барьеры

Эрен 2020, январь ***

— Тебе же нравится, — Эрен облизывает губы, поднимая взгляд вверх. Картинка немного дрожит, и качество съёмки не самое идеальное, но стабилизация сглаживает то, как всё плохо было на самом деле. Его пальцы двигаются вверх и вниз по члену, сдвигая крайнюю плоть от крупной головки, он закатывает глаза, прежде чем высунуть язык и округлить губы, впуская член в рот. Он хорошо сосёт. Влажно. Громко. Неряшливо. Длинные волосы падают на лоб, закрывая глаза. Пальцы надрачивают толстый ствол, пока Эрен сосёт с мычанием и хлюпаньем слюны. Крепкие пальцы немного неуверенно отводят чёлку назад, и Эрен моргает, одним взглядом разрешая — или заставляя, — взять себя за волосы крепче. Он стонет, когда с ним это делают. Чуть запрокидывают голову, толкают член глубже, за щёку, заставляя Эрена щуриться с благодарностью. Он хорошо сосёт. Картинка меняется — другой ракурс, не слишком удачный, сбоку: Эрен вжимает ягодицы в тумбу рядом с раковиной, широко раздвинув ноги, и крепко держится пальцами за чужие широкие бицепсы, насаживаясь на член. Такой неряшливый секс, такой неловкий; толчки слишком резкие, но Эрен стонет громче, чем нужно, и просит е щ ё. Его лица не видно в кадре, как не видно лица второго человека; но никому не нужны лица — люди смотрят порно не ради этого. Даже по обрывкам попавшего в кадр понятно: Эрен обнимает второго человека за плечи и виснет на шее, самостоятельно стараясь насаживаться на член — может, не слишком удобно, но он стонет, и стонет, и просит е щ ё. Третья смена ракурса — картинку снова трясёт. Худые, поджарые ягодицы Эрена, узкая спина, ямочки на пояснице; толстый, искривлённый вправо член, перетянутый презервативом; снова резкие и неуклюжие толчки. Эрен просит б ы с т р е е; насаживается на член сам, подмахивая узкими бёдрами. Вздрагивает, когда его неаккуратно бьют по ягодице — там, где нет мягкости, где шлепок приносит только боль. И просит ещё. И ещё. И ещё.

***

— Что скажешь? — Эрен сидит на бёдрах Флока чуть выше колен, стараясь раскурить маленький бонг; он смотрел обучающее видео на YouTube, пока торчал в туалете — хочет сделать вид, что разбирается в этом, чтобы Флок не понял, что Эрен на самом деле просто школьник, взявший на себя слишком много. Флок не отвлекается от происходящего на экране: сосредоточенное лицо, поджатые губы — он словно изучает важный отчёт, а не смотрит порно. Дерьмового качества спонтанное порно, снятое трясущимися руками. Слёзы чуть не брызжут из глаз, когда он всё-таки делает первую затяжку: сладко-горький противный дым от травки тут же царапает лёгкие — Эрен сжимает весь свой организм, начиная от задницы и заканчивая зубами, чтобы сейчас не разрыдаться и не закашляться. Он не хочет позориться перед Флоком; тот думает, что Эрен — студент, а студенты точно умеют курить травку из бонга и сдерживаться, чтобы не начать хрюкать от слёз. — Кто этот парень? — наконец, лениво спрашивает Флок, не отрывая взгляда от экрана. Эрен медленно выдыхает, надеясь, что он не заметил его кривое выражение лица. — Эм, — сглотнув, он пожимает плечами: — Просто парень из университета. Не помню его имени. Виделись пару раз на вечеринках. — Крепкие руки. Спортсмен? — Вроде бы, — ложь жжёт язык сильнее, чем горьковатый дым травки. Сделав ещё одну затяжку — теперь проглотить дым легче, и глаза совсем не слезятся, — Эрен меняется с Флоком: тот забирает бонг, отдавая ему телефон. Он думает о Брауне; Браун выпил слишком много пива на вечеринке у Конни. Это была хорошая вечеринка, но Эрен чувствовал себя лишним на ней. Микаса целовалась весь вечер с Кирштайном, будто забыв о существовании кого-то ещё. Армин не пришёл, потому что готовился к экзамену. Играли хиты восьмидесятых — это до боли напоминало Зика и его любовь к старческой музыке. На танцполе Конни и Марко, друг Кирштайна, устроили танцевальную битву. Эрен мешал дешёвую водку с энергетиком и чувствовал тошноту от назойливой мелодии — бессмертный хит A-Ha въедался в него с неотвратимостью ядерного заражения. Эрен смотрел, как Марко, вскинув руки вверх, напевал: «Я приду сегодня за твоей любовью» — и думал о том, что Марко — стопроцентный гей, и Марко наверняка хорошо сосёт своим широким улыбчивым ртом, и позволяет кончить ему на круглые, усеянные веснушками щёки. Но ещё он знал, что Марко из тех парней, что предпочитают только по любви; из тех парней, которые в ответ на предложение быстрого перепиха в туалете начнут говорить с тобой по душам, пытаясь понять, что же привело тебя к такому решению. В ту ночь Эрен не хотел разговоров. Он отвернулся и не смотрел на Марко; он ненавидел A-Ha за въедливость мелодии. Он смотрел на Брауна; Браун выпил много пива, неловко смеялся и выглядел как стопроцентный гей — который всю свою стопроцентность отрицает до дрожи в коленках. Если и существовал гей-радар, у Эрена он захлёбывался, когда он смотрел на Брауна. Он бы пожалел его; но у него самого были грязные секреты. Браун выпил много пива и просто хотел отлить; Эрен просто хотел трахаться, не чувствовать себя одиноким сегодня, хотел, чтобы на его телефоне появилось ещё одно компрометирующее видео — и он мог бы написать любому женатому мужику из своих чатов в Grindr, но ему не хотелось утруждать себя. Райнеру Брауну просто не повезло выпить много пива и уйти отлить в туалет в подвале дома Конни Спрингера. — И как тебе? — М? — Как тебе? — повторяет Флок, выпуская дым кольцом. Его прищуренные глаза царапают Эрену лицо; почему-то с Флоком, под его взглядом он всегда чувствует себя неуютно — может, потому что знает, что его ложь трещит по швам и слишком очевидна. Он наклоняется, закрывая глаза, и слизывает дым с губ Флока, улыбаясь: — Ревнуешь? — Да, — слишком быстро и резко, чтобы быть иронией, выдыхает Флок. Потом его язык скользит Эрену в рот, проезжаясь по кромке зубов. Усмешка возвращается в голос: — Наш секс на видео ты не снимал. — А ты хочешь? — Тебе с ним понравилось? — переспрашивает Флок, отставляя бонг на подоконник у кровати. Он хватает Эрена за лопатками, резко подаваясь навстречу; они болезненно бьются зубами в поцелуе. Его укус в уголок губы — тоже болезненный, как и то, насколько сильно он сжимает запястье Эрена своим, переворачивая на постель спиной. — Да, — выдыхает Эрен, сам не зная, лжёт или нет. У Флока темнеют глаза, а пальцы на запястье сжимаются сильнее. — Как это было? — У него большой член, — Эрен закрывает глаза, пускаясь в воспоминания. — Больше, чем твой. Толще. Кривой, но… Мне понравилось. Райнер сказал ему: «Эрен, ты что, шутишь?». Райнер засмеялся — искусственно и со скрипом. Райнер сказал: «Я не гей, понимаешь?» — а потом не стал сопротивляться, когда Эрен его поцеловал. Он мог его ударить, но он целовался с растерянным отчаянием — Эрен бы его пожалел, не будь он таким же отчаянным и растерянным. На вкус Райнер был как пот и пиво. И член у него был таким же — пот и пиво. Эрен облизал губы и дал ему телефон, сказав — потребовав: «Снимай». «Зачем тебе это?», — переспросил Райнер, закрываясь от него; он потел от волнения и косился на дверь — но замок Эрен предусмотрительно закрыл. «Меня заводит дрочить, пересматривая, как меня трахали», — ответил Эрен; ложь на языке была на вкус как пот и пиво. Райнер сомневался, но гладил его по волосам; осторожный тепличный мальчик — Эрен это не любил (не заслуживал). «Это кто-нибудь увидит?», — тихо спросил Райнер; в переводе на нормальный язык это означало: «Меня кто-нибудь узнает, кто-нибудь раскроет?». «Только если тебя можно идентифицировать по виду члена», — прошептал Эрен в ответ и проскользнул губами по его головке. Глупый Райнер Браун; Эрен не удивился бы, узнав, что это был его первый секс с парнем. Он бы его пожалел, но всю жалость он оставлял на себя одного. — Не заметно было, что тебе понравилось, — шепчет Флок ему на ухо, кусая следом; Эрен уже на животе, трётся лицом о простыню, чуть согнув ноги в коленях, чтобы Флоку было удобнее толкаться в него. — Я знаю, как ты стонешь по-настоящему. «Не знаешь», — думает Эрен, но стонет «по-настоящему для Флока». Член Флока такой же по длине, как у Райнера, но тоньше — прямой и с круглой головкой. Райнер толкался в него неаккуратно и неопытно; смазки на презервативе и из пакетика-саше не хватило, но Эрен это игнорировал. Он думал о Зике тогда. Он думает о Зике сейчас. У Зика (наверняка) совсем другой член. — Только я знаю, как тебя нужно трахать, — с присвистом шепчет Флок, царапая ему бёдра пальцами, а загривок — зубами. Его голос очень высокий; в своей голове Эрен представляет тон ниже — мягкий баритон, хрипотца из-за курения. Он стонет: «Да, только ты» — и жмурится до слёз из глаз. Райнер Браун кончил в презерватив и долго приходил в себя, пытаясь отдышаться и говоря «Ну и дела!». Эрен вытерся чьим-то полотенцем, смыл презерватив в унитаз и поцеловал Райнера, прошептав на ухо напоследок: «Скажешь кому-то — я покажу видео твоей гомофобной мамаше, и она как минимум по голосу тебя узнает». Флок кончает ему внутрь, не слишком заботясь о защите, а потом трахает пальцами, пока Эрен неудобно торопливо дрочит, пытаясь кончить тоже. Это всё происходит с ним, наяву; он это знает. В его голове Зик держит его за волосы кулаком и гладит грубо пальцем по нижней губе. Это — не реальность. Эрен делает глоток сладкого-горького дыма, оставаясь внутри фантазии. — Тебе понравилось? — требовательно спрашивает Флок, обнимая его за талию. — Да, — говорит Эрен, не открывая глаз. Ложь это или нет — он не знает.

2019, ноябрь ***

Он не хочет этим больше заниматься. Ну, или не видит смысла; если честно, Эрен не слишком понимает разницу. Очередным утром четверга он просыпается с пониманием, что не хочет сегодня проводить стрим — то, что стало его привычкой, его тайным хобби, теперь опостылело настолько, что его буквально тошнит. Тошнит от мыслей, что ему придётся раздеться, придётся включить камеру, придётся с тупым, подёрнутым похотью лицом исполнять прихоти тех, кто отсыпает ему донаты. Эрен смотрит на свою страницу в Twitter — последняя фотография в колготках в сетку; их ему сказал купить Флок, и ему снова пришлось шерстить просторы Amazon, а потом воровато забирать посылки раньше, чем мама заметит. Ему кажется противным собственное тело: несуразные худые ноги, узкий маленький зад — он себе напоминает переломанный манекен из торгового зала заброшенного магазина; некрасиво. Всё, чем он является, это что-то глупое и бессмысленное — и внешне, и внутренне. «Вы хотите удалить приложение Twitter?» Эрен нажимает «да»; он не чувствует облегчения — ему стоило удалить аккаунт с концами, — и не чувствует свободы, но так, кажется, правильно; он слишком заигрался, забыв, какой он на самом деле — и он больше не хочет, чтобы другие люди видели это. Он удаляет Signal; там они общаются с Флоком. Он удаляет Grindr; ему противно видеть с полдюжины дикпиков во входящих сообщениях — может, всё это он действительно заслужил, но ему не хочется видеть чужие члены сейчас, прикасаться к чужим членам, или, господи, что-нибудь ещё. Ещё три дня назад он чувствовал желание; желание красоваться перед камерой, быть использованным, сломанным, получить от этого наслаждение — и он в этом нуждался. Сейчас он чувствует только омерзение к самому себе (и, господи, насколько это всё правильно). Так проходит неделя. И ещё одна. И ещё. Каждый день сливается с предыдущим; «у тебя скоро экзамены, Эрен» — говорит мама, говорит отец, говорят все вокруг него в школе и за её пределами; Эрен старается готовиться к экзаменам (от учёбы его так же воротит, как от самого себя, но он хотя бы может обо всём этом не думать), старается снова быть хорошим другом (всё, что говорят Микаса и Армин, проскальзывает мимо его ушей — как и всегда), хорошим сыном (моет за собой посуду, не грубит матери, не срывается на неё — хотя хочется, каждую секунду хочется, всё, что говорят ему родители, кажется до слёз раздражающим, даже если это простое «Эрен, подай соль»). Хорошим братом быть у него не получается, сколько ни пытайся; Эрен отвечает на сообщения Зика ровно в той степени вежливости, которая не позволит тому обижаться. Каждый раз, когда Зик пишет ему, Эрен хочет включить запись голосового сообщения и признаться ему: не в своих чувствах (ни в коем случае), но в том, как ему хреново — то есть, во всём остальном. «Забери меня, — хочет попросить Эрен, — пожалуйста, забери меня. Мне плохо одному. Я пытаюсь почувствовать что-то, но всё становится только хуже». Если он скажет так, Зик приедет в тот же день; наверное. Эрен хочет думать именно так — что Зику это всё важно. Реальность, конечно, всегда оборачивается против него — Зик никогда не срывался к Эрену, даже если Эрен рыдал ему в трубку после очередной ссоры с родителями; «Я приеду, когда будет перерыв между играми, Эрен, ты понимаешь, что завтра у меня игра — я не могу, окей? Не могу приехать сегодня и забрать тебя». Но даже когда он наконец-то находил для Эрена свободное время, Зик всё равно не забирал его. Потому что, окей, это глупо — никто бы не позволил разъезжающему по всей стране бейсболисту опекать его несовершеннолетнего брата, особенно если родители Эрена были живы, здоровы и вообще не собирались эту опеку кому-либо передавать. Эрен понимает это сейчас (лет в тринадцать он не был согласен с таким раскладом, потому что мечтал вырваться из своего пригородного анабиоза и от гиперзаботы мамы). В семнадцать о таком мечтать уже не комильфо; в конце концов, его жизнь не самая худшая — его родители о нём заботятся, его брат выполняет почти любую его прихоть, и кто угодно может спросить: «Почему же тебе тогда так плохо?» — но Эрен не знает, почему. Дело не только в Зике и том, что он чувствует; дело не только в том, что он испорченный и грязный ребёнок, чья гиперактивность превратилась в гиперсексуальность; и даже не в том, что он понятия не имеет, чего хочет от своей жизни — хотя, вроде как, пора, у него выпускной год и должны быть хоть какие-то планы. Но ему не становится легче; после очередного проведенного впустую дня, когда он на автоматизме выполняет всё, что от него требуется, Эрен не может заснуть — его мысли как настоящий хаос в голове, и раз за разом он сбивается к одному: своей ничтожности. Наверняка он смешно выглядит, пытаясь снова вернуть былую дружбу с Армином и Микасой. Наверняка он смешно выглядит, пытаясь найти в лицах и образах случайных мужчин хоть что-то, напоминающее Зика. Наверняка он смешно выглядит, изображая из себя того, кем не является — он не может пересматривать свои видео, его тошнит от того, какой он несуразный и совершенно не возбуждающий. Вот и всё; он не может объяснить, что это — но он думает о том, чтобы раздеться, и его начинает мутить; он думает о сексе с кем-то, и его колотит от тревоги и отвращения к себе; он думает о том, что Флок писал «ты очень красивый» — и это кажется ему насмешкой. Это не причина, почему ему плохо. Это один из симптомов. Но именно это толкает его на удаление всех приложений и архива фотографий с телефона. Это — и сообщение от Зика «я взял обратный билет на 22 ноября. хочу провести день благодарения дома. хочешь съездить на парад Macy's?». Эрен не хотел на парад; ему не пять лет, чтобы восхищаться летающими индюшками. Эрен хотел обнять его, пахнущего далёким португальским побережьем и ветром Атлантики, и почувствовать себя спокойно (прямо как в детстве, когда объятия Зика защищали его от всего). Нахрен парад Macy's; мама говорит, что на День благодарения приедет её сестра с семьёй, и Эрен — ну, он должен быть хорошим сыном, хорошим родственником — предлагает: «Эй, а почему бы не позвать бабушку с дедушкой? Почему бы не позвать Зика?». Конечно, мама соглашается; потому что — «я и сама думала, это ведь семейный праздник». Семейный праздник, именно так; Зик — его семья, и ничего больше. — Клюквенный соус мне помогал делать Эрен, — мама хвалит его с такой искренней и открытой улыбкой, что он моментально начинает чувствовать себя мудаком, потому что пока он делал этот чёртов клюквенный соус, он едва сдержался от желания разбить голову о кухонную стойку. Но не будет же Эрен портить День благодарения чем-то подобным? Эрен помогал маме делать клюквенный соус, Эрен тщательно натирал кукурузу солью и паприкой, прежде чем отправить её запекаться; Эрен даже пропылесосил весь дом и вынес мусор из своей комнаты (не то чтобы он собирался кого-то туда пускать… точно нет). На кухне уже вовсю запекается огромная индейка, тётя Йоланда хвалит его клюквенный соус, Зик всё время подкладывает себе пюре, бабушка помогает деду есть, разрезая ему еду — у него почти не шевелятся руки, а abuela — только так он называет бабушку со стороны мамы, — достаёт его отца вопросами про новейшее гомеопатическое лекарство, которое призвано разобраться с её мигренями (и только тот факт, что сегодня День благодарерия, не даёт его отцу устроить лекцию о бесполезности гомеопатии, после которой, Эрен уверен, он и abuela поругаются на весь вечер). Всё хорошо, это правильный семейный вечер. На руках у тёти Йоланды сидит её дочка — Эден, потому что она (как и Эрен в её возрасте) не может сидеть на одном месте, поэтому переползает от одной матери к другой — Тоня, жена тёти Йоланды, напоминает Эрену Бернадетт из «Теории большого взрыва», особенно когда открывает рот, у неё очень резкий голос и резкий нрав и такая же форма очков; она слегка пугает Эрена, потому что когда она обращается к нему, ему кажется, что она сейчас на него накричит, но вообще она дружелюбная. Отец режет индейку, Зик капает клюквенным соусом себе на джемпер и пачкает бороду, мама с тётей вспоминают, как в восьмилетнем возрасте Эрен с Микасой и Армином снимали любительскую корометражку — фильм ужасов («Не стоило позволять им с Зиком смотреть фильмы по ночам», – влезает с ценным комментарием отец, и Эрен на мгновение ловит во взгляде Зика жадное желание всадить отцу в глаз вилку). Под их нестройный смех можно почти поверить, что это нормальный семейный ужин в честь Дня благодарения, и их семья тоже — абсолютно нормальная, без ведра скелетов в шкафу у каждого. — Тито, – abuela всегда называет его «Тито»; мама один раз обмолвилась, что они сильно поругались, когда он родился, и abuela настаивала, что его надо назвать «Эрнесто», а не «Эрен» — да так и не смирилась, сокращая его до «Тито» даже спустя почти восемнадцать лет, – ты уже нашёл себе девочку? — Боже, — едва слышно выдыхает Эрен, наклоняя голову с неуместным румянцем. Мама спасает его, влезая с возмущённым: «Не смущай его, mama! Он ещё ребёнок, зачем ему думать об отношениях?». Маленькая перепалка между ними переходит на испанский, и из-за скорости речи Эрен едва может разобрать, что именно abuela приводит в качестве аргумента. Кажется то, что сама Карла родила его, будучи ненамного старше. — Всё нормально, — Зик наклоняется к его уху, усмехаясь, — бабушка с дедушкой тоже доставали меня таким. — У тебя была Пик, — бурчит Эрен в ответ, и Зик, чуть зависая, вздыхает: — Да, была. Это утраивало бабушкины подозрения. Десерта Эрен не дожидается — ему тяжело от шума его семейства, преимущественно с маминой стороны. Пользуясь тем, что мама просит унести грязные тарелки на кухню, он выскальзывает потом на задний двор, кутаясь в толстовку, и залезает с ногами на садовые качели, сырые от недавно прошедшего дождя. Жаль только, что его телефон вместе с наушниками остались в комнате; ему приходится слушать стук падающих с листьев дерева капель и смех родни вдалеке, медленно раскачиваясь туда и обратно. Вот бы он мог исчезнуть. Вот бы его тело перестало существовать — или нет, пусть тело существует дальше, а вот разум бы лопнул, как мыльный пузырь, и всё. И никакой боли, сомнений и отчаяния. Мама (втайне от отца) водила его к психотерапевту несколько раз; «Ты же знаешь, папа считает, что депрессия — оправдание лени. Ему лучше не знать об этом, хорошо, cielito? Эти таблетки помогут тебе чувствовать меньше тревоги». Всё, что он чувствует от этих таблеток в итоге — желание спать. Иногда Эрен думает признаться маме, что проблема не только в тревоге и не только в том, что он плохо спит и видит кошмары; она наверняка испугается и решит, что он хочет убить себя — но он не хочет. Ему просто не хочется существовать вот так, но как существовать иначе? Эрен не понимает. — Эй, — тихие шаги сзади, всегда тёплый, всегда обеспокоенный голос. Ощущая ладонь Зика на своём плече, Эрен вздрагивает, жмурясь. Почему-то хочется заплакать. — Ты в порядке? — Да, всё окей, просто от шума разболелась голова, — лгать Зику вообще несложно. Он наивный, и, господи, Эрен понятия не имеет, как он до своих лет с такой наивностью дожил. Эрен может сказать ему, что летал на Луну, и Зик поверит, даже если они не далее как вчера провели вечер вместе, по сотому разу пересматривая старую трилогию Людей X. Должен ли он чувствовать угрызения совести за всё это? Нет. Нахрен. Эрен не врёт ему глобально, он просто увиливает от ответа, здесь нечего стыдиться. Лучше сказать Зику «я в порядке», чем признаться — и напугать, и получить волну обеспокоенной опеки ещё большую, чем получил бы от матери. Но заставит ли правда остаться Зика рядом? Эрен не рискует узнавать. Когда Зик думает, что он в порядке, и оставляет его — это больно, но не так, как если бы Зик оставил его, зная, что Эрен на грани катастрофы (кажется, всю свою жизнь). — У меня голова шла кругом перед экзаменами, — Зик закуривает, отталкиваясь ногой от земли; садовые качели приходят в движение, слабо покачивая их. — Помню, как я писал эссе, и… Не вышло с первого раза. Всякий раз садился за написание, а в голове пустота. К чему я стремлюсь? Зачем мне нужно идти в университет? Мне казалось, что я делаю выбор на всю жизнь. Хотя это не помешало мне сменить направление потом. — Ты всё равно бросил учёбу, — запах сигаретного дыма царапает горло до боли. Эрен не то чтобы говорит это с упрёком, но… С его стороны — ему было восемь, он мало что понимал — те годы выглядели свободными для Зика. Он не помнит, чтобы отец задалбывал Зика на тему колледжа. Может быть, дедушка с бабушкой? Это кажется обидным, на самом деле. Они были близки тогда, ну, ближе, чем потом, когда Зик уже стал профессиональным спортсменом — но Эрена как будто не пускали в огромный пласт его жизни, потому что он был ребенком. Это логично — но обидно всё равно. Словно у него отобрали что-то важное, что всегда было с ним (на самом деле — это никогда Эрену не принадлежало). Слишком маленький, чтобы по-настоящему быть рядом с Зиком — быть важной частью его жизни; он всегда на шаг позади. Было бы круто сказать: «Эй, ты мой лучший друг» — и услышать от Зика то же самое; но Эрен знает, что это не про них. Когда они смотрели первый сезон «Очень странных дел», Эрену было четырнадцать — он уже чувствовал к Зику лишние чувства, но цеплялся за остатки нормальности; ему нравилось думать о них, как о Уилле и Джонатане — два брата, защищающие друг друга любой ценой, и ему хотелось бы быть для Зика лучшим другом так же, как Уилл был другом для Джонатана; хотелось бы на двоих делить маленькие странности — нормальные странности, а не тот секрет, что в итоге изводил Эрена изнутри. — Когда твой экзамен? — Через полторы недели, — у Эрена сводит живот от напряжения, когда он думает об этом. Та часть, которая касается английского — что ж, здесь он не слишком волнуется, у него никогда не было проблем с языком, и пока на предварительных тестированиях ему удавалось получить хорошие баллы, но математика? Будет унизительно, если он завалит математику. Ему нужно набрать не меньше 1200 баллов, чтобы компенсировать свой средний балл и поступить в один из выбранных колледжей; и Эрену, конечно, повезло, что Зик помог ему отделаться от отцовской больной затеи отправить его в медицинскую школу — он всё ещё с содроганием вспоминает своего репетитора по естествознанию, — тогда бы ему пришлось сдавать куда больше экзаменов, но… Он не самый умный парень на свете. Он знает это. Нахрен, если он завалит экзамен и ему придётся идти в общественный колледж — лучше вообще никуда не поступать, иначе отец не даст ему спокойно жить, Эрен уверен. Но проблема даже не в его страхе завалить поступление — проблема в том, что он не хочет поступать вообще. Это не «я просто хочу свободы, а не подчиняться правилам и системе» (хотя и это тоже), это «я понятия, блядь, не имею, зачем мне идти в колледж — я ничего не хочу в этой жизни, кроме как лежать целыми днями в одиночестве, жалея себя». Это совсем не одно и то же с Зиком и его планами на поступление. — Я чуть не завалил математику, — Зик садится рядом и трогает его колено своим; короткий дружеский толчок — Эрен улыбается в ответ так же коротко, хоть и не планировал этого. — Повезло, что был хороший средний балл, и спортивные достижения, и профильный тест по истории… — Ну, у меня нет спортивных достижений, — сварливо бурчит Эрен, — и средний балл у меня 3,3 — для Манхэттенского нужен 3,4. — Всё ещё лучше, чем медицинская школа, — Зик снова закуривает, закрывая рот ладонью — его неряшливые движения, заляпанные стёкла очков и то, как он не с первого раза щёлкает зажигалкой, подкуривая сигарету, врезаются в память Эрену — в груди на мгновение становится до глупого тепло. — Да уж, всё ещё лучше, — он улыбается ему искренне; Зик спас его от отцовских амбиций и требований, взяв весь огонь на себя. Хоть Эрен и предпочел бы, чтобы его оставили в покое с темой колледжа вообще, он всё равно ценит поступок Зика. Странно подумать, что было бы с ним, если бы не Зик? Всё отцовское раздражение брат всегда принимал на себя; это несправедливо — но это спасало Эрена. — И вообще, — он отводит глаза от Зика; руки у Эрена покрываются мурашками, когда он слишком долго смотрит на брата, на огонёк сигареты, на его расфокусированный взгляд, — было бы круто, отвези ты меня на экзамен, и забери обратно. Ты… Ты сможешь? Это суббота, и… Он не говорит: «Я надеюсь, ты останешься»; может быть, Зик собирается провести декабрь и грядущее Рождество снова в компании Пик — может, не в Португалии, но в Индии или Тайланде? Чёрт знает, куда их может занести. Эрен просто не хочет, чтобы Зик уезжал далеко — в конце концов, через пару месяцев начнется предсезонка, потом игры, и Зик снова будет никогда не с ним — как всегда. Эрен хочет иллюзию их близости; они не лучшие друзья, они братья, которым больше не о чем разговаривать друг с другом, дискомфорт липнет к коже, как испарина в жаркий день — и всё равно Эрен нуждается во всём этом. — Конечно, — Зик снова толкает его коленкой. — Я смогу. Я уже вернулся, Эрен — в смысле, совсем, нужно готовиться к сезону. Звучит, почему-то, виновато; может быть, Эрен не прав, и Зику стыдно, что он оставил его? Ну, в таком случае, он мог бы и не оставлять! Если Зик чувствует себя виноватым, то это заслуженная вина — потому что никто не заставлял его предпочитать Пик Эрену. Он не злится на него. По крайней мере, вслух. Если Эрен скажет: «Ты оставил меня; ты всегда оставляешь меня» — что это изменит? Зик не вернётся в прошлое, чтобы быть с ним. Зик не станет слушать его пубертатные «забери меня родители достали своей опекой» истерики. Зик не бросит ради него карьеру, чтобы сесть в дом на колёсах и отправиться в путешествие на юг. Зика никогда не было рядом; это его вина — но в то же время, он не виноват вовсе. — Расскажешь мне, как Португалия? — Эрен просто отчаянно хочет его удержать с собой рядом, вот и всё; удержать сейчас — хотя, конечно, он прекрасно знает, как Португалия, и как Испания, и как всё путешествие Зика — но ежедневные сообщения ни что в сравнении с тем, как глаза Зика загораются от восторга, пока он рассказывает о поездке. Эрен готов слушать по второму, по пятому, по сотому кругу — лишь бы слушать его. Лишь бы Зик ему улыбался, махал руками, показывал на телефоне фотографии. Он и показывает: вереницу диких пляжей и закатов над Атлантикой — от Лиссабона до Порту, маленькие деревни, в которых они останавливались, двигаясь на север — и церкви, часовни, монастыри; Зик не набожный совершенно, но почему-то с лёгким стыдом и неловкой улыбкой говорит, что это просто совпадение, они не планировали проехать весь Камино де Сантьяго, словно следуя по пятам за святым Джеймсом, но в итоге в его телефоне находятся и фотографии собора Сантьяго де Компостела, и королевского монастыря Санта-Мария де Ия, и крошечной старинной церкви в Кастро де Санта-Трега — разрушенного галисийского городища на границе Испании с Португалией. «Разве эта церковь не прекрасна?», — улыбается Зик, показывая фотографии квадратной старой часовни из серого камня, стоящей на холме посреди руин. Его улыбка — слабый отзвук того, что он мог бы испытывать на самом деле; Эрен хочет, чтобы Зик испытывал всё это рядом с ним. «Местные называют этот холм Голгофой». Маме бы понравилось; она не пропускала ни одной службы в Церкви Пресвятой Богородицы на Эмбой-роад, и когда они ездили во Флоренцию двумя годами ранее, она таскала Эрена по соборам так, словно это было их личное паломничество. Эрен никогда не чувствовал себя хорошо в церкви; он мог бы пошутить, что это потому что он грешник с печатью дьявола — но мама бы не оценила эту шутку. Запах ладана заставлял его голову кружится, а тишина давила, мешая двигаться свободно. Даже если бы он сбежал на край света — в Галисию, или куда-нибудь ещё, — и попытался исповедаться в грехах, это бы ему не помогло. Чтобы получить отпущение грехов, надо верить в это самое отпущение — Эрен не верил… По крайней мере, сейчас — поначалу он был готов и голыми коленями упасть перед распятием и молиться, чтобы ему стало легче. Его чувства не были грехом; они были болезнью — и нарушением закона. Но, может, в каком-то смысле грех и есть нарушение закона, а? Закона морали; Эрен бы упал голыми коленями перед Зиком, если бы тот попросил — но вместо этого он тихо слушает рассказ Зика о музее в церкви Санта Мария а Нова в Нойе, и его немного дрожащий от восторга голос — единственный рассказ, который Эрен слушает от начала до конца, не выпадая из реальности. –…на кладбище такое собрание исторических надгробий, вот смотри, гильдиальные las laudas — на них можно найти знаки принадлежности к гильдии, — увеличив фото, Зик воодушевлённо показывает ему чей-то могильный камень, датированный четырнадцатым веком, будто это — самое удивительное, что он в своей жизни видел. Эрен устало прижимает голову к его плечу, закрывая один глаз; ему холодно, сидеть здесь, на заднем дворе, столько времени, но он с радостью бы уснул у Зика на плече, потому что сейчас он не чувствует себя неловким и заслуживающим отвращения. Суть в том, что сейчас он не чувствует себя вообще. Его нет. Он просто растворился в голосе Зика, в его редких смешках и его улыбке — и всё, что осталось, это робкая неуверенная мысль, могли бы они сбежать вот так вдвоём, на край света или куда-то поближе, чтобы Зик дальше удивлялся и восторгался каждой встречной деревушке или памятнику, а Эрен — растворялся в его восторге? Нет, конечно. У Зика ведь скоро предсезонка, а потом снова игры; если бы Эрен попросил его бросить команду ради него, что бы он получил взамен? Горький смех, режущий сильнее острого ножа в грудь? Как там, в песне — настоящие друзья всегда бьют спереди? Что ж; хотя бы в этом они с Зиком друзья. — Зик, — окликает их бабушка, и Зик чуть не роняет телефон из пальцев, резко оборачиваясь к ней: — Мой мальчик, дедушке что-то нехорошо… — Секунду! — он поворачивается к Эрену с виноватым выражением лица; никто из них не виноват, на самом деле, что дедушка болеет, но сейчас Эрену вопреки всему хочется по-ребячески вцепиться в руку Зика и заныть, как в детстве: «Не уходи, не уходи, не уходи!». Он кивает молча — конечно, Зик должен отвезти бабушку с дедушкой. Конечно. Так всегда, они так договаривались, и если дедушке плохо, Эрен не может удерживать Зика рядом, пусть даже хочет ещё раз послушать о квартирке, которую они снимали в Ла Корунье. — Экзамен в субботу, да? — говорит Зик на прощание, обнимая его (крепко; тепло; ноздри щекочет от остроты кардамона; Эрен хочет, чтобы в этих объятиях Зик снял его кожу с его тела, заменяя её прикосновением своих ладоней). — Ага. Ты… — Всё хорошо, я приеду. Когда они уезжают, Эрен помогает маме и тёте Йоланде убрать со стола, пока Тоня укладывает Эден. Будь его ситуация другой, мог бы он спросить у тёти, что ему делать, если он гей? Да, мог бы, как и спросить совета — стоит ли рассказывать маме, как она отреагирует? Но его проблема в разы глубже того, что он гей; он уверен, у его мамы и его тёти точно не было таких проблем. Он всё ещё наедине с этим; он и останется наедине с этим, пока не умрёт — и Эрен не преувеличивает, потому что он думал о том, что это может просто пройти, но оно не проходит, и каждый раз, когда он ловит улыбку Зика взглядом вместо того, чтобы поймать её своим поцелуем, Эрен понимает, что и не пройдёт. Он наказывает себя не за эти чувства, но за надежду — она ему противопоказана, и пока его запястья не опухают от ударов аптекарской резинки по тонкой коже, Эрен думает о Зике — так, как думать не должен; вместо нежной и виноватой улыбки он видит только его горящие от презрения глаза — в его голове Зик ненавидит его также сильно, как сам Эрен себя. Аптекарская резинка всегда хороша: бьёт больно, заживает быстро, и почти не оставляет следов — это лучше, чем всё остальное, что перепробовал Эрен. Он бьёт себя по запястью, пока пальцы не начинают неметь; его тело влажное от испарины, а на пальцах липко подсыхает сперма. Он всё ещё кажется себе смешным и неуклюжим, противоположностью соблазнения — глупый маленький мальчик, вот и всё; ему противно думать, что он снимет одежду для кого-то (для Зика бы — снял); ему противно касаться себя. Но он это делает. И он восстанавливает свой аккаунт в Twitter — только чтобы написать одно-единственное сообщение: Не хочешь встретиться в субботу? Флок отвечает на следующее утро. Флок отвечает: «да».

***

Что он знает о Флоке? Только адрес его квартиры в Бруклине, то, что Флок старше на три с лишним года (Эрен делает вид, что они почти ровесники, потому что, окей, его наверняка выпнут под зад, если узнают, что он ещё несовершеннолетний), и то, что Флок, определённо, обожает секс и обладает нулём каких-либо комплексов. Что он не знает о Флоке, точнее, к чему он не готов — это к тому, что у парня чертовски сильный южный акцент, настолько, что Эрен чуть не хрюкает от удивления, слыша его голос впервые, ровно через минуту после того, как входит в его квартиру. — Стоит ли мне зна-а-ать, куда ты пропал на несколько недель? — тянет Флок — быстро и лениво одновременно, — вместо приветствия; его рыжие волосы, его веснушки на руках и его южный акцент — Эрен понятия не имеет, почему это так забавно всё вместе, всё в целом, но… Он просто не мог предположить, что парень вроде Флока будет откуда-то из Техаса или Джорджии. Впрочем, оказывается, Флок из Миссисипи. Но это они выясняют позже — после знакомства с Фердинандом. Жирная жаба грязно-зелёного с желтизной цвета внимательно смотрит на Эрена, медленно надувая зоб. Впервые в жизни он видит домашнюю жабу; он даже не знал, что кто-то всерьёз заводит их в качестве питомцев. Флок, очевидно, завёл — Эрен не уверен, восхищает это его или пугает. — Это Фердинанд, — усмехается Флок, замечая его взгляд. Фердинанд в подтверждение знакомства глухо коротко квакает. — М… Фердинанд? Интересное имя. — В честь Franz Ferdinand. Мне нравятся их песни. — Главное, не подсаживай к нему сербскую лягушку-революционера, — глупо хихикает Эрен, постукивая пальцами по стеклу. Фердинанд квакает ещё раз, а затем поворачивается бугристой, покрытой бородавками спиной. — Что? — Ну, — от того, что Флок не понял его шутку, Эрен чувствует себя неловко. — Типа… Франц Фердинанд, и… Гаврило Принцип, понимаешь? — Я знаю, кто такой Гаврило Принцип, — Флок закатывает глаза с таким видом, будто его взбесило, что Эрен посчитал его недостаточно умным, чтобы понять шутку с первого раза без объяснений. Но с другой стороны, это ведь так и есть: Эрену пришлось объяснять — значит… Кто-то из них явно тупой. — Я не ожидал, что ты знаешь. О. Вот как. Флок считает тупым его. Теперь очередь Эрена ощущать себя оскорблённым. Он видит Флока первый раз (вживую, и их общение раньше, по сети, вроде как не в счёт), и он уже злится настолько, что хочет его ударить. — Я люблю слушать исторические подкасты, — цедит он, — и у меня отличные баллы по истории. В смысле… Были в школе. — Напомни, на кого ты учишься? — опять усмехается Флок; его широкий рот и тонкие губы забавно изгибаются, когда он улыбается. Эрен теряется, забыв собственную ложь, но Флок не даёт ему договорить: — Без разницы. Я рад, что ты хорошо учил историю в школе, но мою жабу зовут в честь Franz Ferdinand, вот и всё. — Они классные, — от абсурда ситуации у Эрена сосёт под ложечкой. Флок щурится: — Тебе они нравятся? — Ну, я слышал одну песню. — Ох, конечно, — тянет Флок голосом «ты просто позер, услышавший одну песню, и решивший, что тебе нравится группа». — Одна песня. — Ну, она действительно клёвая, — Эрен сжимает пальцы в кулак; он думает о Зике, который пару раз включал Franz Ferdinand в машине — о Зике, который любит британский инди-рок, а ещё романтические баллады восьмидесятых и девяностых, и ёбаных Эда Ширана и Тейлор Свифт. О Зике, который подпевает невпопад; и с губ само слетает: — Я остаюсь, ты не появляешься; я не двигаюсь, время течёт медленно… И он почти ждёт, что Флок подхватит строку за ним, почти ждёт, что они будут петь вместе — ну, как всегда это бывает, когда рядом Зик, но. Нет. Это совсем иначе. Песня продолжает звучать только в голове Эрена. А Флок — Флок его целует. Резко и уверенно, развернув за плечо к себе. Не до сполохов под веками, не до дрожи в коленях — это просто поцелуй, настойчивый, без предупреждения. Он не говорит Эрену, что хочет поцеловать его, не спрашивает, можно ли; он затыкает его своими губами, оставляя песню фантомом играть в голове — и Эрен сдаётся через три секунды, выдыхая через нос. Это обычный поцелуй. Это настойчивый поцелуй. Это как впиться зубами в спелый апельсин: кисло и сладко, влажно — и всё время не хватает чего-то, чтобы насытиться. И они целуются до тех пор, пока во рту Эрена не появляется отчётливый вкус чужой слюны. Это ожидаемо; Эрен совсем не удивляется. Он знает, зачем он шёл к Флоку — совсем не разглядывать его жабу, не обсуждать исторические подкасты или британские инди-рок группы. Ну, то есть, он не предполагал, что они поцелуются меньше, чем через пять минут после встречи — обычно даже с мужчинами с Grindr Эрен целуется не так быстро, а они с Флоком, вроде как, приятели, по крайней мере, они общаются уже несколько месяцев. Но, кажется, Флок не из тех, кто любит тянуть время. Эрен оказывается прижат к постели, и холодные пальцы трогают его живот и соски, а сам он немного задыхается от напора. — В реальности ты ещё более хорошенький, — усмехается Флок, стягивая его джинсы до колен, и Эрен закрывает лицо толстовкой, чтобы не выдавать свой румянец. Хорошенький. Сладкий. Симпатичная мордашка. Красивая сучка. Ему говорят столько всего; он давно бы привык, но не получается. Мотнув головой, он обнимает Флока за бёдра: — Хочешь, я тебе отсосу? — О, поверь, ты это обязательно сделаешь, — Флок треплет его за щёку, снова требовательно и болезненно целуя. Он не бросает слов на ветер; хотя это не столько Эрен сосёт ему, сколько Флок трахает его рот, дёргая за волосы и сжимая ладонью шею. Это грубо до слёз в глазах, но ничего так не помогает Эрену избавиться от тревоги (прости, мам), как подобное обращение. Кровь в его висках пульсирует до боли, когда Флок вбивается в него сзади, не давая лишний раз вздохнуть — у него явно кинк на то, чтобы пытаться придушить Эрена, — и впившись зубами ему в плечо. В отличие от всех тех, кто трахал Эрена раньше — ёбаные женатые гетеро, которые «я не гей, но не откажусь вставить свой член симпатичному твинку в зад», — Флок делает это всё без каких-либо сомнений, без зажатости, так, будто трахаться для него всё равно, что дышать. Это… Отличается от опыта Эрена. Это в каком-то смысле невероятно. Это сложно объяснить, но прикосновения Флока, поцелуи Флока, даже член Флока ощущаются иначе, и Эрен чувствует себя иначе тоже. Обычно он ощущает своё мнимое превосходство, даже если его трахают на парковке гипермаркета — типа «чувак, у тебя есть секреты, у меня есть секреты, но по крайней мере после нашей встречи мне не придётся идти к жене, целовать её и детей перед сном, делая вид, что мой член не полировал только что несовершеннолетний педик в подворотне». Это всегда позволяло ему чувствовать, что контроль ситуации — на его стороне. Но с Флоком всё по-другому — здесь всё подчиняется только ему, и Эрен подчиняется ему тоже, и он не может сказать, классно это или, наоборот, отвратительно, но это просто… есть. И это иначе. Хоть ему порой становится больно от слишком сильных укусов; или ударов; или того, как резко двигается Флок, царапая его бедро и сжимая второй рукой его член в неряшливой дрочке. Ну, боль всегда идёт рука об руку с удовольствием. Эрену нравится всё это, его тело получает то, что заслуживает, а его разум здесь-и-не-здесь — и он кончает с удивлённым стоном, как будто не планировал этого. Флок много кусается, но даёт ему влажные салфетки после секса. У него всё предусмотрено; смазка на тумбочке, влажные салфетки, бутылка воды, электронная парилка, которой он затягивается, пока Эрен вытирает сперму со своего живота и оттирает смазку с промежности. Эрен не знает, был ли это лучший секс в его жизни, но это определённо был хороший секс, после которого он чувствует блаженную, немного звенящую пустоту в голове. — Самое время узнать друг друга лучше, а? — неловко шутит он, принимая от Флока электронку; дым на вкус как вишнёвый джем, слишком сладко и приторно — Эрен любит вкусы посвежее. Флок лениво улыбается: — Обычно предпочитаешь узнавать друг друга перед сексом? — Обычно предпочитаю не узнавать вообще, — в чём-то Эрен лжёт даже ему, но вот такие вещи — почему-то именно перед Флоком признаваться в таком легко. Он ни с кем не мог поговорить о своих «свиданиях»: мама бы устроила истерику, друзья — не поняли бы, но Флок… Он понимает. Он такой же; по крайней мере, они кажутся похожими. — Предпочитаешь трахаться в клубах? — Нет, я… Я не был в клубе ни разу, — снизив тон голоса, продолжает Эрен, — обычно это Grindr и… — Женатики? — Да, женатики, — выдыхает он с облегчением. — Кончай ты с ними, это самая отстойная категория, — Флок затягивается и выдыхает дым носом, прямо ему в лицо, — поверь мне. Я рос в месте, где дрочащие на твинков женатики были моим единственным вариантом. Но ты? Ты живёшь в Нью-Йорке, тут полно геев получше. — Мне это кажется более безопасным. Мы встречаемся, трахаемся, и забываем друг про друга. — Ты не романтик, да? А я думал, ты из тех милашек, которые мечтают о большой и чистой… –…и любят принцесс Диснея? Нет уж, — Эрен отмахивается от него, переворачиваясь на спину. Большая и чистая, прекрасная сказка про принцев и прочее глиттерное дерьмо — точно не его тема. Если бы он мог убрать Зика из уравнения своей личной жизни, то, наверное, он бы просто плыл по течению, развлекаясь так много и часто, сколько может — и не думал, что кто-то может полюбить его «большой и чистой». Они ещё немного болтают с Флоком — о любимых фильмах. Флоку нравится Райан Гослинг, и Эрен чуть не хрюкает от смеха, какое это клише. Ему не нравится Райан Гослинг, ему больше по душе Райан Рейнольдс или, к примеру, Крис Эванс — и они спорят с Флоком чуть ли не до крика, кто из них более секси, пока Флок не начинает щекотать его, доводя до визга — и тогда всё заканчивается тем, что Эрен целует его первый, а Флок отсасывает ему, и этот минет ощущается как поощрение. Не хватало ещё, чтобы Флок назвал его «хорошим мальчиком». Флок не называет. — Так значит… Ты… Ладно, ты с юга, верно? — Эрен странно себя чувствует после оргазма; ему отсасывали раньше несколько раз, некоторые парни в Grindr в принципе хотят просто отсосать чужой член, и он редко встречается с такими, но — всякое случается. Но Флок сделал это хорошо. Флок делал это с вдохновением. И не сопротивлялся, когда Эрен кончил ему в рот. Флок кивает, покровительственно поглаживая его по волосам: — Ага. Как же ты заметил, а? — в его голосе неприкрытый ядовитый сарказм. Эрен сонно усмехается: — Почему ты стал сниматься в порно? — О, это трагическая история, — понижает Флок голос, наклоняясь к его уху, — мне пришлось торговать задницей, чтобы оплатить учёбу в колледже, потому что, знаешь, у меня пять братьев и сестёр, мы жили в трейлере и мой отец — сторчавшийся объёбыш, а потом я понял, что лучше торговать задом на камеру — платят больше. — Ты же гонишь, — Эрен пихает его в грудь, широко улыбаясь. — Не ври. — Ну, ты ведь наверняка представлял себе что-то такое, когда услышал, что я с юга? — Я не мыслю стереотипами. — Ты только что смеялся над тем, что мне нравится Райан Гослинг! — Да потому что это… Это так тупо, Райан Гослинг нравится только битардам и инцелам! — И я — ни один из них, — Флок щипает его за сосок, заставляя заткнуться, и садится на постели. Эрен обиженно трёт сосок; это было больно — ну, он не против такого в сексе, но за его пределами можно быть аккуратнее. — Ладно, ты хочешь правду? Мой папаша был священником, можешь представить, как мне ебали мозги, и в шестнадцать лет я не выдержал, свалил из дома, подсел на наркоту, и… — О, боже! Это история Берта МакКрэкена, чувак. Я слушаю The Used с двенадцати лет! Флок смотрит на него несколько секунд с хитрым прищуром; он солгал уже дважды — Эрен не ждёт правду и на третий раз, но тут он дёргает плечом, расслабленно шлёпая его по животу: — Ладно, я не то чтобы соврал. Моя семья действительно ебанутая, — он так смешно произносит слово «ебанутая» с этим своим южным акцентом. — Мой папаша не был священником, правда. Я вырос в Миссисипи, чувак. Я не уверен, что ты знаешь, где это. — Я знаю, где Миссисипи, — обиженно хмурится Эрен; Флока это не пронимает, он только начинает ржать: — Окей, окей — короче, я вырос в пригороде Паскагулы, но если ты думаешь, что я часто ездил к Мексиканскому заливу — хер там. Знаешь про Эскатопу? — Эска… Что? Нет. — Вот и я об этом. Ты вырос в Нью-Йорке, чувак, а я вырос в дыре на юге Миссисипи — в Эска–мать её–топе. Ладно, не всё так плохо, я мог бы вырасти в Хелене — там вообще три улицы и шесть сотен человек на весь район, живущие в сраных трейлерах, но окей, мы жили в дыре, — Флок говорит об этом с мазохистским восторгом, но глаза у него при этом стеклянные: — Папаша служил, вернулся из Кувейта контуженный на всю голову, а мамаша работала в долларовом магазинчике. Мне, блядь, чертовски повезло, что они не наплодили мне с десяток братьев и сестёр — это ж Миссисипи, если у тебя в семье меньше трёх детей, то ты плохо стараешься. Короче… По правде говоря, Эрен не в курсе, и где Паскагула находится — но лезть в Google Maps во время разговора кажется неэтичным. Он не вырос в Нью-Йорке; технически, он вырос на Стейтен-Айленд, это не то же самое, что и Нью-Йорк — он такой же мальчик из пригорода, где каждая собака знает тебя и все твои детские приключения, а каждый куст готов запомнить все твои секреты и передать дальше; но что-то Эрену подсказывает, что пригород Нью-Йорка и пригород Паскагулы-где-же-это-видимо-на-берегу-Мексиканского-залива — разные вещи. Особенно если Флок не врёт и на этот раз — и его папаша был и правда контуженным Бурей в пустыне. — Я хочу сказать, — Флок поворачивается, гладя его по колену: — это нелегко, быть педиком на юге Миссисипи, окей? Особенно в Эскатопе. Я мог пройти весь город пешком за двадцать минут, блядь, я боялся даже подумать, что хочу отсосать какому-нибудь парню — потому что тогда наверняка бы меня привязали у церкви и сожгли, но, ты же понимаешь, даже в такой дыре были парни, которым нужно, чтобы им отсосали, и отсосали не их бабы, а… Ты понимаешь. — Серьёзно? Я бы не стал рисковать, вдруг бы тебя реально сожгли бы у церкви, — усмехается Эрен, стараясь не звучать обесценивающе. Флок вместо ответа целует его, сжимая пальцами ягодицу больно и крепко: — Я рискнул. И ещё… И пару раз в Паскагуле — летняя подработка, пьяные туристы. Но я понимал, что надо съебаться оттуда. Папаша говорил, что мне нахер не нужен колледж, что я могу пойти в армию или работать с ним в автосервисе, но я бы скорее забил его домкратом насмерть, чем остался там. Тебе не понять, — он звучит осуждающе, — тебе, наверное, не понять, но никто бы не пристроил меня в Колумбийский. — Я учусь не в Колумбийском, — огрызается Эрен, бодая его носом в щёку. Флок пытается пристыдить его за то, что у Эрена было больше привилегий? Хрена с два; в конце концов, это Зик был в их семье золотым Нью-Йоркским мальчиком с трастовым фондом и карьерой в Главной лиге. — Ну, меня бы туда никто не взял, мне бы пришлось как минимум возить дурь через залив, чтобы отучиться в Лиге плюща, — хихикает Флок себе под нос. — Короче, сначала я свалил от них на север штата, поступил в общественный колледж — сетевые технологии, никто бы не взял меня в Google или Apple после этого курса, но я думал, что хотя бы начну с чего-то, и… Я отучился два семестра и понял, что могу больше. Я могу больше, я не должен всю жизнь торчать в Миссисипи или ещё какой-то южной дыре. Кем бы я был? Настраивал интернет в домах престарелых? Камеры наблюдения в супермаркетах? Отстой. Однажды я проснулся ночью, понимая, что если я вернусь домой, в Эскатопу, или останусь в Сенатобии… Нахрен Миссисипи. Я не хотел всю жизнь работать в супермаркете или настраивать интернет для бумеров. Так что я свалил. Не сразу свалил в Нью-Йорк, но чем дальше от Миссисипи, тем лучше, да? — И почему же ты стал сниматься в порно? — отвечает Эрен вопросом на вопрос; если даже у Флока были хоть какие-то планы на будущее, ему стоило бы тоже задуматься, но из его планов, пока что, это не свихнуться до конца учебного года и не разбить себе голову о стенку от дерьма в его сознании. — Я люблю трахаться, — бесхитростно отвечает Флок, загибая пальцы, — я люблю быть в центре внимания, я люблю деньги, чувак. Мы живём в чудесное время, когда ты можешь зарабатывать почти легально, не прикладывая усилий. Включаешь камеру, начинаешь стрим… Я понятия не имел, как много жирных уродов хотят теребить свой хер, слушая, как я унижаю их — или наоборот, зову «папочкой». Вот ты думал об этом? — Не-а. Я реально… Я не знаю, никогда, — Эрен не врёт; его целью не были деньги — он хотел просто отвлечься. Но, наверное, причины Флока — и его причины тоже. Любит ли он секс? Господи, они только что переспали; Эрену нравится это — быть возбуждённым, быть на грани из-за прикосновений и поцелуев, быть использованным — и пользовать в ответ. Да, он любит секс. Любит ли он быть в центре внимания? Он бы хотел быть в центре внимания одного человека; но это можно компенсировать концентрированной смесью, суррогатом из внимания других людей — да, он любит. Любит ли он деньги? Что ж, Зик всё ещё даёт ему на карманные расходы больше, чем Эрен пока заработал на стримах; но пусть дело не в деньгах, он не альтруист, окей? Он не собирается торговать своей задницей за бесценок. У него клёвая задница… Наверное. В глазах каких-то людей — точно; и сейчас тот момент, когда и Эрен не преисполнен отвращением к самому себе и может это признать. — И всё же, чего ты удалился? Наигрался, а? — это уже позже, Флок повторяет свой первый приветственный вопрос; они пьют тёплую Corona Lime, так и лёжа голые в постели — на Эрене так много следов (что бы сказал Зик, заметь он? ревновал бы?): синяки, укус на шее, царапины, опять сперма на животе — что он расценивает их почти как знак качества. — Было немного не до этого, — Флок, может, и раскрыл перед ним душу, рассказав об Эскатопе и его развлечениях с туристами, но Эрен не знает, как объяснить своё состояние правильно. Всё было хорошо, а потом ему стало противно от самого себя — это нормально, он живёт в таком режиме не первый год, просто его мозг работает не совсем так, как нужно, а мамины таблетки от тревожности ему не помогают. (отец никогда не верил в психотерапию — он считал терапевтов «не врачами» хуже дантистов, потому что «никто не поможет тебе юнгианской теорией в те моменты, когда у тебя сердечный приступ, Эрен» — так он сказал, когда узнал, что Зик ходит на терапию; возможно, Зик и был причиной отцовского отрицания — ему хватило одного «ненормального сына») Всё нормально, просто Эрен такой: почти три месяца эйфория от того, что он делает, не пускала отвращение на передний план (даже в те моменты, когда он задумывался о том, что всё это глупо) — потом они поменялись местами. Но это не что-то из ряда вон; сейчас ему лучше — по крайней мере, он может раздеться, не ненавидя своё тело, он может думать о себе, не ненавидя свой мозг, и единственная ненависть, которая остаётся в нём — это ненависть к его чувствам, но сейчас она спит и подобна смирению. Флоку не стоит о таком знать.

2020, февраль ***

Приторная холодная капля течёт у Эрена по подбородку, оставляя липкие следы ниже, когда спускается к шее. Это вкус клубники и сливок и лимонного сорбета, химозный и яркий, такой же, как и цвет. Эрен облизывает мороженое снова — сладость расплывается на его губах. — Ты весь испачкался, — хихикает Флок на грани фальцета, пальцами стирая каплю с его подбородка. Секундой позже его пальцы толкаются Эрену в рот вместе с мороженым, и он почти захлёбывается — не от вкуса, но от того, как правильно заполнен его рот. Флок застывает над ним, кривая усмешка царапиной разрезает его лицо пополам, и в его глазах Эрен видит что-то знакомое — привычный блеск, который всегда приходит первым, перед тем, как Флок делает с ним всё, что захочет, делает что-то грязное. Лукавством было бы отрицать, что Эрену это нравится. Ему нравится. Ему всё равно. Это правильно. — Улыбнись в камеру, — смеётся Флок, убирая пальцы из его рта. Он меняет руки местами, теперь левая рука держит телефон, снимая Эрена, а правая — за палочку толкает мороженое в его рот глубже, чем следовало. Эрен поднимает взгляд, моргая так, как должны моргать послушные хорошенькие шлюхи (которой он, несомненно, является). Почему мы ещё не снимали, как мы трахаемся? Действительно, такое упущение. Они ведь постоянно трахаются. С тех пор, как Эрен приехал к Флоку впервые, они встречаются два или три раза в неделю, и плевать, что путь из Трентона в Бруклин нихрена не близкий — но Эрен врёт, что едет к бабушке с дедушкой (это почти правда, учитывая, что Флок тоже живёт в районе Сансет Парк), и это того стоит. Он не трахался ни с кем, кроме Райнера, за эти пару месяцев, да и с Райнером это, скорее, была благотворительность — и вот он снова с Флоком, позволяет ему трахать свой рот мороженым, думая о его словах. Почему они не снимали свой секс раньше? Им точно стоило. Маленькая нелегальная шлюха, звучит как хороший лайн для видео. Эрен, правда, не уверен, понравится ли кому-то вид слюней из мороженого, текущих по его подбородку, но это нравится Флоку, и, наверное, он разбирается в подобном. Эрену больше нравится привкус смазки, чем химическая сладость клубники с лимоном. Он позволяет себе закрыть глаза, когда Флок толкает член ему в рот. Где-то на полу растекается лужей мороженое — насрать, это Флоку придется драить ковролин после. Пальцы Эрена дрожат, когда он сжимает в них одеяло, и он стонет почти по-настоящему. — Грязная сука, — голосом Флока невозможно обмануться, но Эрен старается, — сосать — всё, что ты можешь. Твой рот создан для члена, да? Эрен не может ответить. Из его глаз струятся слёзы, его горло саднит от толчков, ему почти нечем дышать; он чувствует себя свободным. Подняв глаза, он едва заметно кивает — хотя, может, это просто Флок дёргает его за волосы сильнее, чем нужно. Даже через мутную плёнку слёз спутать Флока с кем-то ещё — невозможно, но Эрен всё ещё старается, старается, старается. Твой рот создан для члена старшего брата, да? Он смеётся от этой мысли; ну, то есть, смеяться с членом во рту — очень сложно. Ему настолько нечем дышать, что у него начинает течь из носа. Это громко и мокро — вот, как хлюпает его рот, пока Флок (или не Флок, нет, нет, Эрен ведь старается представить кого-то ещё) трахает его, протолкнув головку в глотку. Эрен это заслужил. Он сдавленно скулит, это вряд ли слышно, но если бы на месте Флока был кто-то ещё, он бы обязательно услышал, да? — Посмотри на себя, да ты же тащишься… Всё другое: голос, прикосновения, запах — вкус, может быть, Эрен не знает, наверняка у Зика сперма горчит, господи, он ведь курит без остановки, но ему плевать, он бы подставил свой язык ему без капли сомнений. Плевать, его фантазия хороша, и он справляется — даже глаза закрывать не нужно, не нужно абстрагироваться, в какой-то момент Флок здесь перестаёт существовать, оставляя Эрена наедине с его больной фантазией, и тогда Эрен плачет по-настоящему, от счастья и благодарности, и задыхается тоже по-настоящему, и потом, когда сперма заполняет его горло, он откашливается и начинает смеяться от того, как густая слизь выходит у него через нос, потому что, блядь, он подавился, но не может остановиться и успокоиться, ему смешно, ему больно, ему хорошо, ему неправильно — но… Он бы так хотел задохнуться здесь и сейчас. Он совсем не эротичен — Флок, да, именно Флок, никто другой, бьёт его по щеке, приводя в чувство, и даёт выпить воды. Флок не спрашивает, в порядке ли Эрен; это хорошо — Эрену не придётся врать, хотя он и так слишком много врёт, но кого это волнует? — Знаешь, — шепчет он потом, когда голос возвращается к нему, — мы должны снять, как трахаемся.

***

Эрен не ожидает много от их затеи снять на видео их секс; в конце концов, тот ролик с мороженым и минетом Флок выкладывает на свой OnlyFans — и предлагает Эрену сделать то же самое, но у Эрена нет Only Fans, он трахается, потому что ему нравится трахаться, он снимается, потому что ему нравится выставлять себя напоказ, он не хочет делать дрочку на камеру работой и ему достаточно денег (он повторяет это каждый раз, и каждый раз Флок закатывает глаза и смеётся над его «привилегиями»). Эрену хватает странички в Twitter и стримов, которые становятся всё реже — потому что всё чаще он зависает с Флоком и трахается без камеры, но. В конце концов, он ведь выложил то видео с Райнером. Подчистил его, смонтировал так, что никто, даже родная мамочка не узнала бы Райнера — и выложил на PornHub, просто потому что ему требовалась очередная доза грязи в его сторону. «Визгливая сучка»; «так славно полирует член»; «на моем хуе ты бы кричал от боли»; «хочу накормить его спермой» — Эрен читает комментарии с дикой жаждой, чувствуя себя почти подсевшим на это. Мазохистское удовлетворение от признания себя отвратительной шлюхой, готовой отсосать первый попавшийся член — это абсолютно нездорово, но ему это нужно, особенно сейчас, когда ему вновь становится противно раздеваться (тем более — перед кем-то). Так вот, технически, они уже снимали свой секс на видео, но это, кажется, не считается — для Флока, по крайней мере. Он подходит к делу серьёзно. Они договориваются о дне и о времени, Эрен думает, они будут у Флока дома — но нет, Флок скидывает ему адрес, говорит, что взять из одежды, просит приехать пораньше. Всё серьёзно, настоящий бизнес. Эрен — малолетняя шлюха, у которого явно будут проблемы с законом, если кто-то узнает, что он снимается в аматорском инди-порно, а ещё проблемы будут у его семьи — репутационные, но ему абсолютно насрать в тот момент, даже если вся команда Янкиз будет дрочить на его задницу, это его не волнует. Наверное, следовало бы. Разрушить карьеру Зика скандалом? Отстой даже для такого хуёвого брата, как Эрен. Но он уверен, это не коснётся Зика. Его брат паинька, любимец фанатов, ни одного скандала за годы игры, идеальный золотой чудо-мальчик Янкиз — даже если кто-то узнает Эрена, ну… Не Зик ведь привёл его сниматься в порно. Так ведь? Если бы существовали таблетки, которые помогут ему не думать о Зике 24/7, Эрен бы принял их с радостью, но к сожалению, у него на них нет рецепта. А те, на который есть, мешают его члену встать и никак не справляются с отвращением к собственному телу. Но это тоже никак не влияет на то, чем он собирается заняться. Ему достаточно закрыть глаза, а его член, ну — объективно, мало кого волнует его член. Людям важнее видеть его задницу мокрой и растраханной, а его лицо — грязным от спермы. Флок так и говорит ему: «ты хорошо выглядишь, когда тебя выебали» — это приятный комплимент, в котором Эрен нуждается больше, чем во всём остальном, даже если ему противно от факта, что Флок (или кто угодно) видит его без одежды и прикасается к нему. У него хорошо получается обманывать людей. Люди почему-то не видят, какой он отвратительный — ну, что ж. Он сможет с этим работать. Место, куда зовёт его Флок — квартира-студия в Гринпойнте, стерильная на вид: в такой только трахаться, светлые стены, светлое постельное бельё, большое окно и приятный естественный свет — Эрен уверен, тут наверняка сняли не один десяток роликов, или, может, тут не один десяток шлюх трахались со своими клиентами, белыми воротничками с Уолл-стрит, которым нужно после тяжёлого дня на бирже, чтобы кто-то помассировал их яйца или отшлёпал стеком по заднице. Что ж, место подходящее. Судя по паре штативов и камерам, Эрен прав — здесь подобное происходит часто. — Ну, у нас достаточно времени впереди, но я бы на твоём месте не тянул и шёл в душ, — говорит Флок, роняя на пол спортивную сумку со своими вещами. Возможно, он подготовился лучше, чем Эрен представлял: взял наручники, или что-то из игрушек, или кляп — хрен его знает, Эрен ничему уже не удивится, потому что у Флока всегда всё схвачено, когда дело касается секса, тем более — секса на камеру. Это его философия, он не просто трахается, он делает «красивую картинку», «качественный продукт» — что ж, ладно. Сколько угодно. Эрену плевать, пока это помогает ему хоть немного чувствовать себя — ну, не лучше, но целостным. Он чист, но моется ещё раз, для спокойствия Флока, позволяет тому прилепить восковые полоски над своей верхней губой и между ягодиц — это настоящий ад, когда Флок их отдёргивает, настоящая пытка, у Эрена буквально течёт из носа, когда они заканчивают. Стоило ли это того? Флок разглядывает его промежность очень придирчиво, а затем бросает ему увлажняющий крем: — Отлично, только приведи себя в порядок, знаешь, я хочу, чтобы ты хорошо смотрелся в кадре. Какой у тебя тип кожи? — Эм… — крем дьявольски щиплет кожу между его ягодиц, и Эрен готов бросить всё прямо сейчас, — не знаю. Кожаный? — Очень смешно, — на постель Флок вываливает содержимое Большой Красной Косметички. Эрен уверен, что такая наверняка есть у его abuela. Он морщится, когда Флок мокрыми в тональной жиже пальцами лезет к его лицу: — Нахрена всё это? — Чтобы ты лучше смотрелся в кадре, — его вторая рука крепко сжимает Эрена за щёки, и Флок оставляет следы тональника на лбу и скулах, следом прихлопывая их спонжем. В жизни Эрена из косметики был только бальзам для губ да пару раз — тёмные тени, размазанные пальцем перед рок-концертом, и сейчас он ощущает себя странно, будто ему мажут лоб одной из маминых омолаживающих масок — липко и густо. Флок добавляет каплю консилера под его глаза и на следы от пары прыщей на подбородке, расчёсывает ему брови и проходится мягкой кистью по скулам несколько раз — бог знает, что он там на Эрена мажет. — Возьми, это для ресниц, — он даёт флакончик с полупрозрачным тёмным гелем, — не тушь, просто чтобы выглядело выразительнее. — Я что, в шоу РуПола? — сварливо переспрашивает Эрен, пытаясь намазать гель на ресницы и не выколоть себе глаз. Получается так себе, и глаза предсказуемо слезятся от неловкого тыка щёточкой. — Заткнись, ты мне ещё спасибо скажешь. Твою симпатичную мордашку просто нужно слегка… — Слегка?.. — Облагородить. — Вот уж спасибо. Потом Флок ведёт его к зеркалу — дурная, порнографическая версия «Моей прекрасной леди», — и пока Эрен рассматривает себя, он мягко расчёсывает ему волосы. Да, Флок прав — так лучше. Его лицо выглядит… Ярче. Глаза кажутся больше, насыщеннее, его кожа ровная и у него здоровый вид. На его скулах явно хайлайтер, но он не блестит так, словно Эрен искупался в нём — это что-то вроде мягкого сияния, и это ему, наверное, нравится. Вот бы так работало с его телом, а? С его телом — и его душой. Может ли Флок провести кистью по его груди, по его нелепой заднице или торчащим угловатым коленкам, чтобы Эрен не казался себе таким несуразным? Может ли Флок пуховкой пройтись по его душе, чтобы избавить Эрена от грязных, вызывающих ненависть мыслей о самом себе и о Зике? Едва ли. Эрен даже не уверен, может ли хоть один из консилеров Флока справиться со следами на его бёдрах и запястьях, но это и не нужно — линии бледно-оливковые, почти не выделяются. Эрен умеет делать так, чтобы никто не замечал — и последствий не оставалось. Он знает, сколько именно раз нужно щёлкнуть резинкой по запястью, чтобы выступившая царапина закровила и вздулась, но зажила без следа; он знает, сколько секунд нужно держать сигарету у кожи, чтобы маленькая покрасневшая точка обуглилась, но через несколько дней исчезла. Он улыбается себе пару раз, убеждая самого себя, что он в порядке. Ну, лучше, чем могло бы быть. Флок замечает его улыбку и трактует по-своему; наверняка думает, что Эрен в восторге. — Ты хорошенький, но я бы, знаешь, добавил немного блеска, — ведёт он пальцами по его скуле. — Ещё? — Глиттер, я имею в виду его. Чтобы подчеркнуть твою женственность. — Ну, — Эрен хрипло усмехается, — я совсем не женственный. — Но ты можешь быть. Может быть. Да, возможно; ему плевать. Он просто закроет глаза, пока они будут сниматься, позволит Флоку использовать своё тело, а потом, когда они закончат, будет упиваться грязью, которую на него польют зрители-дрочеры. Надёжный план; Эрен всегда славился своим стратегическим мышлением. — У нас будет какой-то сюжет, или?.. — Господи, расслабься, — Флок поправляет его кроп-топ, поглаживая по животу, виднеющемуся над поясом джинсов. — Мы просто займёмся сексом, как и всегда. Просто в этот раз запишем видео, а потом… Потом я сделаю из тебя шедевр, клянусь. То, как он это говорит — низко, благоговейно, — заставляет Эрена улыбнуться. Шедевр. Он шедевр. За такое он мог бы и влюбиться во Флока, но у него не получается. Ничего во Флоке нет обманчивого и позволяющего забыться, а Эрен всё равно ловит и в его смехе, и в его прикосновениях фантом несбыточного. Флок включает камеру, стоящую у кровати, и целует его, поглаживая по волосам, а затем толкает сесть на край матраса. Они целуются достаточно долго, чтобы у Эрена начало плыть перед глазами, а потом Флок тянет его за волосы на затылке, прижимая лицом к своему паху через джинсы. — Какой ты хорошенький, — покровительственно мурлычет Флок, снимая его сверху вниз, пока Эрен старательно лижет его член, сдвинув брови домиком — потому что знает, что так он смотрится в кадре хорошо; люди любят милашек, вот как говорит ему Флок обычно, и Эрену не нужно сильно стараться, у него «подходящее лицо». Подходящее лицо, подходящая задница; Флок говорит, что у него самая лучшая дырка, что его задница создана принимать большие члены. Ну, у Флока не такой уж и большой; Эрен пробовал больше — но он послушно скулит, закатив глаза и высунув язык, и говорит, что у Флока большой член, говорит, что он счастлив чувствовать себя таким заполненным. Это всё — настоящий фарс, но может быть Флок прав и он действительно создан для этого? Его тело существует и не существует одновременно. Его тело было создано, чтобы быть использованным; его тело было создано, чтобы Эрен покидал его, переносясь в сладкие грёзы, где его использует Зик и никто другой. — Будь послушным мальчиком, и я дам тебе кончить, — говорит Флок, сжимая его член у основания (бесполезно — Эрен не так уж и возбуждён, по крайней мере, физически); во второй руке он держит камеру и снимает Эрена, пока он двигается на его члене, напрягая колени каждый раз, чтобы приподняться, почти соскальзывая с него. Быть послушным мальчиком? Эрен справляется. Он послушный мальчик: по его подбородку течёт слюна, его глаза влажные, а щёки алые от напряжения, пока Флок вбивается в его горло, натянув волосы на кулак; его задница немного болит от ритма толчков Флока, но он только прогибается в пояснице и подмахивает своими нелепыми бёдрами; он скачет на члене, срывая голос от стонов, которые звучат гораздо громче, чем подобает звучать настоящим стонам — но это всё часть образа хорошего, послушного мальчика, на который Флок покупается на раз-два. И даже когда он высовывает язык и умоляюще смотрит на Флока, принимая его сперму себе на щёки и губы, Эрен всё ещё послушный; его стошнит от отвращения к самому себе позже, потом, когда они закончат и он вернётся домой — но сейчас здесь Флок, здесь Эрен, а его сознание где-то далеко, там, где всё вышеперечисленное он делает, потому что хочет, а не потому что наказывает себя. — В следующий раз, — Флок шлёпает его по заднице, разводя ягодицы, чтобы сделать пару кадров с такого ракурса, — я трахну тебя без резинки. — Только после справки, чувак, — Эрен морщится от пальцев внутри себя; он так и не кончил, а Флок, кажется, позабыл про обещание. От липкости силиконовой смазки его промежность кажется ему жирной, хочется поскорее помыться. — Не вредничай, мы уже трахались без защиты. Если бы я не был чист, ты бы уже заразился. Эрен переворачивается на спину и закрывает глаза; он представляет, как сжимает щёки Флока пальцами и приторным голосом, как карикатурная тётушка из семейной комедии, тянет: «О, миленький, ты меня не заразишь, разве ты не видишь, что я сгнил изнутри? Разве ты не видишь, что моя душа покрыта струпьями? Разве ты не видишь, что я истекаю кровью прямо перед тобой?». Флок не видит. Никто не видит. Эрен улыбается; до поры до времени его это устраивает.

***

Каждый раз, когда они видятся с Зиком, каждый раз, когда Зик пытается прикоснуться к нему, когда смотрит на него своим взглядом побитого щенка — Эрен думает вот что: он бы хотел, чтобы Зик понял. Если Зик поймёт, всё закончится.

***

Что ж, он определённо ошибался.

2020, сентябрь ***

Эрен привык к одиночеству в своей квартире; но когда Зик уходит, виновато глядя на него через плечо, и он остаётся один — он чувствует пустоту, которой давно не было. Он мог бы лежать весь день в постели (как будто это для него что-то из ряда вон), чувствуя запах волос Зика от одеяла и подушки (на самом деле, это ему только кажется), но через пару часов голод выгоняет его на поиски телефона — храни господь технический прогресс, и что он может заказать себе пиццу, не общаясь ни с кем лично. Он лежит в кровати дальше, пока ждёт свою пиццу — ролик за роликом, лента TikTok никогда не заканчивается и не повторяется. Потом, с пиццей, Эрен продолжает лежать — уже на диване; его физически тошнит от видео, но теперь он знает 10 вариаций приготовления Той Самой Трендовой Пасты, а ещё — как из металлической монеты сделать медальон для кота, почему зубные щётки из супермаркета вредны для зубов, и уже выучил слова очередной завирусшейся песни, которая надоест всем через неделю. Что угодно, лишь бы в его голове не было мыслей о Зике. О его поцелуях. О том, что Зик любит его. Это так чертовски несправедливо: если бы Зик не чувствовал всего этого к нему, Эрен бы мучился неразделённой любовью и ненавидел себя дальше, но это всё ещё было бы легче, чем знать, что их желания одинаковы, но ебучие принципы, ненавистное «я старший брат, и я лучше знаю, как поступить» — всё это стоит на пути, разделяя их с Зиком. Шансы, что Зик мог любить его так же, стремились к нулю, однако… Это случилось. Они оба это чувствовали. Они оба нуждались в большем; Эрен ни за что не поверит, что Зик не ощущал это, пока они целовались. Этот поцелуй… Если бы Эрен мог вернуться в какой-то момент своего прошлого, сейчас бы он желал вернуться именно в секунду того самого поцелуя, когда Зик наконец-то был честен с ним. Честен настолько, что его жадное, почти животное желание, его нужда в Эрене прорвались на поверхность, выплеснулись в виде мокрых прикосновений губ. Почему он не может быть честен с Эреном всегда? — Тупой мудак, — корочка от пиццы летит в экран телевизора; Эрен не уверен, обращается он к самому себе или к фантому брата? Кто-то из них определённо тупой мудак: Зик со своими принципами, или Эрен со своими ложными надеждами — не важно, всё равно в итоге легче не становится. Эрен может кинуть с десяток пицц в стену, может сломать что-то, разбить окно или выйти на балкон и поссать на людей с высоты седьмого этажа — и ничего не изменится. Йегеры — конченные и упрямые; семья баранов. И то, что Зик успешно изображает из себя нормального, не отменяет того, что он тоже упрямый пизданутый на всю голову мудак, на которого где сядешь — там и слезешь. Эрен закрывает глаза, сползая по дивану вниз. Вот бы сейчас Зика рядом — он бы высказал ему всё это в лицо, как будто вчера недостаточно было, и Зик бы начал занудствовать в ответ, и это бесило бы Эрена до желания ударить брата, но всё равно это ощущалось бы лучше, чем сидеть в одиночестве и скулить о чувствах, которые обернулись для него жестокой шуткой судьбы. Эрен столько времени потратил на то, чтобы поверить в безнадёжность своего положения (не поверил, правда, но это другой разговор) — и вот, пожалуйста, всё опять пошло по пизде. Зик любит его так, как хотел Эрен, но он не хочет любить его так. Почему это всё настолько тупо? Где Эрен согрешил? Он, конечно, с хреновым характером и всё такое, но вряд ли в его жизни были проступки серьёзнее, чем подраться с одноклассником. Может, в прошлой жизни он совершил что-то непоправимое? Был серийным убийцей или… Кем-то вроде Гитлера? Что ж, если в прошлой жизни он устроил массовый геноцид, то наверное это действительно достаточно серьёзное наказание. Ему стоит отказаться от идеи поехать вместе на Гавайи. Это ни к чему хорошему не приведёт, они просто утопят друг друга в океане или сбросят в жерло вулкана, потому что они придурки, которые с трудом умеют говорить словами через рот. Или это он сбросит Зика в жерло вулкана? Ну, если Зик снова заладит «это не любовь, тебе это не нужно, ты пожалеешь, я знаю лучше» — у Эрена просто не будет другого выхода. Но всё же… Когда он закрывает глаза и представляет их вдвоём, только вдвоём на пустом пляже, там, под тёплым солнцем и с влажной испариной на теле — ему становится до неприличия хорошо, и сердце щемит до боли. Впору по-детски захныкать; так, как он у мамы вымаливал очередную игрушку — хныкать до тех пор, пока она не сдастся и не купит ему уже третьего динозавра на этой неделе. Только вместо мамы — Зик, а вместо игрушки — что-то большее; может быть, поцелуи, а может быть — близость, не физическая, а моральная. Ему бы заняться хоть чем-то. Сходить в душ. Собрать разбросанную по полу одежду. Выкинуть мусор. Или хотя бы переключиться с бесполезного просмотра TikTok на бесполезные онлайн-игры, срывая агрессию на виртуальных противниках — но у Эрена хватает сил только вернуться в спальню, снова ложась на ту половину, где ночью спал Зик. Если он обнимет подушку, то можно представить, что он обнимает Зика; брат неслабо похудел после своего «депрессивного отпуска со сломанной ногой», но он всё ещё мягкий на ощупь, хоть пальцами и можно прощупать мышцы под кожей. Эрен не собирается плакать, хоть в носу и щиплет — противно и предательски. Точно не собирается. Он достаточно унизился за последние сутки, чтобы ещё и рыдать в одиночестве (как будто он не делал так раньше) (о, он делал это чертовски часто). Вместо этого он жмурится, стараясь считать от тысячи и обратно — это должно его успокоить и отвлечь, а может, ему повезёт и он уснёт, и там, во сне, его никто не будет беспокоить, тревожить, смущать и… От дверного звонка он подскакивает, чувствуя, как от страха начинает колотиться сердце. Это просто дверной звонок — да, резкий; да, неожиданный; но это не повод тревожно задыхаться, так ведь? На мгновение Эрен позволяет себе понадеяться, что Зик (как в романтическом фильме) решил пропустить нахрен свой самолёт, вернулся к нему и сейчас долбится в дверь, чтобы поцеловать со всей страстью (пока на фоне будет играть очередной хит восьмидесятых). Но за окном уже темно — наверняка Зик давно прилетел в Балтимор (или куда он там собрался), так что… Не так много вариантов, на самом деле. Мама всегда звонит заранее. С друзьями он не общается. Значит… — Чего ты припёрся? — Эрен подпирает боком дверной проём, глядя на Флока; его кислый недовольный взгляд не предвещает ничего хорошего. — А ты не рад? Эрен, мне не нравится, что ты меня третью неделю динамишь, — ногой Флок лезет между косяком и дверью, протискиваясь в квартиру, и Эрен мог бы сопротивляться, но его тело всё ещё обессиленно после дневного-тире-вечернего сна, поэтому он неловко отшатывается. — А у нас, между прочим, был уговор, и я начинаю немного… Злиться. — Давай не сегодня? Флок, у меня… Я не очень себя чувствую, окей? — это почти правда, у Эрена и правда немного трещит голова, и меньше всего он хочет сейчас трахаться с Флоком на камеру. Правда, у них действительно был уговор: не меньше одного ролика в месяц, не меньше одного совместного стрима раз в неделю. Эрен задолжал ему три стрима; не то чтобы он горел желанием возвращать долги. — А что так? Всю ночь отсасывал своему братишке и устал? — скалится Флок, усмехаясь; Эрена на секунду окатывает холодом, и он вздрагивает, мгновенно протрезвев от послесонного транса. Это просто шутка в стиле Флока, он не знает правды, но Эрену чертовски неуютно даже от этого. Флок толкает его дальше и кидает на пол спортивную сумку: — Давай, солнышко, иди сбрей свои усики Пабло Эскобара и подготовь задницу. — Я серьёзно. Мы можем сняться завтра? Послезавтра? Я не в настроении, — Эрен машинально трёт себя под носом; ну да, ну да, растительность на его лице — не образец. Спасибо, что Флок не шутит про «порноусики». — Чувак, ну правда… — Нет уж, я приехал к тебе не для того, чтобы любоваться твоим свинарником, — Флок его игнорирует, похлопав по плечу, и идёт в спальню. — Господи, когда у тебя в последний раз был клининг? У тебя здесь как будто притон. — Спасибо большое, клининг был в среду, отсоси. — Отсосу, но только когда ты помоешься. Серьёзно, выглядишь отвратительно. Что ты сделал со своей милой мордашкой, пока мы не виделись? — цепкие пальцы Флока впиваются ему в щёки, и Эрен дёргается, слабо сжимая его запястье в ответ. — Слушай, Эрен, не беси меня. Я же вижу, что ты выкладываешь фотки и ролики. Я уверен, ты снова скачешь по членам случайных мужиков с Grindr. Но ты игнорируешь меня, а это уже неприятно. — Я не игнорировал тебя, — правда в том, что да, Эрен игнорировал; с Флоком сложно — он слишком много требует и слишком серьёзно ко всему этому относится, а ещё он контрол-фрик похуже Зика, и это, блядь, невыносимо. Это не было связано с ревностью, но с тем, что Флок будто считал его своей собственностью. Они снимали то, что хотел Флок; Эрена трахали те люди, которых выбирал Флок «для красивой картинки»; он хотел, чтобы Эрен занимался всем этим, как серьёзным делом, но Эрен никогда не хотел превращать секс в свою работу. Он хотел сбежать от своих мыслей, а не трахаться на камеру по строгому графику. Едва ли Флока волнует его мнение. — Слушай, хватит упрямиться. Я же знаю, ты скучал по этому, — Флок меняет тон голоса на приторный, подлизывающийся, смещая ладонь с щёк на шею, поглаживает Эрена под подбородком и касается губами скулы. — Ты правда вчера проводил время с братом? Я разрешу называть себя «братиком» во время съёмки, если хочешь. — Отъебись, это тупые шутки, — поморщившись, Эрен отстраняется от него. Ну, Флок немного прав; не в той части, которая про «скакал по членам» — на самом деле, за эти недели Эрен ни с кем не трахался, да и выкладывал преимущественно давно отснятый контент, — но в том, что он скучал по близости. Самую малость. Не по близости Флока; но близость Зика ему не грозит, даже теперь, когда они оба знают правду — только воспоминания о его поцелуе. И когда он думает о поцелуе на кухне, о том, как трепетно, бережно, нежно и жадно держал его лицо в своих сухих широких ладонях Зик — возбуждение сгущается внизу его живота. Какой же он, блядь, жалкий. Но всё это началось, потому что Эрен хотел забыть Зика; значит, теперь у него нет другого выхода, кроме как продолжать. Он сжимает пальцы в кулаки, позволяя обгрызенным ногтям впиться в ладони, и смотрит на Флока несколько секунд с ненавистью, а потом сдаётся, опустив плечи на выдохе. — Подготовь пока всё, я в душ. — Так бы сразу. Не надо было капризничать. На мгновение Эрену хочется ударить Флока по его насмешливой роже, хочется засмеяться и рассказать ему правду: о Зике, о том, что между ними происходит, о том, что Эрен куда младше того возраста, о котором знает Флок — и он почти уже готов, у него со рта вырывается смешок, истерический и резкий, а потом он выдыхает и разворачивается, хлопая дверью в спальню. Ну, скажет он Флоку, и что? Этот уёбок ещё сольёт секреты Зика в сеть ради пары сотен баксов. Эрен не может уничтожить карьеру брата, он и так принёс ему много проблем. Всё-таки одно дело — подставлять Зика в теории, трахаясь на камеру, но это всё равно не такой потенциальный скандал, как если завтра все таблоиды выйдут с заголовками в стиле «питчер Янкиз — извращенец, мечтающий выебать младшего брата» или «педофильско-инцестуальная подача «Золотого мальчика» Йегера». Может, лучшим вариантом будет просто сбежать? От Флока, от Зика. Не на Гавайи, а куда-нибудь в глушь Аляски, где Эрена сожрёт медведь или лось. Лоси вообще людоеды? Ну, забороть рогами они точно могут. Эрен не знает. Он пару раз прикладывается головой о стенку душевой, пока моется, но это ему не помогает — ни в себе разобраться, ни в ситуации. — По-твоему это смешно? Он снова хочет врезать Флоку в лицо. Теперь — за костюм, который он притащил. Ёбаная школьница? Серьёзно? Короткая юбка в клетку, белая блузка, которая наверняка рассчитана на девчонок с большими сиськами (и едва эти сиськи должна прикрывать), чулки, бантики для волос — это уже перебор. Эрен знает, что он из тех твинков, кто может выглядеть достаточно феминно — и знает, как много зрителей заводятся именно от такого, платят именно за такое. Но раньше его максимумом были какие-то аксессуары или чулки, может быть, кружевное бельё, но точно не костюм школьницы. — А по-моему, ты будешь выглядеть мило, — скалится Флок; Эрен запускает в него коробкой от костюма, хмурясь. — Да и против белья из Victoria’s Secrets ты не возражал. — Тебя что, на малолеток потянуло? Да и технически, кружевные трусы — это не костюм японской школьницы. Мне что, стонать «трахни меня, семпай»? — Эрен поднимает блузку, скептически её осматривая. Судя по всему, она явно будет жать ему в плечах, хоть материал и эластичный. Но этот костюм шили на девушку, а не на парня — худого, но всё ещё парня; на ширину своих плеч Эрен никогда не жаловался. — Мне кажется, это сомнительная херня. Мы можем просто потрахаться? — За просто потрахаться тебе никто не заплатит. Одевайся быстрее, мне ещё тебя красить. Юбка оказывается мала; натирает талию резинкой. Блузка тоже натягивается на плечах так, будто вот-вот порвётся, а из широкого выреза виднеются соски. Приходится взять пару булавок, чтобы подколоть ткань подмышками — всё-таки на плоской груди Эрена это смотрится абсолютно нелепо. Пока Флок раскладывает косметику, Эрен заплетает ещё влажные волосы в две неряшливые косички с бантиками на концах. Он выглядит смешно. Отвратительно смешно. То, насколько он жалкий… — Ну что, ты доволен? Я выгляжу, как… Страшная сводная сестра из Шрека! — Нет, ты очень хорошенькая девочка из католической школы, — Флок опять скалится, проходясь спонжем с тональником по его щекам. Они давно не ограничиваются только консилером и гелем для бровей — вот и сейчас Флок завершает макияж взмахами кисти с румянами, а затем размазывает блестящий гель по скулам и векам Эрена, заставляя его сиять, будто героиня «Эйфории»: когда он смотрит в зеркало, то видит комичную пародию на Мэдди Перес, только с кадыком. — Я тебя ненавижу. — Да просто стони повыше, хлопай ресницами почаще — и расслабься, Эрен. Эрен угрюмо смотрит на него в ответ и меняет картридж на электронке — от обычной жидкости к той, где высокое содержание ТГК; это лучше, чем крутить косяки или забивать бонг, а немного расслабить мозг Эрену не помешает. Интересно, что сейчас делает Зик?.. — Ты готов? Сделав ещё пару затяжек, Эрен кивает. К чёрту. Он не должен думать о Зике сейчас, потому что он согласился на стрим, чтобы отвлечься от Зика, так ведь? Его лёгкие горят от того, как сильно он затянулся, но знакомое расслабление слегка туманит ему взгляд, когда Флок включает стрим и увлекает его к себе на колени. — Будь хорошей девочкой и скажи привет зрителям, — шепчет он Эрену на ухо, задирая его юбку и вжимая пальцы в ягодицы. Только господь знает, как сильно он ненавидит Флока сейчас.

***

С его губ срывается очередной сдавленный стон. До этих пор шлепки Флока были не слишком сильными, так, будто он жалел его, но теперь его ладонь опускается на ягодицу хлёстко — и он тут же оглаживает кожу, будто успокаивая, но это просто обманный маневр, чтобы секундой позже ударить снова, сильнее, больнее — новый удар оставляет на коже яркие горячие следы. Эрен нарочито хнычет и вздрагивает; кто-то скинул им пару сотен, желая, чтобы Эрен выдержал пятьдесят шлепков — они на двадцать третьем и у Эрена уже кружится голова. — Не капризничай, детка, мы даже не дошли до половины, — Флок кусает его в плечо, нанося новый удар в наказание. Этот ещё сильнее предыдущего, и Эрен всхлипывает, начиная нетерпеливо ёрзать. На самом деле колени у Флока худые и костлявые — лежать на них не слишком-то удобно. Чем сейчас занят Зик? И снова эта мысль; Эрен стонет больше от неё, чем от ударов Флока. Наверняка брат торчит в номере отеля, отдыхает перед завтрашней игрой и делает что-то ужасно скучное. Эрен стонет выше и выше; в его голове вспыхивает яркая и чёткая картинка: Зик лежит на кровати с книжкой в руках, его светлые глаза неторопливо, рассеянно скользят по страницам. Так хочется отвлечь его, обратить внимание на себя, заставив оторвать взгляд от книги, и поймать вопросительное выражение лица, а затем — увидеть, как изгибаются в улыбке уголки губ. Только эти мысли позволяют ему дотерпеть до конца, вынести все пятьдесят ударов. Его задница горит, а ноги дрожат, когда Флок разворачивает его задом к камере, задрав юбку на поясницу. Как бы он хотел быть сейчас рядом с Зиком — дурачиться, отвлекать его от книги, смеяться вместе над какими-то глупыми шутками… Флок кусает его за бедро и толкается языком между ягодиц, вылизывая на камеру. На самом деле Эрен больше мокрый от смазки, чем от его слюны; Флок не любитель римминга, но раз за это заплатили — что поделать. Эрен зарывается лицом в подушки (наверняка размазывая свои блёстки по ткани) и громко скулит, толкаясь на язык задницей, а потом, когда вместо языка в него входят два пальца, Эрен коротко вскрикивает, нарочно делая голос выше своего обычного. — Похотливая сучка, — говорит Флок достаточно громко, чтобы слышали зрители, но всё ещё — одному Эрену на ухо. — Да ты же напрашиваешься, чтобы тебя отодрали, да? Ты хочешь быть выебанным, ты жадная шлюха, ты… — Пожалуйста, — Эрену противно от своего голоса, — вставь свой член скорее, семпай. Господи, он не может. Согнувшись, Эрен начинает трястись и ржать, продолжая размазывать блёстки и слюну по подушке. Ёбаный пиздец, он как будто в третьесортном хентае. Люди, которые готовы платить за такое — точно конченные, а он — самый конченный, раз согласился участвовать в этом даже не из-за денег, а потому что… Из любви к искусству и в попытках отвлечься от своих чувств. Не придурок ли? — Тебе смешно? — Флок кусает его шею до боли. Его ладонь горячей тяжестью ложится Эрену на живот; он глубоко проталкивает пальцы и резко разводит их уже внутри. — Посмотрим, как тебе понравится это. Выгнувшись дугой, Эрен протяжно скулит; наверняка одни эти стоны заставляют кого-то по ту сторону экрана кончить, ну а он — продолжает вскидывать пульсирующие от ударов ягодицы, пока Флок рассыпается грязными (правильными) оскорблениями и комментирует происходящее насмешливым приторным голосом. Пока в него выдавливается, по ощущениям, сразу весь флакон смазки, он думает о белых песчаных пляжах Оаху; о том, как приятно будет лежать в тени на берегу, подставляя лицо теплому бризу. Чужая ладонь давит на поясницу, задирая короткую полоску подола юбки, и Эрен послушно прогибается, по давно выработанной привычке, выпячивая зад, чтобы потереться им о скользящий между ягодиц член. Может, им стоит снова попробовать сёрфинг? Или дайвинг. Эрен представляет, как теперь будет смотреться Зик в гидрокостюме; это заставляет его неслышно хмыкнуть, закусывая губу. Его пальцы сжимают покрывало, когда Флок подставляет головку к его мокрой от смазки дырке, а затем сдавливает ему бедра, резким движением проталкивая член внутрь. Изо рта Эрена раздается еще один протяжный стон — на этот раз приглушенный одеялом. Воздух в комнате становится густым и жарким — они плотно закрыли все окна, чтобы посторонние шумы не портили запись, — наполняясь заливистыми стонами, тихой руганью и влажными шлепками кожи; Эрен едва слышит свои мысли. Зик отыграет очередную серию, вернётся в Нью-Йорк, Эрен пойдёт к нему на игру — они снова увидятся. Они скоро увидятся, и Эрен постарается сделать вид, что всё в порядке между ними, и они обсудят планы на поездку, и… Ему хочется смеяться; Эрен жмурится до расплывчатых вспышек на обратной стороне век. Больше о Гавайях он не думает. Флок с размаха вжимается в него бёдрами, вбивается до самого основания; Эрен коротко вскрикивает, но не может дёрнуться — Флок запускает пальцы ему в волосы, с силой заставляя откинуть голову назад. — Смотри на меня. Он с трудом оборачивается, смаргивая — ресницы всё-таки влажные. Флок выглядит недовольным, и Эрен не уверен, подыгрывает ли тот ему или и правда злится за то, что он отвлекается. Флок вбивается в него на этот раз с какой-то особой остервенелостью, кусая за шею и грубо сжимая его через ткань юбки. Дрожащими руками Эрен цепляется за изголовье кровати, царапая его. И да, больше он не халтурит: звучно стонет, надрывным голосом выкрикивая те самые заученные наизусть пошлые фразочки, умоляет не останавливаться, выгибая спину, пока его трахают до слабого скрипа кровати. Он обещал себе не делать этого. Он делает это снова. Оказавшись верхом на Флоке, Эрен закрывает глаза. Вместо тесных бедер Флока, он представляет крепкие и широкие; и сжимающие тисками его ягодицы ладони тяжелые, чуть шероховатые по краям; упорно затыкающий ему рот язык не оставляет после себя привкус мятной дымки и каннабиса — лишь горечь кофе и сигарет. В один момент Эрен оказывается развернут спиной назад, но так даже лучше. Он подбрасывает бедра и затем с влажным хлопком опускается до самого конца; к его стону примешивается чужой. Худые пальцы впиваются ему в горло, и его крепко обхватывают сзади, вжимаясь в него и не давая двинуться. Комната перед его взглядом темнеет и плывет. Потом, когда Флок достаёт член из его задницы, из его растянутой дырки густо течёт смесь из лубриканта и спермы — Эрен не видит на экране, сколько им заплатили за кримпай, но видимо достаточно, а Флока дважды просить не надо, он любит в него кончать, помечая этим. Флок тянет его за волосы, заставляя стать перед собой на колени, и Эрен старательно слизывает с его члена остатки спермы и смазки. — Вылижи меня дочиста, — Флок хлопает его по щеке, поощряя. Эрен приоткрывает глаза, переводя взгляд вверх, и знает, что пойми Флок, что он представляет здесь совсем не его, он его точно придушит. Эрен продолжает упорно игнорировать действительность, послушно насаживается ртом на член, периодически пропуская за щеку. Он пошло хлюпает, втягивая слюну; всхлипывает, пытаясь отдышаться после глубоких толчков в глотку, и вжимается носом в гладкий лобок, снова давясь до слёз и влаги из носа. Ему нужна премия за самый мокрый и неряшливый минет, вот только людям нравятся именно такие минеты — до хрипоты и соплей. — Ну же, открой ротик пошире, — нараспев тянет Флок, давя ему на затылок. Хочется впиться зубами в его член и попросить заткнуться; противный высокий голос Флока портит Эрену всю фантазию, рушит и без того хлипкую иллюзию, которой он упивается. Он сдавленно мычит, чувствуя, как дергается под юбкой член, стоит представить, как восхитительно смотрелось бы с этого ракурса лицо Зика. Конечно же, всё это время он представлял Зика. На его носу, щеках и языке блестят белые сгустки, мешаясь со слюной и блёстками. Флок фотографирует его, широко улыбаясь. — Только посмотри на себя, какая ты сладкая сука, — приторно воркует Флок, держа его рукой за подбородок, пока большой палец размазывает сперму вокруг рта. — Эрен, разве ты не создан для этого? Ребята, вам же нравится видеть его таким? Высунь язык в камеру, детка, покажи всем, как много спермы у тебя во рту. Эрен делает это машинально, не отвлекаясь на самоненависть. Открывает рот, высовывает язык, постанывая, привычно строит гримасы, умоляя Флока отдрочить ему и дать кончить. Если бы здесь был Зик, Эрен бы не хотел умолять его, не хотел бы, чтобы кто-то наблюдал за их сексом. Если бы здесь был Зик, Эрен уверен, он бы позаботился о нём без лишних просьб, потому что Зик всегда о нём заботился. Об этом Эрен и думает: о заботливых объятиях, о белоснежном пляже и шелесте волн, о том, что Зик бы ласкал его без лишней грубости — с осторожностью, как и всегда. Он откидывается на плечо Флоку и жмурится, сжимая в пальцах покрывало, пока его член дрочат издевательски медленно, от чего у Эрена дрожат колени. Господи, как же жалко — он снова не справился с тем, чтобы не думать о Зике. Он чувствует себя таким тупым мудаком.