он даже не знает, где его телефон — возможно, разрядился, пока он поливал виртуальные грядки и сражался с виртуальными орками и гоблинами. Его голова болит: кто-то давит холодными пальцами Зику на виски, заставляя кровь медленно пульсировать, вязко, как желе. Из коробок от лапши, стоящих у дивана, можно построить маленький оборонительный форт. Он не думает о том, что ему снилось. Он чувствует запах своего пота, кислый и застарелый; он чувствует запах сигарет, острого соуса и пива, пролитого на пол. Футболка натягивается у него на животе; раньше она сидела свободно. Без телефона Зик даже с трудом может сказать, какой сейчас день, какая дата; когда он последний раз был в душе, приводил себя в порядок, спал в постели, а не на диване в гостиной; когда он в последний раз говорил с живым человеком — ну, не считая курьеров с его едой. Возможно, сейчас июнь. Зик не мог сказать точно. Докурив сигарету до той степени, что она обожгла ему пальцы, он поднимается, свешивая больную ногу вниз с дивана. Телефон лежит на столике в коробке из-под пиццы. Он включён, но на экране ожидаемо нет никаких важных уведомлений; а неважные, вроде лайков на Facebook и Instagram, у Зика выключены. Он открывает диалог с Эреном; каждый раз открывает, каждый раз пишет «я скучаю» — но не отправляет, потому что это тупо, жалко, бессмысленно. Последний раз они переписывались три дня назад. Эрен сдал экзамен и собирался на концерт с друзьями. Зик написал ему: «Не хочешь приехать?», и Эрен ответил: «Не знаю, может быть». Стоп. Нет. Эрен ответил не это. Эрен ответил: «Я приеду на выходных, ладно?» , — и сейчас Зик смотрит на это сообщение, видя его впервые. Три дня назад; почему он не заметил сразу? Почему не ответил? Выходные, это… Чёрт. Выходные — если они имеют в виду субботу и воскресенье — технически начинаются послезавтра. Сегодня четверг. Точнее, уже ночь на пятницу. Зика тошнит, когда он понимает, что не прочитал, не ответил на сообщение, а ведь Эрен сам захотел к нему приехать, сам — впервые за столько времени, Господи, как он мог пропустить это? Но, чёрт, Эрену ведь нельзя; если он увидит Зика в таком состоянии, он возненавидит его, он поймёт, какой его старший брат жалкий, отвратительный, гнилой и бесполезный — и никогда больше не захочет ни слова ему сказать. Но он хочет увидеть Эрена. Его сердце жжёт от этой мысли. Эрен. Эрен приедет. Эрен приедет к нему. «Прости, видимо, я не увидел твоё сообщение. Твоё желание ещё в силе? Приедешь?» Эрен не отвечает; конечно, блядь, он не отвечает — три часа ночи, окей? Эрен не отвечает полчаса, час, два; всё это время Зик ест чипсы вперемешку с мороженым и смотрит «Адскую кухню». Но почему-то в пять пятнадцать Эрен присылает ответ: «Ок. В субботу утром приеду. Завтра дела.» «Ты знаешь, можешь задержаться и дольше. Я совершенно свободен на ближайшие месяцы.» «Ага. Ок.» Зик давит на свои глазные яблоки, пока боль с висков не переходит в лобную часть. Он не может дышать. По какой-то причине его лёгкие не хотят работать. Его сердце жжёт и покалывает. Острое и резкое чувство тревоги скручивает его кишечник в узел. Эрен приедет. Эрен приедет к нему. Эрен будет здесь, в этой квартире: пропахшей сигаретами, потом, китайской едой — отчаяньем, одним словом. Если Эрен увидит его в таком виде, его это разочарует. Точно. Точно. Зик звонит Рите в семь тридцать. Она уже не спит, но её не вдохновляет идея прийти к нему сегодня вне очереди ради срочной уборки. Он обещает заплатить ей в два раза больше. В три. В пять. «Если бы вы платили мне в пять раз больше за каждую уборку, я бы не убиралась у других», — отвечает Рита сварливым тоном, но соглашается приехать — не раньше полудня, правда. Зик обещает ей платить в пять раз больше всегда. Она хорошая женщина; ему стыдно, что в его квартире такой хаос, но хорошо, что домработница не знает, какой хаос в его голове. Первым делом Зик идёт в душ. Он игнорирует своё отражение в зеркале — что в спальне, что в ванной; он знает, что набрал фунтов десять лишнего веса, знает, что его борода выглядит отвратительно, а волосы отросли. Ему хочется сжечь всю свою одежду, потому что стирка ей, кажется, не поможет. На его гипсе пятно от капельки соуса, и Зик слюнявит палец и пытается его оттереть, прежде чем наденет на ногу водонепроницаемый чехол. К приходу Риты он уже в порядке. Почти. Он проводит в душе не меньше часа и моет голову трижды; ему точно надо отстричь волосы, но для этого придётся выйти из дома, а Зик иррационально не горит желанием это делать. Он сбривает бороду к чёрту, потому что легче совсем избавиться от неё, чем приводить в порядок. Когда волос на лице нет, Зик замечает — впервые за долгие недели, — что кожа у него совсем бледная и какая-то сероватая. Зубы он чистит пять раз; под конец у него уже болят дёсны — это бесполезно, заниматься таким, когда пренебрегал гигиеной полости рта несколько недель, но это создаёт иллюзию чистоты. Он почти в порядке. На нём чистая — действительно чистая, — одежда, его волосы влажные и завязаны в хвост на затылке, чтобы не лезли в глаза, его лицо гладкое (и всего-то с парой порезов), он завтракает овсянкой, которую сварил сам — и она даже не пригорела, потому что он не отвлекался. Рита, впрочем, не выглядит впечатлённой. Только скептически отмечает: — Помылся. Мистер Йегер, что случилось? Вы ждёте женщину? Зик нервно усмехается. Не думай о том, что тебе снилось. Не думай. Он ест овсянку вилкой, потому что ложки все грязные, и пожимает плечами: — Ко мне приедет младший брат. — Надо же. Я думала, у вас никого нет, — равнодушно шелестит Рита в ответ, а затем идёт с мусорным мешком по квартире, собирая хлам. Зик гоняет комок овсяной каши между зубов, прикрыв глаза. В чём-то Рита права: у него никого нет. Кроме Эрена, кроме Пик — но у них давно своя жизнь, а своё право на место в ней Зик обменял на чужую мечту. Он не мог требовать, чтобы они впустили его в свою жизнь заново. Сообщения от Эрена раз в неделю, несколько фотографий от Пик — он уже получал больше, чем заслуживает. На улице очень тепло. Зик снова берёт в руки книгу, ожидаемо не может прочитать больше пары страниц, и потом, захлопнув её, просто откидывает голову назад, на спинку кресла, позволяя солнечным лучам напрямую светить ему в лицо. Шум города сплетается с шумом пылесоса в квартире; он чувствует, как запах реки мешается с автомобильным смогом, но этот воздух свежее, чем в его квартире в любом случае. Когда он последний раз выходил на балкон? Он даже курил в доме. Он лежит с закрытыми глазами, пока солнце щипает его бледную, сероватую кожу. Он чувствует себя спокойным. Он не думает о том, что ему снилось. Он не думает. Не думает. Не думает. В груди тесно и опять жжёт. Когда ты перестанешь себя обманывать? Зик отмахивается и улыбается так неуверенно, как будто отвык улыбаться. Так и есть, ты отвык. Нет, он не отвык, всё хорошо, его скулы не болят от улыбки, ладно? Перестань лгать самому себе, ты знаешь, какой ты на самом деле. Он в порядке. Он в порядке, он не пустой. Нет, ты пустой, внутри тебя только гниль; ты запачкаешь всех, кто к тебе прикасается. Горячий песок, морская соль, тёплое молоко, прикосновения, на которые он не имеет права; мёртвые, мёртвые глаза — они темнеют, когда Зик смотрит в них, стремясь увидеть там своё отражение, но видит только грязь и отчаяние. — Я в порядке, — повторяет он одними губами. Он должен быть в порядке ради Эрена, окей?***
— Итак… Чем ты хочешь заняться? Эрен скептически смотрит на него, и Зик знает: он замечает и натянутую на животе футболку, и собранные волосы — всё замечает, видит Зика насквозь, но ничего ему не говорит. Карла привезла его десять минут назад, ураганом промчалась по квартире Зика, явно удивляясь тому, как здесь чисто (спасибо Рите, он старался не превратить квартиру в свинарник за те часы, что ждал Эрена), поставила на стойку на кухне блюдо с жарким. Всё это время они с Эреном молчали; когда-то им было легко разговаривать — точнее, говорил Эрен, а Зик слушал, потому что любил это, потому что ему это важно, всё, что говорит Эрен, каждое его слово. Эрену теперь, кажется, не о чем рассказать старшему брату. — Ну, мы можем освоить банджи-джампинг или поиграть в твистер, — саркастично отвечает Эрен, заправляя волосы за ухо. Зик коротко посмеивается: — Конечно. И обязательно на роликах покатаемся. — Я могу кататься на роликах, а ты на инвалидной коляске. — Как мило с твоей стороны, — он замечает слабую пародию на улыбку на губах Эрена, и узел в его груди ослабевает. Присмотревшись, Зик видит на правой брови Эрена маленькое колечко. Проколол бровь, значит? Зик улыбается тоже. — Отец ругался? — он тянется к лицу Эрена быстрее, чем успевает себя остановить и одёрнуть. Эрен, фыркнув, от прикосновения уходит, но не резко, а лениво, как будто больше для проформы, чем потому что ему действительно противно. — Ну, покричал пару часов. Мама… Сказала, что это своеобразно, и уточнила, продезинфицировали ли мы инструменты. — В салоне делал? — Кто бы меня пустил в салон, — Эрен усмехается. — Мика сделала. — Выглядит… Симпатично. Ему идёт, на самом деле. Зик улыбается чуть свободнее, разглядывая его лицо; Эрен краснеет и опускает глаза. Прокол в брови, надо же. Ничего удивительного: Эрен, наверное, даже слишком мало экспериментирует со своей внешностью для семнадцати лет. Он красит ногти — сейчас на его ногтях полуслезшая плёночка чёрного цвета, — и пару раз брил виски, он отпустил волосы и они спускаются до уровня плеч, но, пожалуй, это всё. Может быть, Зик чего-то не знает. Может быть, у Эрена есть тайная татуировка, или он мажет на лицо гель с разноцветными блёстками? Зик не видит в этом ничего такого. Его собственные семнадцать были скучными. Никакого бунта. Никакого веселья. Учёба, тренировки, влюблённость, о которой он до сих пор жалеет. Может быть, его отца шокировала бы правда, узнай он, что Зик влюблён в мужчину старше на тридцать лет — но отец не узнал, отцу было плевать на его личную жизнь, и, наверное, это даже к лучшему. У Эрена совсем иначе. Это хорошо; Зик надеется, что он счастлив в свои семнадцать. Увлечения, которые доставляют ему удовольствия; друзья, которые всегда поддержат его авантюры; концерты, на которые он откладывает карманные деньги, музыка, которая всегда с ним и от которой он без ума. Зик хочет думать, что Эрен в порядке. Из них двоих он заслужил этого. Заслужил. Зик — никогда не заслуживал. — Почему именно бровь? — А что? — Ну, почему не нос или губа, это вроде бы… Более модно? — Фу, — Эрен кривится; у него обнажаются зубы в улыбке, это красиво. Зик стискивает челюсти. Прекрати. Прекрати. Прекрати. — Банально. Я и ухо проколол, смотри, — он убирает волосы с бока головы, поворачиваясь к Зику ухом. Его ухо проколото в трёх местах: маленький паучок на мочке, колечко в верхней части и штанга поперёк; последнее выглядит совсем устрашающе. Осмелев, Зик обхватывает его лицо ладонями и поворачивает к себе вторым ухом, заправляя за него прядь волос. Так и есть. Оба уха проколол. На левом только одна серёжка, такой же маленький паучок на мочке, и это выглядит мило. Когда он успел? Когда они виделись в последний раз? Ах, да. Точно. После дня рождения Эрена. За три месяца можно было проколоть не только уши и бровь. Чувство вины знакомо колет Зику за рёбрами слева. — Хочешь заказать пиццу? — Мы должны съесть мамино жаркое, но сейчас десять утра, и я, если честно, не готов есть мамино жаркое в десять утра, — Эрен безразлично пожимает плечами. Что ж, резонно. Пицца в десять утра тоже не кажется хорошей идеей. Зик достаёт телефон, игнорируя иконки приложений с фермой и бродилками-стрелялками, лезет в доставку и выбирает им меню для завтрака из милого ресторанчика неподалёку. — Ладно. И всё-таки. Чем ты хочешь заняться? — Монополия? — Монополия? — Пик дарила тебе монополию. Сыграем? И они играют в монополию, вдвоём, что абсолютно глупо само по себе, и едят блинчики с кремом и ягодами, привезённые доставкой, запивая их кофе, который Зик сварил и даже не превратил кухню в эпицентр битвы грязевых демонов. Монополия — бесконечная игра, ни одному из них не удаётся обанкротиться, и, в конце концов, Эрену это надоедает. Он задёргивает шторы, отрезая гостиную от солнечного света, и кивает на ноутбук. — Давай пересмотрим всю КВМ? — Это фильмов двести, — прикидывает Зик со слабой усмешкой. Ему нравится слышать, что для Эрена любовь к фильмам по комиксам не исчезла со временем. Это кажется чем-то родным и правильным. Он всегда обожал Железного Человека. — Ну не двести, — дуется Эрен. — Ты смотрел «Мстители: Финал»? — Я был в кино последний раз полтора года назад, и это были не Мстители. — Ты ужасный, — застонав, Эрен хватает его ноутбук, беззастенчиво открывая крышку. Зик бы возмутился, но ему нечего прятать в ноутбуке. Никаких позорных секретов в истории браузера, если только все сезоны «Семейства Кардашьян» не считаются позорным секретом. Никакого порно с запрещёнными кинками. Вообще никакого порно. Почему он об этом думает? Прекрати. Прекрати. Прекрати. — Мы посмотрим «Войну Бесконечности», а потом «Финал», он уже должен выйти на iTunes, — бормочет Эрен, потирая нос одной рукой, пока вторая порхает над клавиатурой. Зик смиряется: он абсолютно ничего не может сделать против воли Эрена. Если тот решил, что они будут смотреть фильмы Кинематографической Вселенной Марвел, то… Он счастлив быть рядом с ним в этот момент, вот и всё. В любой момент. Здесь и сейчас, когда Эрен рядом, Зик не чувствует себя пустым. Внутри что-то есть. Не искусственно вызванная заполненность из-за бейсбола, но что-то живое. Это странное чувство. Хорошее чувство. Оно может оборваться в любой момент, потому что с Эреном нельзя быть уверенным, насколько ему хватит запала воодушевления прежде, чем он снова пошлёт Зика к чёрту и скажет, что ненавидит его по причинам, которые известны только ему одному. Но Зик готов, Зик знает, что всё хорошее рано или поздно закончится, как всегда бывает в его жизни; это ничего, он справится — здесь и сейчас он в порядке. Счастье очень хрупкая материя. Он обращается с ним бережно, пока есть возможность. Зик почти не смотрит фильмы. Он смотрит на Эрена. Тот комментирует происходящее с почти агрессивным возбуждением, иногда ставит на паузу, объясняя какую-то очередную отсылку к комиксам. Он выглядит таким увлечённым. Ему это правда нравится. Его маленький брат, обожающий рок-концерты и проколовший бровь, к тому же маленький задрот по комиксам — это очаровательно. Им приходится прерваться на полчаса: Зик заказывает пиццу, пока Эрен машет руками и громко возмущается, рассказывая о том, что экранизация «Гражданской Войны» была худшей идеей из всех; «Они не должны были называть это Гражданской Войной, окей? Они проебали весь масштаб комикса! Это и близко не «Гражданка», они могли сделать нормальный третий фильм про Кэпа, но повелись на дешёвый хайп». Зик кивает так, будто действительно понимает хоть слово из этого. Он смотрел Железного Человека и первых Мстителей с Эреном, и, пожалуй, на этом всё. Для него Гражданская война ассоциируется с Линкольном, а не Капитаном Америкой. Но это важно для Эрена, и он слушает, улыбаясь каждому его слову. — Они ввели Капитанку Марвел с таким нагнетанием о её роли во Вселенной, — недовольно бурчит Эрен, запихнув в рот кусок пиццы. Начинается второй фильм, и Зик всё ещё не понимает ничего, кроме того, что он бы не пережил, превратись Эрен в кучку праха из-за какого-то фиолетового инопланетянина. Потерять Эрена… Он не хочет думать о таком. Он на пару мгновений касается его ладони, и Эрен краснеет, опуская голову, заикаясь: — Так… Так, ладно. В общем, по сути, она была нужна только чтобы спасти Тони. Нет, она классная, мне понравился фильм про неё! Но слишком много хайпа, понимаешь? Зик опять кивает. В его голове совсем другая картинка: он представляет, как Эрен рассыпается в его руках; «Зик, мне что-то нехорошо» — господи, что за бред? Глухо усмехнувшись, он качает головой. Эрен никуда не денется из его жизни, правда ведь? Пусть редко, но он рядом, и Зик просто будет ценить эти моменты, не забивая голову ерундой. — На тебя похож, — Эрен тычет пальцем в стену, на которой, чуть мерцая, повисает изображение Тора в заляпанной пивом футболке и с неопрятной бородой. — Издевайся, давай! — закатив глаза, Зик опять смеётся. Надо же. Что ж, Эрен недалеко ушёл от истины, вчера утром Зик выглядел именно так — разве что живот у него поменьше. — Я в чистой футболке. И без бороды. — Ты похож на хиппи, — беззлобно кривится Эрен. — Даже не думал, что ты решишься отпустить волосы. — Выбор был невелик, или это, или подстричь себя кухонными ножницами. — Ты можешь попросить, и я помогу тебе. — Эрен, ты в процессе отстрижёшь мне ухо, я уверен. — Эй! Эрен пинает его в бедро: опять беззлобно. Он улыбается. Его улыбка тёплая, спокойная; Зик хочет смотреть на неё ещё и ещё. Прекрати. Прекрати. Не думай о том сне. Забудь. Перестань. Хватит. Зик сжимает ладонь в кулак так, чтобы Эрен этого не увидел, и впивается в неё ногтями. Всё в порядке, они смотрят вместе «Мстителей», Эрен громко болтает с набитым ртом, снова критикуя режиссёрские решения, у Зика всё спокойно на душе и в голове. Он не чувствует себя одиноким. Он не чувствует себя пустым. Он живой. Эрен рядом. Всё хорошо, всё хорошо, хорошохорошохорошо. Эрен такой забавный в своей ярости на происходящее на экране. Зик наблюдает за ним с нежностью, как всегда смотрел за ним в детстве, когда тот с воодушевлением рассказывал об очередном увлечении, очередной гениальной идее, очередном плане, который поселился в его голове. Это успокаивает: понимать, что ничего, кажется, не изменилось. Может быть, завтра Эрен снова отдалится от него, но сегодня всё по-прежнему. Кого ему благодарить за это? Зик не уверен, ответственен ли за это Господь, потому что, положа руку на сердце, он из тех атеистов, которые на самом деле в него не верят, но при случае обязательно восклицают: «Боже правый!». Впрочем, если там всё-таки кто-то есть, Зик мог бы сказать им спасибо — за это мгновение, когда он чувствует себя нормальным. Ему двадцать семь, у него есть младший брат, которого он действительно любит; он не одинок сейчас, Эрен рядом, они смотрят фильмы, в которых супергерои побеждают вселенское зло, дурачатся, спорят из-за сюжета и событий, дерутся за последний кусок пиццы. Они рядом. Эрен приносит из рюкзака маркер и рисует ему на гипсе чёртика, который больше похож на раздавленного котёнка. Поздним вечером, разобравшись с жарким Карлы, они смотрят «Месть Ситхов», и Эрен лежит у Зика щекой на коленях; его волосы густые и непослушные, жёсткие как проволочка, и он смеётся, когда Зик гладит его по затылку. — Я бы, наверное, тоже пошёл на всё, чтобы спасти любимого человека, — бормочет Эрен, зевая. Ещё даже полуночи нет, а он выглядит сонным, что заставляет сердце Зика сжаться. — Я знаю, что все эти приколы с видением Энакина — просто самосбывающееся пророчество, и Падме погибла из-за того, что он перешёл на тёмную сторону, но с другой стороны, он был напуган, понимаешь? — Он буквально придушил её, — равнодушно пожимает плечами Зик. История Энакина и Падме не особо его трогает, но в словах Эрена есть зерно истины. На что бы Зик пошёл ради любимого человека? Он бы ответил, наверное, будь у него этот любимый человек. Но он вообще не уверен, что может любить хоть кого-то. Все попытки заканчивались плачевно; может, это знак свыше, что не стоит и пытаться? Пытаться спасти любимого человека и самому в этом стремлении стать тем, кто принёс ему погибель; иронично. — Ага, в этом весь смысл, — Эрен ещё раз зевает. Оби-Ван на экране со слезами на глазах кричит Энакину, что любил его; в этом тоже есть какая-то ирония, не меньше чем у Энакина и Падме — Зик заторможено моргает: Оби-Ван любил Энакина, как брата, но в итоге стал тем, кто превратил его в наводящее на Галактику страх чудовище. «Месть Ситхов» это явно история о том, как любовь уничтожает. — Пойдём спать, — Зик треплет Эрена по волосам, игнорируя его возмущение: он хочет посмотреть ещё и «Людей Икс», но на сегодня с Зика хватит фильмов, у него уже кругом идёт голова. Он не удивится, если ночью ему приснится Гарри Поттер в костюме Железного Человека, размахивающий световым мечом вместо Бузинной палочки. — Я постелю тебе в моей спальне. — Тебе стоит спать в постели, с твоей-то ногой. — М, нет. Всё нормально, — отмахнувшись, Зик хватает костыль, медленно поднимаясь. Он неплохо научился обращаться с этой штукой за последние недели, хоть и нельзя сказать, что он много активничает. Он не хочет признавать Эрену, что привык спать на диване, поэтому выдумывает на ходу: — Этот диван достаточно широкий, и к тому же, мне иногда удобнее спустить ногу вниз, пока я сплю. Не переживай. Постельное бельё чистое, твоя одежда в шкафу. — Тебе помочь? — Эрен почему-то шмыгает носом. Зик опять отмахивается. Он в состоянии убрать пару коробок от пиццы и чашки на кухню. Удивительно, конечно. Ещё вчера он не был в состоянии даже почистить зубы. С Эреном рядом правда легче. Осторожно выйдя на балкон, Зик закуривает в первый раз за день, привычно глотая горьковатый дым, и трёт переносицу — от носоупоров кожа чешется, и он растирает маленькие вмятинки пальцами. Мог бы Эрен быть рядом всегда? Чёрт, нет. У него есть своя жизнь. В ней совсем немного времени для старшего брата, но это нормально. Зик счастлив за Эрена, в нём нет зависти, нет обиды: так правильно, что его брат в порядке, и его жизнь абсолютно адекватная, без больной зацикленности, без одиночества. Он счастлив? Он чувствует себя хорошо? Зик отдаст последние капли собственного счастья ради этого. Он может справиться со всем, если Эрену станет лучше. Это ложь. Ты лжёшь. Ты это знаешь. Ты хочешь. Хочешь. Хочешь. ЗАМОЛЧИ. Прекрати. Хва-тит. — Ты идёшь спать? — Эрен кривится, чувствуя запах его сигарет. «Такое дерьмо куришь, не можешь себе позволить сигареты нормальнее?»; Зик может, просто он привык — слишком много ассоциаций, от которых не получается избавиться, связано именно с этой маркой. Затушив сигарету на середине, Зик кивает: — Иду. А что? Почитать тебе сказку? — Отвали, — Эрен говорит это резко, но с улыбкой, совсем без злобы. На нём старая, растянутая футболка Янкиз, она обнажает левое плечо, и на мгновение Зику хочется сжечь эту футболку к чёрту. Хоть что-то в этой жизни может не напоминать о команде? Хотя бы сейчас? Внизу живота привычно скручивается тревога. Он так сильно не хочет возвращаться на поле, что его тошнит, но если он не будет играть, его будет тошнить ещё сильнее — от собственной убогости и бессмысленного существования. — Спокойной ночи, — тяжело тянуться ко лбу Эрена, чтобы привычно поцеловать его перед сном, когда одна рука пытается удержать костыль, а сам Эрен — норовит вырваться, возмущённо вопя, что он уже достаточно взрослый для такого. Взрослый, конечно, но это квартира Зика и его правила. Если он хочет поцеловать младшего брата в лоб, тому придётся терпеть. Следующим утром он решает разбудить Эрена около одиннадцати. Тот не любит вставать рано, но и легли они вчера не так, чтобы очень поздно. Курьер уже привёз им французский завтрак из всё того же ресторанчика неподалёку, и кофе в этот раз у Зика получился вкуснее, чем вчерашний — кажется, хотя это целиком и полностью заслуга кофемашины. Опираясь на костыль, он пару раз стучит в дверь, на пробу пытается открыть её — не поддаётся. Даже в его квартире Эрен ревностно оберегает личное пространство, закрывшись на замок. Впрочем, Зик это уважает. — Эрен. Нам привезли завтрак. Хочешь круассаны с миндальным кремом или тосты с джемом из абрикосов? Вместо ответа он слышит неразборчивое и очень недовольное бормотание. Стучит снова. И ещё раз. Из-за двери слышны шаги, тяжёлый стон, зевок. Зик представляет Эрена сонным, потому что видел его таким много, много раз, но… Он не готов к тому, что видит. В эту секунду всё ломается. Всё внутри него. Последняя линия обороны. Последняя линия отрицания. Эрен распахивает дверь резко, чуть не сбивая его с ног. Его волосы чуть влажные: наверное, от пота, — и растрёпанные так сильно, что взбиты в невообразимое гнездо. Опираясь одной рукой на косяк, второй Эрен зачёсывает волосы назад, открывая лоб. На его щеке яркие красные следы от подушки, а уголок рта мокрый — от слюны, не иначе. Его глаза тёмные и растерянные, как всегда после сна, а лицо, кажется, вернуло подростковую припухлость, от которой Эрен только-только начал избавляться. И вот тогда это происходит. Это самый странный и страшный момент в жизни Зика. Животный ужас охватывает его, разрастаясь из сердца по всему телу так быстро, как не прогрессирует ни один вирус, ни один паразит. Страшнее, чем держать на руках обескровленную маму. Его горло парализует и начинает жечь изнутри, его сердце перестаёт биться, когда он дышит, ему кажется, едкая пыль забивает его лёгкие. Вокруг Эрена всё расплывается, словно кто-то резко сбил фокусировку. Рука, вцепившаяся в костыль, не хочет его сжимать, пальцы начинают дрожать, а ноги становятся такими тяжёлыми, и, одновременно, как желе — мягкими и непослушными. Он хочет вцепиться в него пальцами. Раскрыть его рот и дышать его дыханием. Забраться под кожу и остаться там. Свернуться в его сердце клубком. Упасть на колени и молиться, как обезумевший грешник. Забери всё, что у меня есть. Отдай мне всего себя. Дай мне дышать тобой. Дай мне жить тобой. Дай мне… Это — его откровение. Проследить линии заломов от подушки на щеке кончиком языка, впиться в шею, там, под волосами, чтобы чувствовать его вкус и запах. Соединить поцелуями и пальцами звёздную карту его родинок на плечах и спине, на шее и лице. Ему нельзя даже смотреть на эти родинки; он знает расположение каждой из них. Что, если он обнимет его так сильно, что их кости треснут, становясь пылью? Что, если он попробует его на вкус? Что, если… — Зик? Зик, ты в порядке? Не думать о том сне не получается; кошмар преследует его наяву. Зик не знает, что меняется, что ломается в нём в эту секунду, но это — прорваная дамба. Чувства, от которых он бежал, обрушиваются на него разом, бескомпромиссно, не оставляя шанса выжить и спастись. — Я в душ. Первый, — зачем-то говорит он, отступая от Эрена. Его так сильно тошнит. Он хлопает дверью в ванную, дёргает защёлку, с грохотом роняет костыль на пол. Плитка холодная, но почему-то обжигает ему колени. Нога взрывается болью от того, как неудобно он садится на пол, вцепляясь пальцами в ободок унитаза. Очки соскальзывают и падают на пол тоже. Его тошнит до тех пор, пока горло не начинает саднить. Всё это время Зик держит глаза закрытыми; всё это время он представляет то, что представлять не должен, на что не имеет права. Кожа Эрена пахнет морской солью и летом. Волосы Эрена пахнут молоком и какао. Его руки тёплые, его дыхание рваное, его глаза… Ты ведь хочешь этого. От чего ты бежишь? Ты всегда хотел. Ты всегда нуждался. Даже когда он был ребёнком. Признай это. Ты жалкий. Ты гнилой. Ты мёртвый внутри. Коснись его — и запачкаешь. Ты всё пачкаешь. Ты всё портишь. Это всегда было внутри тебя. Больной. Больной. Б О Л Ь Н О Й Когда блевать уже больше нечем, и даже желчь не обжигает горло вслед за короткими спазмами, Зик обессиленно роняет голову на ободок, сухо вздрагивая от беззвучных рыданий. Всё, что в его голове, кажется извращённой насмешкой над их с Эреном связью. Его младший брат. Его младший брат… Зика снова тошнит, когда он позволяет себе эти мысли; он не хочет их позволять. Если бы он знал, кому молиться, он бы попросил это прекратить. Всё его одиночество, вся его необходимость в Эрене, всё то, что он держал в себе так много лет — всё становится реальным сейчас, и Зик не знает, почему спусковым крючком стал именно Эрен, именно Эрен этим утром, заспанный, недовольный, со следами подушки на щеке и растрёпанными волосами. ты всегда этого хотел даже когда он был ребенком ты всегда в нём нуждался ты всегда всегда всегда это хотел ты хочешь его уничтожить ты хочешь его сломать ты хочешь сломаться сам ты хочешь его ты хочешь его ты хочешь его ты ты ты ты Зик умывается и давит пальцами на веки. Когда он открывает глаза, он видит в отражении позади себя Эрена — и вздрагивает; это не тот Эрен, которого он разбудил полчаса назад, это ребёнок, которого он увидел впервые. На его щеке след от еды, на лбу — пластырь, а в глазах страх и отвращение. Зик полюбил Эрена в первую же встречу. Его маленький брат. Ребёнок, который наполнил его жизнь смыслом. Сейчас даже мысленно произносить «полюбил» стыдно, противно и горько; призрак прошлого позади Зика смотрит с испугом на дне огромных зелёных глаз. Зик не мигает и смотрит в ответ. Он ждёт: тихий голос, неуверенный, дрожащий, детский — «ты и тогда этого хотел?»; но Эрен молчит, только катятся по щекам крупные слёзы. Зик жмурится. Зик открывает глаза. Позади нет никого, только безжизненно белая дверь ванной. Он вытирает лицо так долго, что оно начинает болеть от трения полотенцем. Он полощет зубы столько раз, что его заново начинает тошнить — теперь уже от привкуса жидкости для полоскания. Он смотрит Эрену в глаза за завтраком, ожидая приговора. Эрен ничего не замечает в его глазах, Эрен не видит ужаса и грязи, скрытых за привычной братской нежностью. Зик бы порадовался, но он чувствует себя отвратительным обманщиком каждый раз, когда их взгляды пересекаются. — Хочешь продолжить просмотр «Звёздных Войн»? — А? Не знаю, — Эрен неловко мнётся, почесывая ухо, и пожимает плечами. Зику неловко тоже. Наверняка Эрену ужасно скучно с ним, а он ограничен в движениях, чтобы развлекаться с братом. Невпопад он предлагает: — Давай закажем Лего «Звезду Смерти»? — и Эрен высоко поднимает брови на это предложение, а потом кивает. Господи, это худший вариант провести выходные с младшим братом, наверное; нет, Зику нравится, но он не перестаёт думать о том, как же Эрену скучно всё это и он считает минуты до того, как Карла снова заберёт его. Но им привозят Лего экспресс-доставкой через час, и они абсолютно спокойно собирают «Звезду Смерти», иногда невпопад шутят, болтают о ерунде, связанной со «Звёздными Войнами», потом Эрен рассказывает о парадоксе Ферми и гипотезе зоопарка. Гипотеза зоопарка напоминает Зику деизм в каком-то смысле: если и есть внеземная цивилизация или Господь, им явно больше нравится наблюдать за бессмысленным копошением людей на Земле, чем вмешиваться — значит, и вера в это всё бессмысленна тоже? Эрен, помещающий штурмовика внутрь «Звезды Смерти», только пожимает плечами, говоря прямо: он не готов к подобным вопросам, настроение немного не для религиозной философии. — Заберёшь её себе? — Зик кивает на собранную «Звезду», и Эрен краснеет, снова хмурясь. Зик прекрасно знает, что Эрен обожает Лего. В его квартире достаточно места для полноразмерных фигурок, но зачем они ему? Он почти не бывает дома. Внутри у Зика пульсирует слабая надежда, что Эрен, глядя на «Звезду Смерти» будет думать о нём, будет скучать по нему. Нет. Нельзя. Он не имеет права. Теперь — так точно. — Хм, ладно. Я думаю, знаю, куда её приткнуть, — пожав плечами, Эрен соглашается. Карла приезжает к семи вечера, они встречают её в относительно чистой квартире, и Зик даже моет форму из-под жаркого, чтобы вернуть ей. Правда, Карла привозит герметичный контейнер с том-ямом и просит Зика хорошо питаться, обнимая на прощание. Он чувствует себя отвратительно, принимая еду от мачехи, как будто он сам не в состоянии заказать себе том-ям из доставки. Впрочем… Он и правда не в состоянии. — Хорошо провели время, мальчики? — воркует Карла, ероша волосы Эрена; ему приходится наклониться к матери, чтобы она смогла это сделать. Нестройно и совсем не в унисон они оба тянут «да», игнорируя взгляды друг друга. Зик чувствует, что потеет, а живот снова крутит из-за тревоги. Карла улыбается ему, а ему кажется, что она знает. Они всё знают, они видят его насквозь, он как те рыбки, у которых прозрачное тело и видны внутренности — только у него вместо внутренностей чёрная гниль. — Эй, Карла, — он останавливает их уже на пороге. По какой-то причине ему снова тяжело держаться за костыль, но Зик сжимает зубы, не позволяя себе неловко шататься на одной ноге. Она оборачивается к нему с интересом в глазах, Эрен поворачивается тоже: они настолько похожи в этом выражении лица, что на мгновение кажется, что у Зика двоится в глазах. — Да, Зик? — Я подумал, — он вздыхает, потирая второй рукой лоб; у него горячее лицо. — Мне должны снять гипс в середине июля. Играть я сразу всё равно не могу, а перемена обстановки не помешает. Поговоришь с отцом? Я могу оплатить нам всем поездку куда-нибудь… Не знаю. На острова? — Так мило с твоей стороны, — расплывается Карла в улыбке. Эрен позади неё закатывает глаза. — Я поговорю с ним. Эрен, разве это не замечательно? Мы так давно никуда не ездили всей семьёй! Зик бы поспорил насчёт семьи; он уважает Карлу, но не считает ни её, ни отца «своей семьёй». Эрен — другое дело. Но разве имеет он право звать Эрена с собой в отпуск? Господи. Абсурд. Не имеет. Не может. Нельзя. Особенно… Его опять тошнит. Закрыв за ними дверь, Зик приживается к ней лбом, и от этого очки сильнее давят на переносицу. Ему кажется, что сейчас Эрен вернётся. За его рёбрами вибрирует надежда, что Эрен что-то забыл, что он сейчас поднимется, постучит в дверь, войдёт в его квартиру; останется здесь. Ещё немного. Ещё пара минут. Пара часов. Ещё чуть-чуть. Просто рядом. Зик не тронет его (не посмеет, не посмеет, не посмеет). Зик просто будет знать, что он рядом, и ему легче будет дышать. Вот так, вдох, выдох, вдох, выдох — когда Эрена нет, дышать больно. Вдох, выдох — внутри пусто. Зик жмурится, игнорируя шёпот позади себя. Он справится. Он должен справиться. Эрен заслужил брата лучше, чем Зик; значит, Зик будет стараться ради него. Ему до сих пор чудится запах морской соли и тёплого молока, когда он остаётся один.2020, сентябрь ***
«Я знаю твой секрет». Нет, господи, что за бред. Они не в фильме ужасов; что за «я знаю, что ты делал прошлым летом»? сосал члены на камеру очевидно Х В А Т И Т Зачем Эрен это делает? Зик засыпает с этим вопросом в голове; с ним же и просыпается. Он выходит на поле, толпа шумит, мяч знакомо оттягивает ладонь; зачем Эрен это делает? Три страйка подряд, страйк-аут в первом иннинге, трибуны ревут; зачем Эрен это делает? Он в своём номере в отеле после игры, курит, пьёт растворимый кофе из стика, включает на фоне аудиокнигу — «Миссис Дэлоуэй» Вирджинии Вульф; зачем Эрен это делает? Пишет бабушка: деду стало хуже после планового сеанса диализа, и Зик обещает заехать к ним, как вернётся в город; зачем Эрен это делает? Сигарета обжигает пальцы, мяч летит из его руки в страйковую зону противника, вопят болельщики, гудит сигнал автомобиля в пробке по дороге в аэропорт, Елена громко сёрбает губами, пока пьёт слишком горячий кофе, коротко звенит лифт, когда он приезжает на свой этаж. Зачем. Эрен. Это. Делает. Проблема вот в чём: у Зика нет ответа. Может быть, Эрен занимается этим, потому что ему не хватает денег? Трахаться на камеру, очевидно, самый быстрый способ заработать пару сотен, так? Херня. Зику не нужно заходить на свой банковский аккаунт, чтобы вспомнить, сколько денег он перевёл брату только за последние три месяца. Ему что-то подсказывает, это суммы крупнее, чем можно заработать за порно-ролики. Может быть, всё серьёзнее? Он принимает наркотики? Какие, господи, наркотики; но что, если да? Когда они последний раз виделись, были ли у Эрена следы на руках? О, он был в футболке с длинным рукавом. Вероятно, это точно наркотики. Может быть, тот рыжий парень его бойфренд (Зика начинает тошнить); может быть, он заставил его (Зика продолжает тошнить); может быть… На этом моменте его всё-таки тошнит, и он долго не может избавиться от спазма в горле. Его шантажируют? Это дип-фейки? Это… Что, если это Зика кто-то хочет достать через слив подобных видео? Шок. Скандал. Младший брат звезды Главной лиги трахается на камеру. Что ж, нет, это совсем маловероятно. Скандал был бы, будь на видео Зик; но Крис Хамфрис же как-то оправился от слива их порно с Ким Кардашьян — о, стоп, это был не Крис Хамфрис, а какой-то другой мужик. Позор, он перепутал бывших Ким. К чему только смотрел все сезоны «Семейства Кардашьян»? Зик не смотрел все сезоны. Это не правда. Он не знает, зачем Эрен это делает. Всегда должна быть причина, так? Трахается. На камеру. Выкладывает это в интернет. Десять тысяч подписчиков на PornHub. OnlyFans и аккаунт в Twitter, где фотографии задницы собирают пару тысяч лайков. «Номер пятнадцать в ежемесячном рейтинге моделей в категории гей-порно». Это не может быть без причины. Зик докуривает, выключает аудиокнигу, допивает кофе из стика, накрывает себя одеялом с головой и открывает браузер на телефоне. 50 видео. Самое раннее из них — ноябрь 2019-го; Зик узнаёт на фоне спальню Эрена в родительском доме. Ему было семнадцать в ноябре 2019-го. В среднем его видео смотрят двенадцать тысяч раз. Двенадцать тысяч человек, кончивших от вида его брата с членом в заднице. Где-то он один: с игрушками и без, мокрый от масла, в пошлом кружевном белье или чулках в сетку, в коротких спортивных шортах на голое тело или в штанах для йоги; где-то он с тем рыжим парнем или с другими парнями: открывает рот, позволяя кончить себе на язык, хнычет на камеру, сдвинув брови домиком, задыхается на члене и от руки на шее, скулит от пальцев в себе, просит двигаться быстрее, извивается, скованный ремнями бондажа, и мычит сквозь кляп во рту. Одно видео называется «разбудил старшего брата минетом»; Зик отбрасывает телефон в сторону, снова чувствуя тошноту. Сексуальная связь между родственниками запрещена в сорока восьми из пятидесяти штатов; в Нью-Йорке за это грозит тюрьма сроком до двадцати пяти лет. Порно с инцестом регулярно входит в топ-10 запросов на PornHub — и Зик сомневается, что в сегменте гей-порно ситуация сильно отличается от гетеросексуального. Под видео Эрена (точнее, jagerrrbomb — и в этом никнейме Эрен настолько Эрен) — десятки рекомендаций на ролики со «сводными братьями», «отчимами» и «горячими папиками». На одном из видео Эрен в коротких шортах и футболке Янкиз, сосёт чей-то член, улыбается в камеру, слизывая сперму с губ; Зик не уверен, что именно ему хочется разбить больше — телефон или свою голову. Зик должен выспаться перед матчем с Цинцинатти Редс; они в штате Огайо — здесь дают от двух до шести лет за сексуальные связи с родными или приёмными детьми. Он не спит полночи: на экране его смартфона его младший брат в латексном костюме (они, кажется, называются кэт-сьют) пихает в себя светящийся, как ёбаный меч ёбаного Люка Скайуокера, резиновый член. Пот, что струится по его лицу, холодный — к нему мерзко липнут волосы на лбу. Его руки трясутся. Отыграв два иннинга, Зик уходит в раздевалку и его тошнит прямо в мусорку. Кажется, ему следует сменить таблетки от тревоги — они не помогают. Так проходит неделя. Он так и не пишет Эрену. Эрен не пишет ему. Зик встаёт рано утром, идёт на тренировку, выходит на поле, играет, курит, грызёт солёный арахис, чтобы так не тошнило, долго стоит под горячей водой, пока кожа не начинает неметь, потом слушает «Миссис Дэллоуэй», пьёт кофе из стиков, снова курит, и… Зачем Эрен это делает? Он не знает. он ни разу не прикасается к себе пока смотрит эти видео но он так возбуждён что это больно терпеть он идёт в душ выкручивая смеситель с холодного на горячий с горячего на холодный его кожа щиплет от резкого контраста он льёт горячие струи себе на лицо широко открыв глаза он бьётся головой о стену душевой он не трогает себя не трогает себя не трогает себя После матча с Чикаго Уайт Сокс он знакомится с девушкой в баре отеля; она пьёт клубничный дайкири, а он — Red Bull без сахара. Её зовут Лайла; ей двадцать пять, она крашеная блондинка, работает в архитектурном бюро. Она очень старается, пока сосёт ему, и Зик гладит её по волосам, пропуская светлые пряди через пальцы, и не думает ни об одном из пятидесяти видео на канале jagerrrbomb. В его жизни было много ошибок, он совершал много ужасных поступков; его чувства ужасны; но ни разу за полтора года он не позволил себе кончить, думая о своём младшем брате, и это немного смягчает обстоятельства. Будь он государственным обвинителем, он бы запросил для себя пожизненное. Смертную казнь; виновен по всем пунктам, сэр. Никаких смягчающих обстоятельств. На трёх последних видео у Эрена проколоты соски. Зик трахает Лайлу сзади, даже не стараясь, и не прикасается к её груди; он знает, что она имитирует, и не может понять, зачем это ей? Зачем трахаться с тем, кто не доставляет тебе удовольствия? Он ведь даже не пытается, но по какой-то причине она целует его и говорит, что всё было великолепно. Имитирует ли Эрен? Выражение лица Богоматери Скорбящей, высокие плаксивые стоны, слёзы по щекам; это — настоящее? Оставшись один, Зик сжимает виски пальцами, наклоняется к коленям и кричит до тех пор, пока его горло не начинает болеть. Через пять минут к нему стучится работник отеля: «Сэр, вы в порядке?». Зик нихера не в порядке, но он улыбается и говорит, что просто ударился мизинцем о тумбочку. Хорошая была бы идея: размозжить себе голову дверью в номере отеля. Здесь бежевый ковролин; на нём красиво будет смотреться его дурная кровь, когда он раздолбит черепную коробку твёрдым деревянным откосом. — Вот она надела шляпку и бежит полями, — только где это? — она бежит к какой-то горе, где-то у моря, потому что тут корабли и бабочки, чайки; и они сидели на скале, — монотонным, убаюкивающим голосом струится по воздуху «Миссис Дэллоуэй». Проходит день. И ещё. И ещё. Зик возвращается в Нью-Йорк. Просыпается утром своего первого выходного дня за последние полторы недели. Пьёт кофе — не из стика, из кофемашины. Размораживает круассаны в духовке — и даже не устраивает пожар. Кутается в кардиган, сидя на балконе; сентябрьское утро сырое и пахнет речной водой. В 10:37 он отправляет Эрену скриншот канала jagerrrbomb без лишних комментариев и вопросов. Ответа нет — ни пять, ни десять минут спустя. Зик ждёт чего угодно. «Да брось, серьёзно?» «Это фейк» «И давно ты сидишь на PornHub, братец?» Ответа нет в 11:00. Ответа нет в 11:15, когда Зик делает ещё чашку кофе. От кого: Эрен 11:22 am мои дела тебя не касаются и мне поебать что ты думаешь Чашка разбивается, падая на плитку на балконе; капли кофе стекают вниз с высоты двадцати этажей. Что ж, Зик и не ожидал, что это будет легко.