У любви и смерти твои глаза

Дилероткрыл ривер . — К черту. Я сбрасываю. Фолд, — объявил Майк, небрежно кинув свои карты на стол. Другие игроки вышли из раздачи еще раньше. Теперь Эрвин Смит остался один на один с Эреном Йегером. Никогда раньше Смиту не доводилось играть с этим юношей, но Майк рассказал о нем в начале вечера: Эрен Йегер, несмотря на возраст (около двадцати лет), мог похвастаться неплохим опытом игры в покер, легкую руку да и просто «…этому мальчишке постоянно везет». Эрен держался высокомерно и напускал слишком много пафоса, так что Эрвин мог однозначно убедиться в справедливости высказываний друга об этом молодом человеке: Йегер открыто язвил, подначивал, злорадствовал и бахвалился, когда забирал фишки, забывая об элементарных правилах приличия. Можно было бы вести себя скромнее хотя бы потому, что за столом Эрен был младше всех, но он же придерживался прямо противоположного мнения. Мальчик мнил себя хозяином жизни. Да и карта шла. Парнишка происходил из семьи потомственных дворян, оттого чувствовал себя уверенно — точнее, самоуверенно. Играть с ним было занятием отнюдь не приятным, и у всех за столом возникло общее желание поставить гаденыша на место. У Эрвина всю жизнь была тяга к разрушению иллюзии превосходства некоторых личностей — это доставляло ему неподдельное удовольствие. Так что Смит был рад, что ему выпал шанс сыграть один на один с этим парнем, рожденным с золотой ложкой в жопе. Чтобы играть и побеждать в покер, необходимо обладать такими качествами как хладнокровие и самоконтроль — к счастью, они были фасадом характера Эрвина, и потому он часто выходил победителем даже с проигрышными картами на руках. С Эрвином Смитом, довольно известным в покерных кругах, не очень-то любили играть — он часто блефовал, причем так искусно, что было просто невозможно определить, когда у него на руках выигрышная комбинация, а когда — блажь и обман. Даже Майк Захариус, его лучший друг, так и не научился понимать, хотя играли они за одним столом постоянно. Майк в начале пытался прочесть Эрвина, но уже довольно давно забросил эту бесперспективную затею в пыльный темный угол, и теперь просто наслаждался интересной игрой в компании друга. Эрвин был спокоен, как удав. Эрен, еще раз заглянув в свои карты, сказал: — Чек. Смит знал, что у Йегера на руках неплохая комбинация, потому что в предыдущих торгах он всегда повышал ставки, причём на значительные суммы. По подсчетам Эрвина, у Эрена мог быть стрит или флеш, а, может, даже стрит-флеш. Сам же Смит сейчас был воздухом: дойдя до конца игры, у него так и не оказалось на руках ни одной комбинации: если они вскроются, то Эрвин непременно проиграет, а ему уж очень хотелось повеселиться: — Рейз. Эрен выпучил глаза. На кону стояла и так неприлично большая сумма, которую, собственно, он и накрутил, а теперь она стала заоблачной. Эрвину почему-то казалось, что у Эрена был все же стрит. Значит, нужно заставить Йегера думать, что у Смита флеш или стрит-флеш. Эрен внимательно посмотрел на Эрвина исподлобья, на лице которого не читалось ни единой эмоции. Непробиваемая стена. Нечитаемый взгляд. Выбывшие игроки с интересом наблюдали за игрой. Майк про себя сделал ставку на выигрыш Эрвина и ухмыльнулся своим мыслям: «Интересно, он сейчас блефует?..» Единственная возможность Смита сейчас выйти победителем — вынудить Йегера сбросить карты. Полное спокойствие. Уверенный взгляд. Ну же, мальчик, говори… — Колл. Побаивается, что у Эрвина комбинация выше, потому дает заднюю. Все-таки у него стрит. — Рейз, — в ту же секунду сказал Смит. У Эрена дернулся глаз. На парня жутко давил устремленный на него тяжелый взгляд Эрвина, а стальные нотки в голосе выбивали из колеи окончательно. Какие у этого ублюдка карты?! У Йегера начали потеть и одновременно холодеть руки. Эрен задергал коленом, тихонько застучав каблуком туфли по кафелю. Потерял уравновешенность и показал нервозность — значит, слаб и не уверен, другими словами — проиграл. Эрвин уже предвкушал вкус победы. В голове Эрена кружил ворох мыслей: с одной стороны, он дошел до конца и уже поставил немалую сумму, но если сейчас он уровняет и в итоге проиграет, то что он скажет старшему брату, какими словами будет оправдываться? Потерять еще больше денег он позволить себе не мог… Этот козел Эрвин довольно часто забирал фишки в течение вечера, вот и сейчас, наверное, опять пришла выигрышная карта… Йегер шумно втянул воздух и решил не рисковать: — Фолд. Майк улыбнулся: — Поздравляю, Эрвин. — Благодарю, — спокойно ответил Смит, — На сегодня я, пожалуй, все… — Что у тебя были за карты? — еле слышно спросил Эрен, не поднимая взгляда на Эрвина. — Прости, что? Я не расслышал. — Карты. Покажи. — Не думаю, что тебе стоит знать, — мягко и оттого еще более раздражающе улыбнулся Смит, поднимаясь из-за стола. — Но я хочу. Покажи. Эрвин пожал плечами и перевернул рубашкой вниз свои карты. Глаза Эрена забегали от них к борду, и, в какой-то момент не выдержав прилива негодования, парень подскочил с места: — Старшая карта?! У тебя не было ни одной сраной комбинации?! — Именно поэтому тебе лучше было бы не знать… Майка распирало от смеха, и он всеми силами старался не засмеяться, но он заржал и заржал во весь голос. Другие игроки за столом тоже не сдержали нервного смешка — никто не мог даже предположить, что Эрвин так жестко блефует. Да, именно за это Майк так любил Эрвина. Эрену же было не до смеха. Он горячился все сильнее, и Эрвин видел, что еще чуть-чуть и парнишка дойдет до кондиции — у него из всех щелей пойдет пар от бешенства: — Да как ты… как… — задыхался от гнева парень, смотря на разложенные на столе карты, — У меня был стрит, я бы выиграл… Ты жульничал, говнюк! — Я блефовал, — спокойным голосом поправил его Смит. Состояние Эрена престало забавлять Эрвина: да, он предполагал, что парнишка рассердится, может, вскрикнет от досады, стукнет по столу, но все же такая истерика и переход на личности — это уже слишком. Это заметили все и оттого помрачнели. Личная охрана Йегера, двое рослых мужчин, стоящих рядом всю игру, напряглись и были готовы вмешаться, если потребуется. В воздухе росло напряжение. — Да как ты смеешь, псина безродная! Эрен подорвался с места и кинулся на Эрвина, на лице которого, в свою очередь, не дрогнул ни один мускул. Йегер же злился и скалился так, что слюни летели во все стороны. — Охрана! — крикнул кто-то из сидящих за тем же столом. Смит видел, как в глазах Эрена полыхает огонь ярости, однако он не обжигал и не пугал, от слова, совсем. Йегер был похож на Моську, а Смит — на слона. Эрен держал Эрвина за грудки пиджака, сминая ткань между пальцев до хруста костей. Смиту было жутко противно — парнишка оказался совершенно не способным принимать собственное поражение. Он вел себя, как избалованный ребенок, которому всегда все доставалось на блюдечке с золотой каёмочкой, а тут вдруг неожиданно сказали незнакомое "нет" и Вселенная схлопнулась. Впрочем, и такой исход был совсем неудивительным, так что нельзя сказать, что Эрен Эрвина уж слишком сильно удивил и разочаровал. Несколько крепких мужчин в черных костюмах с бейджами и гарнитурой скрытого ношения спешно подошли к столу. Они хотели вмешаться, охрана Эрена тоже дернулась в ответ, но Смит их остановил: — Все в порядке. — Вы уверены, мистер Смит? — переспросил один из охранников казино, одновременно с этим косясь на ближайшего амбала Йегера. — Да, абсолютно. Молодой человек просто перенервничал. Сейчас сделает глубокий вдох, выдох и успокоится. Эрен все еще прожигал в Эрвине дырку взглядом. Смит отвечал ему абсолютным хладнокровием. От бешенства у Йегера на висках проступила и запульсировала вена, но при появлении в непосредственной близости охранников казино хватка рук начала ослабевать. Эрен бегло глянул по сторонам: стычка была в эпицентре всеобщего внимания посетителей и сотрудников казино. Абсолютно все отвлеклись от своих занятий и ждали, чем же закончится конфликт – для зевак было бы хорошо, если бы дракой. Эрен прекрасно осознавал, что сейчас не сможет ничего сделать, только опозорится. Среди гостей казино не мало влиятельных личностей и сам Эрен довольно известен. Драка может навредить его репутации или, что еще хуже, отразиться на его брате. Нужно прекращать этот концерт. Напоследок Йегер притянул оппонента к себе и прорычал сквозь зубы: — Я еще поквитаюсь с тобой, Эрвин Смит. — Буду ждать с нетерпением. Вообще изначально Эрвин не хотел забирать выигрыш, потому что играл чисто для собственного удовольствия, но после такого шоу деньги он все же решил оставить себе в качестве воспитательного момента. Эрен поспешил покинуть казино вместе со своей охраной. Эрвин невозмутимо одернул пиджак: — Я поеду. Господа, спасибо за игру. Он пожал всем руки. — Пока, Эрвин, — закончил Майк. — До встречи. Смит направился к выходу. Выйдя на улицу, Эрвин сделал глубокий вдох, а после чиркнул зажигалкой, закурив. — Домой, — сказал Смит своему водителю, сев в автомобиль и стряхнув пепел в приоткрытое окошко. Тот кивнул и нажал на педаль газа. В столице кипела ночная жизнь. Туда-сюда сновали веселые подвыпившие люди, почти на каждом углу играла музыка, от битов закладывало уши. Музыка заглушала голоса, крики и даже собственные мысли, впрочем, многие стремились к последнему. Яркое декоративное освещение и свет неоновых вывесок слепил глаза, но для Эрвина они были всего лишь быстро сменяющимися, мельтешащими бликами. Дорога оказалась свободной, водитель мог ехать на предельно допустимой скорости. Докурив, Эрвин выбросил окурок в окно и поднял стекло. Они остановились на светофоре. По радио тихо играла музыка. У Смита завибрировал в кармане телефон, он глянул на дисплей — прислали очередной документ, изучать который сейчас не было ни сил, ни желания. Он ознакомится с ним завтра с утра по дороге на работу. До Эрвина, плутающих в собственных мыслях, донеслись обрывки фраз из новостей, начавшихся по радио: — …в ходе восстания хронометров на одной из городских строек было ликвидировано двадцать мятежников, более пятидесяти арестовано. Никто из сотрудников полиции не пострадал. Властями принято решение о публичных казнях для зачинщиков беспорядка и порке для рядовых участников. Наказание назначено на… — Николас, сделай потише, а еще лучше переключи на что-нибудь нейтральное, — перебил ведущую Эрвин. — Конечно, господин. Так надоели эти бесконечные проблемы с хронометрами, часто раздуваемые из ничего, что уже просто не хотелось слушать. Смит занимал должность пресс-секретаря в правительствующем сенате – высшем органе государственной власти республики Вирэи, однако Эрвин никогда и никого не стремился ущемить, принизить, ограничить и уж тем более поработить. Единственная цель, что он преследовал – сделать жизнь в стране, в которой они жили все вместе, хронометры и репетиры (хотя это слово не любили и не употребляли в обществе, воспринимая как клеймо), или, по-другому, низшие и высшие, лучше для каждого. Однако, далеко не все было так просто. А обычно – невозможно. Увеселительные заведения и высотки в центре столицы быстро сменились жилыми домами спальных районов, а после кончились и они, уступив высоким деревьям вдоль дороги. Машина выехала за город и свернула в сторону элитного коттеджного поселка. Эрвин задремал под тихую музыку, доносящуюся из радио, и проснулся только тогда, когда они остановились у ворот особняка. Они открылись перед автомобилем, и машина заехала на участок. — Доброй ночи, Николас. — Доброй ночи, господин. Эрвин вышел из автомобиля, хлопнув дверцей. Свет в окнах спальни не горел — не удивительно, ведь на дворе стояла глубокая ночь, и Мари уже давно должна была спать. Смит поднялся по лестнице, перед ним, поклонившись, открыл дверь швейцар. Эрвин ответил кивком головы. Смита встретил дворецкий: — Доброй ночи, господин. Как прошел Ваш день? Он принял с плеч хозяина пальто. — Все хорошо. Как у тебя дела, Август? — Все хорошо, господин, спасибо. Желаете чего-нибудь перекусить? — Нет, благодарю, я мертвецки устал. Скажите подготовить ванну. — Конечно, господин. Август, невысокий пожилой мужчина с живыми молодыми глазами, почтительно поклонился и направился передавать распоряжение. Эрвин прошел вглубь большого светлого зала, поднялся по широкой мраморной лестнице и завернул в правое крыло, в котором располагалась господская спальня. В коридоре вдоль стен по обе стороны неярко горела бра. Мари никогда не гасила свет, если мужа не было дома, хотя он был Смиту ни к чему — Эрвин и без него хорошо ориентировался в особняке — Мари же таким образом показывала, что ждет его. Эрвин тихо дошел до нужной двери и бесшумно опустил ручку. Войдя внутрь, он также аккуратно прикрыл за собой дверь, чтобы свет из коридора не потревожил спящую Мари, и скинул пиджак. Когда Эрвин ослабил галстук и принялся расстёгивать рубашку, в комнате раздался тихий женский голос: — Я не сплю. Эрвин повернулся к Мари: — Почему? — Не могу заснуть, — со вздохом ответила миссис Смит, поднимаясь на кровати. Она включила ночник и прищурилась из-за яркого с непривычки света. — Ты же знаешь, что время половина третьего утра? — Да, знаю. Мари с тоской в глазах наблюдала за тем, как раздевается муж. — Ты помнишь, что завтра нас на ужин ждет мой отец? — Да, конечно. Он снял рубашку, перебросил ее через спинку стула. Перед взором Мари предстало шикарное мужское тело, тепла которого она не ощущала так давно, что уже и не помнила, каково оно… — Отдай одежду в стирку. Эрвин вопросительно посмотрел на жену. — Она пропахла дымом и дешевыми женскими духами, — пояснила миссис Смит, отведя взгляд. Мари выворачивало от этого запаха, а Эрвин, когда приходил поздно, всегда пах таким образом. Мари знала, что Эрвин ее не любил. Да, были симпатия, интерес, влюбленность, но не любовь. Ее не было никогда. Эрвин Смит был выходцем из обычной небогатой семьи и не имел дворянского титула. В раннем возрасте потерял родителей, так что не мог похвастаться счастливым, беззаботным детством. Эрвин всегда был находчивым, умным и целеустремленным парнем, так что членства в сенате он добился своими силами. Его таланты не остались без должного внимания: Эрвина, молодого и предприимчивого, заметил первый консул Орэль Шмидт и взял над ним покровительство. Смит сразу показался Шмидту очень перспективным молодым человеком и на роль зятя, кстати, тоже подходил идеально, так что вскоре мистер Шмидт познакомил его со своей дочерью Мари. Эрвин ей очень понравился: статный, обаятельный, обходительный, интеллигентный, с обворожительной улыбкой и глубокими голубыми глазами — такой мужчина не может не произвести впечатление. Да и Эрвин оказался к ней неравнодушным — умна, мила, красива. У них завязался роман, что тоже идеально вписалось в планы мистера Шмидта, и вскоре отец выдал дочь замуж. После знакомства с мистером Шмидтом Эрвин Смит со скоростью света взлетел по карьерной лестнице, перепрыгивая через ее ступени. А практически сразу после свадьбы мистер Шмидт предложил Эрвину должность пресс-секретаря. И не просто потому, что он его зять, а потому, что такой светлой голове там и место. Но вскоре Эрвин охладел к Мари. Он покинул семейное ложе, предпочитая ночами играть в карты, кутить по кабакам и предаваться утехам вне дома с распутными женщинами и мужчинами. Отец Мари то ли не знал, то ли не видел в этом проблемы — Мари не знала. Отношения мистера Шмидта с Эрвином ничуть не изменились, несмотря на эти загулы. Отец Мари все так же крепко жал зятю руку при встрече, улыбался во все тридцать два, обнимал, хлопая по спине, и начинал обсуждать политику и прочую чушь, которую Мари совершенно не интересовала. Несмотря на пропасть в отношениях, в светском обществе мистер и миссис Смит казались образцовой парой, на которую нельзя было налюбоваться — на приемы всегда приходили вместе, шли под руку, танцевали. На деле же отношения Эрвина с Мари были уважительно-дружескими, но внутри миссис Смит засели и росли особенные, чисто женские, обида и тоска по мужскому вниманию. Он ведь уже два года был ее мужем, а она чувствовала себя девственницей. Эрвин немного смутился замечанию по отношению к его одежде со стороны Мари и даже понюхал рубашку. Этот запах стоял в носу, так что Смит ничего не почувствовал, но не стал спорить и выполнил просьбу жены. Эрвин ушел вместе со своей одеждой в ванну, чтобы по пути сдать все прислуге. Когда он вернулся, Мари по-прежнему не спала, а просто лежала на спине с вытянутыми вдоль тела руками и пустым взглядом смотрела в потолок. Эрвин молча лег рядом, повернулся на бок к ней спиной и тихо сказал: — Доброй ночи. — Доброй, — почти губами ответила Мари, повернув голову в сторону мужа. Вместо его лица она увидела лишь бритый затылок. Эрвин тут же уснул, оставив Мари наедине со своей печалью. Снова.

***

— Да, Майк, что ты хотел? — на ходу отвечал Эрвин, быстрым шагом выходя из здания парламента и смотря на наручные часы. Он не опаздывал, но шел впритык. — Ты как, свободен сегодня? Я тут присмотрел новое местечко, где можно отдохнуть. — И чем оно отличается от того, в котором мы были на этой неделе? — Издеваешься? Откуда я знаю? Ничем. Они все одинаковые. Хотя нет, погоди, придумал: в этом кабаке живая музыка, а в том не было, между прочим, так что все, извините, я хочу туда. Эрвин усмехнулся, садясь в машину. — Домой, — отдал распоряжение водителю Эрвин. Тот молча кивнул. — Что? — Я не тебе. Сегодня не получится, я еду на ужин к мистеру Шмидту. — Понял. Завтра? — Завтра можно. — Тогда я бронирую столик. — Хорошо, тогда до завтра. — Давай, удачи. Эрвин положил трубку и выдохнул, смотря на пролетающий в окнах городской пейзаж. Все начали работать только к концу дня, как это бывает обычно, и Смиту пришлось подписывать кипу бумаг за полчаса до конца рабочего дня, а на самой последней он ставил автограф в коридоре навесу, приложив к стене, потому что ее принесли тогда, когда Эрвин уже вставлял ключ в замочную скважину двери своего кабинета, покидая его. Благо, по дороге его никто не догнал с еще какими-нибудь бумажками. Теперь главное — не встать в пробку.

***

— Добро пожаловать, — с почтением поздоровались слуги, когда в особняк вышли гости. — Добрый вечер! — Здравствуйте! Как ваши дела, мои дорогие? — с искренней улыбкой спросила Мари. Многие слуги стеклись в зал, чтобы поздороваться со своей госпожой. Она хорошо знала всех этих людей, большинство — с самого раннего детства. Все они были хронометрами. — Мы хорошо, госпожа, ваш отец как всегда добр и милосерден к нам. По вам скучаем, и потому всегда рады, когда вы с вашим супругом приходите в гости. — Господин у себя в кабинете, приказал сопроводить вас в обеденный зал. Он скоро подойдет. — Пойдемте, я провожу вас, — вызвался один из лакеев. Поклонившись, слуга направился в нужном направлении. Эрвин с Мари пошли следом за ним. Обеденный зал освещался несколькими хрустальными люстрами. Вдоль стен тянулись мраморные античные колонны, придающие залу величия. Вокруг длинного стола, на котором стояли вазы со свежими фруктами и цветами, звеня обеденными приборами, кружил ворох прислуги. Они поприветствовали вошедших господ коротко, не позволяя себе отвлекаться от работы. Мистер Шмидт не заставил себя долго ждать: как только ему доложили, что гости прибыли, он спешно отложил документы и спустился вниз. Перед хозяином дома с грохотом отворили огромную дверь, и он, распахнув руки для объятий, с широкой улыбкой вошел в обеденную залу: — Здравствуйте, мои дорогие! Уезжал всего на месяц, а, кажется, не видел вас больше года! Мистер Шмидт был высоким, немного худощавым мужчиной с небольшими бакенбардами и бородой. В темных волосах уже появилась седина, но признаки, выдающие возраст, уходили на второй план при взгляде в сохранявшие прежнюю пылкость и яркость молодости голубые глаза. Мистер Шмидт был и оставался энергичным и предприимчивым, а времени на старость у первого консула Вирэи совсем не оставалось. Эрвин и Мари поднялись со своих мест. — Эрвин, дорогой, здравствуй! — Здравствуйте, мистер Шмидт! Они пожали друг другу руки, а после обнялись. Мистер Шмидт похлопал Эрвина по плечу. — Здравствуй, дочка! Он заключил в объятия Мари. — Здравствуй, папа! — Ты поправилась что ли, я не пойму? Он чуть отодвинулся, придирчиво оглядел ее с ног до головы. Мари заметно смутилась и даже покраснела. — Это очень бестактный вопрос, папа! Нет, я не поправилась, тебе кажется. — Точно? Я уж обрадовался, подумал, ты беременна. Когда у меня появится внук, а, дочка? Зять? Этим вопросом отец выбил почву из-под ног Мари окончательно. У нее невольно приоткрылся рот, а потом так же закрылся, словно она была рыбкой. Мари в какой-то миг хотела все же ответить, но тут же умолкла, плотно сомкнув губы, и лишь через минуту севшим голосом заявила, порываясь к двери: — Мне нужно в уборную. — Проводите, — приказал мистер Шмидт, махнув рукой. Лакей кивнул и последовал за госпожой. — Всем остальным тоже выйти! — крикнул мистер Шмидт. Слуги спешно выполнили приказ. Когда дверь за последним закрылась, мистер Шмидт грозно посмотрел на Эрвина. Смит чуть нахмурился. — Эрвин, до меня дошли слухи о твоих вчерашних приключениях. В начале вечера ты был замечен в компании девиц с низкой социальной ответственностью, а после поехал в казино и навел шуму там. Так вот, что хотел тебе сказать по этому поводу: мне глубоко насрать, кого ты трахаешь и в каком количестве, но не забывай заниматься тем же с моей дочерью. Я выдал ее замуж не для того, чтобы ты ее под руку водил на приемах, а чтобы вы родили мне внука. Я понятно объяснил? — Предельно. Я вас услышал. На минуту в зале повисла тяжелая тишина. Они не сводили друг с друга пристального взгляда, но вдруг мистер Шмидт разразился смехом да таким, что он эхом отразился от высоких стен и потолка: — Эрвин, ну ты сволочь, конечно, хоть бы полебезил передо мной для приличия, попытался бы оправдаться… А ты все стоишь, неприступный и величественный, словно крепость. Черт, эта твоя черта мне очень нравится, за нее я тебя сразу зауважал. Ладно, садись. Тебе повторять дважды не нужно, я знаю, ты человек дела. Ну, расскажи, как дело в казино было, хочу от тебя услышать. Смит пересказал события вчерашнего вечера. Мистер Шмидт не переставал смеяться: — Эрвин, ну ты точно дьявол. Ты пацана ниже плинтуса опустил, негодяй! Ты, кстати, знаешь, кто его брат? — Знаю, но какое это имеет значение? Блеф — не нарушение правил, стыдиться мне нечего. — Дьявол! Дьявол во плоти! Пожалуй, мне самому стоит остерегаться твоего острого ума, что скажешь, Эрвин? Вернулась Мари. Она зашла молча, скромно, как полагается хорошей жене, села подле мужа. — Ну а теперь расскажите, мистер Шмидт, как прошла ваша поездка? — Скука смертная, спасал только коньяк. Эй, где вы там все?! Накрывайте на стол, хватит прохлаждаться, бездельники! Дай им палец – всю руку откусят... Они вначале поговорили о съезде глав государств, который проходил в дружественной стране, потом о светских новостях. Однако после того, как мистер Шмидт достаточно выпил, непринужденная беседа пошла по наклонной и обернулась душным разговором о политике: — … да взять даже последний бунт на стройке! Стоило мне только отлучиться, как по всей стране прокатилась волна беспорядков! Чем занимается второй консул, этот никчемный Род Райсс, не понимаю! Я лично наведу в этой стране порядок, знаете, как говорят: «Хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам»! Хронометры будут знать свое место! Главным бунтовщикам с этой стройки приказал головы отсечь, а остальных — высечь, и все прилюдно, чтобы не повадно было! А то… — Насколько я знаю, это была мирная демонстрация, — перебила Мари, — они не хотели ничего плохого. Им жизненно необходимо было привлечь внимание общественности к своей проблеме — они работают по пятнадцать часов, их почти не кормят… Как иначе заставить окружающих заметить этот беспредел? Я уверена, что вначале они пытались решить все внутри организации, говорили с начальством, но были посланы на все четыре стороны. Очевидно, они были просто вынуждены принимать более радикальные решения… От переутомления и голода на тот момент уже погибло несколько рабочих, а бригадиры и усом не повели! Они… Мари говорила воодушевленно, и было понятно, что она могла бы с легкостью продолжать свой гуманистический монолог еще очень долго, однако Эрвин, видя посекундно темнеющее лицо мистера Шмидта, без труда догадался, что ни к чему хорошему эта речь не приведет, и потому осторожно коснулся колена супруги под столом. Мари на секунду замолчала, повернувшись к Эрвину. В ее глазах он прочитал немой вопрос, и в ответ Смит покачал головой, говоря, что уже достаточно подливать масла в огонь, но было уже поздно. Мистер Шмидт, разгоряченный алкоголем, вскрикнул: — Они рабы! — Они люди, отец! — настаивала на своем Мари, позабыв о предупреждении Эрвина, — Рабами их сделали мы и такие, как мы — репетиры, люди без часов на предплечье! Кому выгодно, что в стране бесплатная рабочая сила — нам, высшим слоям общества! Простые люди зарабатывают на пропитание своими силами, они обеспечивают себя сами! Им обувь хронометры языками не вылизывают, как нам! В других странах к хронометрам такого бесчеловечного отношения нет — это пережиток прошлого, некоторые уже поняли это, а мы все как в прошлом веке, благо, что без гладиаторских боев. В зале повисла тишина. Вдруг мистер Шмидт стукнул по столу так, что посуда подскочила и зазвенела. Мари от испуга вздрогнула, широко распахнув глаза, и машинально прижалась к Эрвину. — Глупая баба! Сколько лет бьюсь, и никак не могу тебе в голову вбить, что хронометры — рабы, пустое место, ничто! У них нет прав, они рождены, чтобы служить нам, репетирам, если тебе угодно это слово! Кто тебе всю эту чушь вообще внушил? Ты же с детства так относишься к этому вопросу… Нянька твоя, а? Ее тоже прикажу высечь, чтобы мозги не пудрила своим сраным гуманизмом. — Не смей трогать мисс Беннет! — оскалилась Мари, смотря на отца, полными злобою глазами. — Да как ты смеешь мне указывать?! Он замахнулся. Мари закрыла глаза, вся сжалась, но ничего не произошло. Миссис Смит неуверенно приоткрыла глаза, но после вдруг широко распахнула их, поняв, что Эрвин, подскочив с места, успел перехватить руку ее отца в полете. — Я думаю, нам пора, мистер Шмидт. Спасибо за ужин. Мари, поехали. Смит взял ее за руку, и они быстро поднялись с места. Гости направились к выходу, а хозяин дома лишь проводил их взглядом. До дома ехали молча. Мари не смотрела на Эрвина, ее пустой взгляд был направлен в окно. Смит ждал, пока супруга немного успокоится, чтобы поговорить. Он знал, что ей нужно время прийти в себя. Мари часто ругалась с отцом, но так сильно — впервые. Он никогда не поднимал на нее руку, однако и Мари до этого никогда так открыто не высказывала революционных намерений. Дела хронометров — очень щепетильная тема по всему миру. Существовало небольшое число стран, где к людям с часами на предплечье относились гуманно: их не принижали, не ущемляли в правах, их даже поддерживало государство и помогало занять место в обществе, однако таких стран было недостаточно. Большинство государств предпочитало делить людей на высших и низших, потому что это было удобно для тех, кто был при власти и при деньгах, то есть наверху пищевой цепочки: бесплатная рабочая сила, с которой можно не считаться, ничего не давая, но забирая взамен все и даже жизнь. Они были глубоко убеждены, что таков уж удел хронометров — их жизнь изначально им самим не принадлежит, они созданы, чтобы быть собственностью своих репетиров, а, значит, даже без постороннего вмешательства, они рабы своей природы. Однако ни в одном законе ни одного государства, буквально нигде, не было документально закреплено, что один человек считался собственностью другого, однако по факту это было так. Мари первая вошла в спальню, небрежно бросила сумочку на кровать. Эрвин включил свет и, немного понаблюдав за ее нервными движениями, спросил: — Мари, зачем ты начала этот разговор? — Какой разговор? — дерганным голосом переспросила она, пытаясь расстегнуть колье на шее, но проклятый замочек никак не поддавался, и потому и так на находящаяся на грани истерики и готовая взорваться от любой мелочи Мари распылялась еще сильнее. Эрвин подошел к ней сзади, осторожно убрал волосы и спокойно снял колье. Мари прикрыла глаза, выдохнула. — Спасибо, — тихо шепнула она и аккуратно положила украшение на туалетный столик. Мари сидела на пуфике, не поднимая взгляда. Она втянула носом побольше воздуха, чтобы немного успокоить бешеное сердцебиение, посмотрела в зеркало: Эрвин стоял за ней, положив ладони на ее хрупкие плечи и уже ждал взгляда жены. — Мне просто их жаль, — почти одними губами сказала Мари, но Эрвин все понял. — Я понимаю, — он выдержал паузу, — Мне тоже. Мари поднялась и встала к Эрвину вплотную. Она уткнулась носом супругу в грудь, и он прижал ее к себе, положив свой подбородок на ее голову. Они простояли так некоторое время. Мари подняла на него взгляд стеклянных глаз. Чтобы дотянуться до губ Эрвина, Мари пришлось приподняться на цыпочки. Она осторожно смяла его губы своими, боясь быть отвергнутой. Мари так хотелось ощутить любовь и поддержку сейчас… Как бы то ни было, она чувствовала себя в полной безопасности рядом с ним. Этим вечером Мари решила соврать самой себе, что любима и желанна этим человеком. Ей так хотелось утонуть в собственных иллюзиях и в этих голубых глазах… Эрвин ответил на поцелуй, сильнее обнимая Мари за талию. Она потянула его на себя, по направлению к кровати. Мари осторожно опустилась на постель. Она дышала ртом, чуть приоткрыв припухшие от поцелуя губы. Эрвин, смотря ей в глаза, подумал, что Мари очень красивая. Он накрыл ее собой. Смит коротко поцеловал супругу в губы, принялся за шею и открытые ключицы, оставляя мокрые следы, спустился ниже к груди… Мари впивалась в его спину ногтями, постоянно срываясь на тихие стоны, плавилась под ним, словно воск, и Эрвин ощущал желание, но… Смит ощущал ее так же, как и всех других под собой. Мари никогда не была для него особенной…

***

Водитель остановил автомобиль около небольшого здания с мерцающей ярко-красной неоновой вывеской с надписью «Альтаир». Недалеко от входа стояла компания курящих молодых людей, весело и громко беседующих о чем-то. Когда Эрвин проходил мимо них, ему в нос ударил яркий запах алкоголя и дешевого сигаретного дыма. На входе стоял охранник, но никого не останавливал. Он, скорее, был предметом декора, внешне придававшим заведению имиджа. Кабак был практически битком заполнен людьми. Все места за столиками оказались заняты, так что большинство пришедших были вынуждены стоять. Курили прямо в здании, отчего образовалась дымовая завеса. Отовсюду доносились голоса и смех, поэтому, чтобы услышать звуки гитары со сцены, нужно было подойти ближе. Эрвин искал глазами Майка. Смит ощутил неподдельную радость, когда разглядел друга в этом море лиц. Захариус сидел за столиком почти у самой сцены, второй стул рядом с ним пустовал и дожидался Эрвина. Чтобы не потерять товарища в толпе, Смит принялся проталкиваться вглубь толпы как можно быстрее. Почему-то никто не считал нужным немного подвинуться, поэтому Эрвину приходилось продемонстрировать свои напористость и пластичность. Смит смотрел только вперед, в сторону Майка, забывая хотя бы изредка поглядывать под ноги, в результате чего в кого-то сильно врезался. Этот кто-то был невысокого роста, поэтому сильный удар пришёлся Смиту в грудь. Эрвин буквально поймал впечатавшегося в него незнакомца в объятия, но тот поспешил из них высвободиться, сделав несколько шагов назад. — Смотри, куда прешь! — Прошу прощения, мне очень жаль. Вы не сильно ушиблись? В Эрвина впилась пара серых глаз. Грозный взгляд из-под надвинутых к переносице черных бровей вдруг смягчился. На лице незнакомца изобразилась эмоция, которую Смит не смог разобрать. Молодой человек, с которым столкнулся Эрвин, просто тупо смотрел на него с широко распахнутыми глазами, а после согнулся в три погибели, взвыв, из-за чего Смит не мог видеть, как нестерпимая боль исказила лицо парня. — Что с вами? Эрвин чуть наклонился, хотел коснуться плеча незнакомца, но тот шарахнулся от него, как от огня. — Эрвин? Эрвин, я здесь! Смит машинально обернулся на голос. Майк привстал, поднял руку и зазывающе помахал, чтобы друг его заметил. Эрвин, которого беспокоило состояние стоящего перед ним человека, тут же повернулся обратно, однако странного незнакомца уже и след простыл…

***

Леви Аккерман совсем ничего не помнил о своей матери, которая умерла, когда тому было шесть, да и образ Кенни, ее старшего брата, который исчез из его жизни, когда Леви было двенадцать, практически стерся из памяти. Леви не смог бы составить его фоторобота, но чувствовал, что при встрече узнал бы Кенни из тысячи. Леви отчетливо помнил его нелепый, громкий смех, когда он был весел или пьян, и звериный оскал, когда Кенни был зол. Детям взрослые всегда кажутся большими, однако Кенни остался в памяти Леви просто огромным: долговязый и жилистый, он походил на шпалу. А еще Леви хорошо помнил последние слова своего дяди: «Это дерьмовая сказка, крысеныш, без волшебства и феи-крестной, и ты — не сраная Золушка. Запомни: ты рожден хронометром и когда ты встретишь своего репетира, часы на твоей руке начнут свой ход. И если за отведенные двадцать четыре часа ты не встретишь своего истинного вновь или он отвергнет тебя, ты умрешь. Мне жаль». После Кенни потрепал его по голове и ушел, так и не вернувшись. Леви слышал много историй о мучительной тяге хронометров к своим репетирам, слышал, как умер очередной несчастный, отвергнутый, брошенный хронометр, и не знал ни одной истории, которая закончилась бы хеппи-эндом. Леви надеялся, что никогда не испытает подобного, что жизнь, и так достаточно жестокая к нему, все же смилуется и не подарит этих мучений. Но стоило ему заглянуть в эти бездонные голубые глаза, как на мгновенье замерли водопады и небо рухнуло наземь. Леви почувствовал себя, словно на американских горках: сердце вдруг ухнуло вниз, затем подскочило, а после вновь упало вниз. Кровь ударила в голову, и Леви ощутил страх, трепет, ужас и… восторг. А потом пришла боль. Мучительная, нестерпимая, ломающая изнутри. Она сковала каждую клеточку его тела, раздавливала и разрывала одновременно. Хотелось упасть на пол, хотелось выть, хотелось рыдать. В висках стучало, заложило уши. Силуэт человека с прекрасными небесно-голубыми глазами стал расплывчатыми. Леви смутно видел его взволнованное лицо. Аккерман хотел, чтобы этот человек исчез, провалился сквозь землю, чтобы все это прекратилось. Нужно убежать, спрятаться, чтобы никто не видел, чтобы никто не понял. Леви ворвался в свою комнату-гримерку, захлопнул дверь, оперся о стол, со звенящим грохотом уронив что-то на пол. Аккерман, хватая воздух ртом, поднял взгляд. В ответ из зеркала на него посмотрел раненный, загнанный в угол, дикий зверь. Леви нетерпеливо задрал рукав рубашки и с ужасом осознал, что его время пошло.