***
Леви посмотрел на свои руки — они дрожали. Да что там руки, его всего колотило. Он слышал громкий стук собственного сердца, будто кто-то внутри грудной клетки молотком стучал по ребрам, кроша их в пыль. Дышать было тяжело, болела грудная клетка. Аккермана знобило так, что зубы стучали. Леви сжал кулаки в попытке усмирить дрожь, закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, но как бы Аккерман ни старался вернуть контроль над телом и разумом, у него не выходило. Стоило только опустить веки, как перед глазами возникал образ светловолосого незнакомца с глазами цвета неба. Крепкий и статный, с пронзительными глубоким взглядом, он казался античным богом, сбежавшей со страниц мифов — с такого мужчины можно было бы писать картины и лепить скульптуры. В него было легко влюбиться и просто так, без физиологических особенностей хронометров – определенно, этот человек пользуется большой популярностью. В свете этого Леви был убежден до глубины души, что ему катастрофически не повезло с репетиром. Скорее небо и земля местами поменяются, чем этот мужчина обратит внимание на такого, как он. Леви был убежден, что обречен. В дверь постучали, и Аккерман судорожно отдернул рукав рубашки и схватился за пиджак. Дожидаться разрешения войти гость не стал, и дверь через секунду распахнулась настежь: — Братишка, ну ты где? Твой выход. Аккерман обернулся на голос. На пороге стояла немного растрепанная Изабель — было видно, что она бежала. Она окинула такого же взъерошенного Леви взглядом с ног до головы. Ее и без того большие глаза от удивления казались еще больше — еще никогда Изабель не видела Леви таким потерянным и… беззащитным? — С тобой все в порядке? — взволнованно спросила она, — Ты очень бледный. — Нет… да… нормально, — невпопад ответил Леви, отмахнувшись. В голове по кругу вертелась мысль о том, что нельзя допустить, чтобы Изабель догадалась о происходящем. Нужно собраться. Вдох. Выдох. Подобный ответ вызвал у Изабель еще большие подозрения, и по выражению ее лица Леви понял, что ему не поверили. Нужно быть убедительнее. А еще лучше — как можно скорее сбежать от нее, а то Изабель непременно все поймет. У нее была хорошая интуиция. — Освещение такое, — будничным голосом попытался оправдаться Леви, затем с показательным хладнокровием подошел к зеркалу, поправил волосы, отдернул старый пиджак и направился к выходу. Глаза Изабель все еще были прищурены и смотрели на него с явным недоверием. Она стояла на пороге, скрестив руки на груди и сжав губы, не планируя так просто сдаваться и оставаться без желаемых ответов. — Пропустишь? — спокойно спросил Леви. — Что с тобой? У тебя глаза красные и вена на шее пульсирует. — Все нормально. — Ты врешь. — Пропусти, — настойчивее сказал Леви. Взгляд Изабель был уверенным, стойка — боевой. Аккерман знал, что теперь она не отвяжется однозначно, но его спас вдруг появившийся на пороге Фарлан: — Леви, где ты застрял? Мистер Остерман рвет и мечет! Давай, бегом! Изабель повернулась на голос Фарлана, в этот момент Леви проскользнул мимо, все же случайно толкнув подругу и проигнорировав ее недовольное «Эй!», и сбежал с допроса. Леви быстро преодолел коридор, хотя каждый шаг отзывался болью. Мышцы ломило, голова болела, мысли путались. В таком состоянии хотелось только лечь на кровать и умереть. Через чуть меньше, чем двадцать четыре часа, ему предоставится такая возможность. — Где тебя черти носят, Леви?! — брызнув слюной, вскрикнул мистер Остерман, стоящий за кулисами и уже намеревавшийся самолично притащить пропавшего музыканта за шкирку, — Живо на сцену, гости скучают! Мистер Остерман толкнул его в спину, чтобы тот поторапливался, и, хотя толчок был не сильным, у Леви, которому стоять ровно было затруднительно, подкосились ноги, и он чуть не упал, вовремя поймавшись рукой о стену. Было так плохо, что обращать внимание на что-либо, кроме как на раскалывающуюся голову, было невозможно. Слова брани мистера Остермана доносились до слуха Леви словно из-под воды. Он вышел на сцену. От слепящих софит, шума и дыма голова начала кружиться еще сильнее. Леви добрался до фортепиано. Сконцентрироваться было физически невозможно. Череда черно-белых клавиш смешалась и плыла перед глазами, превратившись в сводящую с ума воронку. Пальцы Леви коснулись клавиш, и пролилась первая нота. Аккерман играл по памяти, как говорится, машинально, не видя клавиш и плохо слыша звучание. Он точно знал, что несколько раз спутал ноты, где-то даже пропустил фрагмент, но его пальцы продолжали скользить по клавишам. Леви становилось все хуже, даже сидеть было тяжело, его начало покачивать из стороны в сторону. И когда клавиши окончательно потеряли очертания и все поплыло, выступление подошло к концу. Гул в ушах — аплодисменты. Он поднялся на ватных ногах, поклонился. Сквозь пелену размытых образов, Леви показалось, что он смог увидеть среди множества лиц то самое, хотя, может, это всего лишь плод его больного воображения… Леви не помнил, как покинул сцену. Он знал, что у каждого хронометра тело реагирует на встречу с истинным индивидуально, но Аккерман даже и предположить не мог, что будет так плохо. Земля уходила из-под ног, и прежде, чем все померкло, где-то далеко, кажется, он слышал взволнованные голоса друзей: — Леви! Леви, что с тобой?!***
— Майк, я отлучусь, — не отрывая взгляда от сцены и не прекращая аплодировать до тех пор, пока Леви не скрылся за кулисами, сказал Эрвин. — Куда? — За цветами. Эрвин хлопнул Майка по плечу и быстрым шагом направился к выходу из кабака. Столкновение с темноволосым молодым человеком не выходило у Смита из головы. Он прокручивал в памяти снова и снова острый взгляд глаз цвета стали и блеск в них и чувствовал невероятное притяжение, словно его магнитило к этому незнакомцу. Внутренний голос подсказывал Эрвину, что этот парень — то, что он так долго искал, та самая частичка пазла, которой не хватало в головоломке. Заглянув в его глаза, Эрвин будто уловил незримую нить, которая неведомой силой связала их судьбы. И после этого прозрения Смит чувствовал жизненную необходимость снова увидеть его, узнать имя, спросить, встретятся ли они вновь. Просто невозможно описать, какую палитру эмоции испытал Смит, когда его таинственный незнакомец появился на сцене. Майк что-то говорил, когда Эрвин только присел за столик, но Смит не помнил, что именно: он был рассеян и отвечал невпопад. Когда же на сцене появился Леви, Эрвин в принципе стал глух к любым звукам, кроме музыки фортепиано под пальцами Аккермана. То, как Эрвин смотрел на Леви, не укрылось от взгляда Майка. Такого блеска в глазах Смита Захариус еще никогда не видел... Эрвин не мог видеть со своего места, как плохо было Леви: как он смотрел из-под полуоткрытых век, налившихся свинцовой тяжестью, как, стиснув зубы и поджав бледные губы, продолжал играть негнущимися пальцами, как его штормило. Смит, обладавший слухом и бывавший на многих светских раутах, культурных вечерах и концертах, разбирался в музыке и потому без труда мог понять, когда Леви не попадал в ноты, но эти оплошности были не критичны и не омрачали звучание. Эрвин был приятно удивлен, узнав, что его таинственный незнакомец — талантливый музыкант. Он наслаждался игрой на фортепиано, а когда прозвучал финальный аккорд, начал аплодировать. Его поддержали другие. Эрвин надеялся, что сможет поймать взгляд Леви, боялся даже моргнуть, чтобы не пропустить это мгновенье, и ему это удалось. Их зрительный контакт длился чудовищно мало — абсолютно недостаточно для опьяненного эйфорией чувств Эрвина. Смиту хотелось как-то выразить свое восхищение Леви и его таланту. Идея подарить цветы артисту и человеку, к которому он испытывал непреодолимое притяжение в одном лице, показалась ему блестящей, так что затягивать Эрвин не стал.***
— Братишка? Братишка, очнись! — Тише, он пришел в себя. Леви, ты слышишь нас? Перед глазами рябило и сфокусироваться на чем-то конкретном было не просто. Тело так же нещадно ломило, и повернуть шею оказалось тоже не простой задачей. В голове путались мысли, и Леви с трудом смог припомнить, что произошло прежде, чем он потерял сознание. Мутные образы медленно приобретали очертания, и через некоторое время Леви все же смог рассмотреть перепуганные лица Фарлана и Изабель, нависающих над ним. — Братишка, как ты? Что с тобой? Он не ответил. Аккерман устремил взгляд в потолок и понял, что он совершенно точно находится на диване в своей комнате. Леви посмотрел на свою руку: он по-прежнему оставался в пиджаке, рукав не был поднят, значит, друзья ни о чем не догадались. Однако именно этот быстрый взгляд привлек внимание Фарлана. В следующее мгновенье они встретились взглядами, и каждый понял по глазам другого, что тайное стало явным. Фарлан дернулся, схватил Леви за руку и задрал рукав. У Аккермана не было сил, чтобы сопротивляться, хотя он очень пытался: — Блять, Фарлан, не трожь! — Покажи руку! Они бы сцепились, но у Фарлана был слишком большой перевес в силе в данный момент, и их драка была бы не дракой, а избиением. — Фарлан, ты что делаешь?! — заголосила Изабель, но умолкла в ту же секунду, как предплечье Леви было оголено. В комнате повисла тяжелая тишина. Все трое молча смотрели на то, как на руке Леви убывают секунды. — Ну и зачем ты это сделал?! Леви выдернул руку, зашипев от боли, и одернул рукав. Фарлан нахмурился: — Почему ты сразу не сказал? Аккерман, нахмурившись, поджал губы и отвернулся. — Леви! — Братишка, правда, почему ты молчал? Я даже подумать не могла, что… — Что все так хуево? И что я должен был сказать? «Ребят, я сдохну через двадцать четыре часа, будьте добры не беспокоить?» Что бы вы смогли сделать?! — Мы бы что-нибудь придумали! — не унималась Изабель, вскакивая от переполнявших ее эмоций. — И что, например?! Задушили бы меня раньше, чем я жалко загнусь?! Я не хочу, чтобы меня жалели! В глазах Леви отражались отчаяние и ярость. Тот взгляд, которым он одарил друзей после своих слов, заставил их молниеносно замолчать. Они более не могли перечить умирающему человеку. В комнате снова стало гнетуще тихо. Леви прикрыл глаза и выдохнул. Он пожалел о том, что так вспылил: они-то ни в чем не виноваты и хотели только добра. — Ты знаешь, где сейчас этот человек?.. Не успел Леви ответить, как в дверь постучали. Все трое повернулись в сторону источника звука. Ответа не последовало, так что пришедший вежливо постучал вновь. Фарлан отмер: — Да? — Прошу прощения, я… Дверь приоткрылась и на пороге появился мужчина с огромным букетом красных роз. Фарлан тут же посмотрел на Леви. У Аккермана на лице застыло такое выражение, что Фарлан моментально понял — это он. — Я зайду позже, — не ожидав увидеть еще кого-то, кроме Леви, сказал Эрвин. — Нет, нет, что вы, проходите, мы уже уходим, — заторопился Фарлан, порываясь к выходу. — Что? Нет! Куда? А как же Леви?! — суетилась Изабель, смотря то на Фарлана, то на Леви, который прибывал в таком шоке, что не мог не то чтобы ничего сказать — даже пошевелиться. — Изабель, нам пора, пойдем! Фарлан настойчиво потянул подругу за руку. Она не скрывала своего возмущения и открыто негодовала, однако Фарлан все-таки выволок ее из гримерки и, закрывая за собой дверь, обратился напоследок к Эрвину: — Всего доброго. — До свидания, — вежливо ответил Смит с улыбкой, после чего дверь захлопнулась. Эрвин еще с минуту слышал звонкий голос Изабель, который смолк после полукричащего, но неразборчивого шепота Фарлана. Смит встрепенулся, собирая мысли в кучу, прочистил горло и посмотрел на Аккермана. У того спирало дыхание и весь этот концерт его не волнован, от слова, совсем — Леви смотрел только на Эрвина, продолжая не верить своим глазам. — Простите за вторжение. С вами все хорошо? Вы плохо себя чувствуете? — вдруг спросил Смит, смотря на лежащего на диване Аккермана. — Нет, все в порядке. Небольшое переутомление, — неожиданно складно даже для самого себя выдал Леви и поднялся на ноги. Они снова замолчали. Эрвин, прежде чем зайти, придумал речь, но стоя вот так, лицом к лицу с Леви, отчего-то забыл, как складывать слова в предложения. Прежде подобного с ним не случалось. Как не раз говорил мистер Шмидт: "Язык у тебя, Эрвин, подвешен, что надо. Всегда найдешь, что сказать". Происходящее ставило Смита в тупик и противоречило пониманию самого себя. — А вы?.. — прервал тишину Леви. — Мое имя — Эрвин. Эрвин Смит. А вы Леви, верно? — Да. Эрвин протянул ему букет. Аккерман принял цветы, улыбнувшись. После этого обстановка вокруг перестала быть неловкой и напряженной, и Смит, так же улыбаясь, поспешил продолжить: — Я имел удовольствие присутствовать на вашем выступлении и был поражен вашим музыкальным талантом. Этот букет я хочу подарить в знак моего восхищения. Леви неловко кивнул. Его улыбка стала более широкой и уверенной. Аккерман бережно положил букет на стол. — ... и еще в качестве извинения за то, что не смотрел, куда пру. Опять повисла тишина, но вдруг Леви засмеялся. Эрвин тоже не удержался и прыснул со смеху. Аккерман поймал себя на мысли, что готов умереть за эту улыбку. Неужели он влюбился с первого взгляда? Или всему виной физиология хронометра? — Простите мои грубые слова. Я вспылил и тоже виноват перед вами. — Нет, вы ни в чем не виноваты. Леви не знал, как он сейчас выглядит со стороны, но ему казалось, что очень глупо. Кошмар. Но поделать с собой ничего не мог. Эрвин тоже. — Благодарю за букет, — всей душой желая продолжить разговор, сказал Аккерман. Смит улыбнулся шире: — Я хотел бы услышать ваше исполнение еще раз, если вы, конечно, не против. — Я выступаю здесь каждый вечер, завершая культурную программу. Буду рад видеть вас в числе гостей нашего заведения. — Тогда я приду завтра. — До свидания. Стоило только Эрвину отойти на некоторое расстояние, а Леви — выдохнуть, как дверь снова распахнулась. — Ого, Леви, это что, твой репетир?.. — с хитрым прищуром и плохо скрываемой улыбкой спросила Изабель. Леви молча продолжал смотреть на букет. Он уже знал, что сейчас будет, и был морально готов: эти двое не отстанут, всю плешь проедят, пока не узнают все интересующие их подробности. — Леви, мы сгораем от нетерпения, — подключился Фарлан, закрывая за собой дверь. — Давай, Леви, расскажи нам все! Что это за красавчик? «Нужно что-то с цветами придумать. Куда их поставить?..» — пытался игнорировать налетевших на него друзей Леви, но отвязаться от них было не так-то просто — точнее, невозможно. Леви вздохнул: — Его зовут Эрвин. — Иииии?.. — ожидающе протянули Фарлан и Изабель в один голос. — И все. Мы столкнулись с ним перед моим выступлением. Он зашел извиниться и подарить цветы. Ему понравилось, как я играю. Леви снова замолчал. Он коснулся кончиками пальцев алого лепестка розы. Аккерман подумал, что такой роскошный букет, должно быть, стоит очень дорого. — Леви, а как самочувствие?.. Твое время?.. — неуверенно спросил Фарлан. Аккермана как громом ударило. Он так увлекся происходящим, что не заметил, как прошли все его недуги. Леви задрал рукав рубашки и точно — отсчет остановился. Значит, его не отвергли?.. Все обошлось? Леви был так поражен этим фактом, что у него округлились глаза и брови поползли вверх от удивления. Он показал друзьям предплечье. Минуту все трое стояли, как вкопанные, а потом Изабель, подпрыгнув, завизжала так, что парни вздрогнули от неожиданности: — Поздравляю, Леви! Я так рада за тебя! Она бросилась к нему на шею и крепко-крепко обняла. Леви нерешительно обнял ее в ответ — он все еще не мог поверить собственным глазам. Неужели завтра наступит? Фарлан подошел и обнял сразу двоих. У всех глаза были на мокром месте от счастья. — Мало того, что у вас все взаимно, так ты еще и такого красавчика отхватил! Ты просто невероятный везунчик! Я тебе так завидую! Как ты, говоришь, его зовут? — не унималась Изабель. — Эрвин Смит. — Кажется, я слышал о нем… И даже видел по телевизору… — Фарлан задумался ненадолго, после чего продолжил, — Леви, твой репетир занимает должность пресс-секретаря Вирэи. Изабель присвистнула. Леви не нашел, что на это ответить. Аккерману было глубоко все равно, кем был Смит. Главное, что Эрвин появился в его жизни, которая теперь обрела смысл.***
По возвращению домой, Эрвин не обнаружил Мари в спальне. Никогда прежде миссис Смит не бодрствовала в половину пятого утра, так что Эрвин решил найти ее и удостовериться в благополучии. В особняк Смит вернулся в отличном настроении с ощущением, что мог свернуть горы. Мари, в свою очередь, не порхала на крыльях любви… Эрвин нашел ее в малом зале, сидящей на кресле без какого-либо занятия и просто смотрящей в окно. Мари слышала его шаги, но не повернулась, когда супруг вошел в залу. — Мари, с тобой все хорошо? — Да, — тихо ответила она, прикрыв глаза. Миссис Смит хотела сказать, что не ложилась спать специально, хотела дождаться его, но успела вовремя закрыть рот. Сидя в этом кресле уже несколько часов, она бесконечно корила себя за простодушие. После вчерашней близости с Эрвином, она почему-то наивно полагала, что у них все наладится, но он опять пришел под утро... Сначала она действительно ждала. Мало ли, какие у супруга возникли дела и сложности на работе. Но время шло и шло. Час, два, три ночи... И хотя она уже перестала ждать, с места все же не сдвинулась. Мари теперь хотелось знать, каков его предел. Во сколько Эрвин вернется домой? Насколько она ему безразлична? Мари чувствовала себя очень глупой и опустошенной. Ответом на ее последний вопрос было – абсолютно. Помимо этого, была еще одна причина, почему у Мари испортилось настроение: — Отец звонил. — Что хотел? — Приглашает нас на ужин. Хочет извиниться. — Ты хочешь пойти? — Не знаю, — честно ответила она после некоторого молчания. — Мари, ты должна решить сама, я поддержу любое твое решение. Если ты не готова, я поговорю с ним и все объясню. Она потупила взгляд. Одиночество грызло миссис Смит изнутри, а последние месяцы уже обгладывало кости. У Мари не было подруг, мужа, считай, тоже и единственным близким человеком оставался отец, несмотря ни на что. — Да, я хочу. — Хорошо. Мари встала с кресла и направилась к двери. Проходя мимо Эрвина, она притормозила и прошептала: — Доброй ночи. — Доброй.***
Отец Мари лично встретил их у порога, нервно шагая из стороны в сторону. Не дав гостям снять верхнюю одежду, он тут же принялся обнимать дочь и пожимать руку зятю. — Простите меня, дурака старого, за тот вечер. Заработался, нервы уже не те. Мари, дочка, прости. — Ладно, папа, все в порядке. Ужин проходил спокойно. Мистер Шмидт даже вел себя уважительно со слугами: не повышал голос, говорил «спасибо» и «пожалуйста». Мари, стоило ей только сесть за стол, взялась за бокал. Служанка-официантка сию же секунду услужливо наполнила миссис Смит бокал, и та быстро его осушила. За первым последовал второй и далее — по очереди. Такое поведение для Мари было не то что не характерно — это нонсенс. Она почти не пила, лишь изредка на званых вечерах и то, максимум, бокал шампанского в качестве приличия. Ужин у мистера Шмидта продолжался. Мари хохотала на весь зал. Она без конца говорила по поводу и без, ни о чем и обо всем на свете, невпопад смеялась и пила. Пила. Пила. Мистер Шмидт тоже был весел и разговорчив, но не взял в рот ни капли алкоголя, чтобы не испортить все, как в прошлый раз. Эрвин больше молчал, отвечая только тогда, когда его спрашивали. Сам беседу не заводил и то и дело смотрел на часы. Он боялся, что не успеет на выступление Леви. Обнадеживали только слова Аккермана о том, что он завершает культурную программу. По расчетам Смита, у него был еще час-полтора. Из раздумий его вывел звонкий голос Мари: — Ты куда-то опаздываешь? — спросила она, чуть качнувшись. — Нет, все в порядке. — Мне бы очень не хотелось портить разговорами о работе такой замечательный вечер и твое прекрасное настроение, Мари, но я бы хотел поговорить о делах. Эрвин, я планирую внести очень важную поправку в конституцию. Мы давно обсуждали ее с некоторыми сенаторами, но не спешили обнародовать, но на фоне происходящего нужно поторопиться и как можно скорее воплотить задуманное в жизнь: беспорядки в стране продолжаются, и хронометров нужно как следует приструнить, чтобы мелкие стычки не превратились в масштабное восстание с целью свержения власти. В ближайшее время я планирую представить реформу сенату. В связи с этим я бы хотел, чтобы вы усилили охрану. — Хорошо, я займусь этим. — Да ладно тебе, папа, ты преувеличиваешь. Все будет нормально. Кто решится напасть на сенаторский дом? — Это мера безопасности. Самонадеянность может дорого обойтись. Мари надула губы. Ей, на самом деле, было все равно. — Лаура, будь добра, налей мне еще. — Мари, может, хватит? — вмешался Эрвин. — Дорогая, действительно, ты уже много выпила. — Нормально я выпила, — безразлично отмахнулась Мари, — Лаура, налей. — Мари… — Да что вы пристали ко мне! Я сама знаю, сколько мне пить! Папа, ты так здорово спелся с Эрвином против меня! Может, это вам стоило пожениться друг на друге и решать свои рабочие вопросы хоть целыми днями, а не делать из меня посредника?! — закричала Мари, подскочив с места так, что ближайшие приборы и посуда подлетели вслед за ней и зазвенели, — Я все равно лишняя! Я… Мари вдруг замолчала, поджав губы. Она медленно опустилась на место и заплакала, спрятав лицо в руки. В зале повисло гробовое молчание. Эрвин коснулся плеча Мари, но она выдернула его. Смит руки не убрал, и супруга все же позволила приобнять себя. — Мы поедем домой, мистер Шмидт. — Да, пожалуй. Я провожу. Мари тихо плакала до самой прихожей. Успокоилась она только тогда, когда села в автомобиль. Мистер Шмидт с Эрвином перекинулись последними словами, пожали друг другу руки на прощание, и Смит сел в машину на заднее сидение рядом с Мари: — Поехали домой, Николас. Водитель кивнул. Мари громко шмыгнула носом и прикрыла глаза. Из-за кочек ее качало из стороны в сторону. Тело миссис Смит слушалось неохотно, вестибулярный аппарат дал сбой, и Мари никак не могла противиться качке и потому качалась по инерции. — Мари, положи голову мне на плечо. Она уже открыла рот, чтобы отказаться, но потом резко передумала. Мари проспала на плече Эрвина всю дорогу, он же все чаще смотрел на часы. Времени в обрез. Смит передал сонную супругу на руки служанкам, велел уложить ее в кровать и следить за ее самочувствием, а сам вернулся к Николасу и сказал ехать в «Альтаир» и как можно скорее. Он катастрофически опаздывал и боялся, что не успеет. Благо, дороги были полупустыми, и Николас мог разогнаться. Смит потратил еще минут десять, остановившись у цветочного магазина по пути. Бесцеремонно протолкнувшись сквозь толпу, Эрвин добрался до сцены, где Леви уже занял место у фортепиано, но, кажется, медлил и играть еще не начал. Успел. Леви ждал его. Аккерман то и дело весь вечер поглядывал из-за кулис, но одно из мест по-прежнему пустовало. Вокруг было шумно и оживленно, но один столик с табличкой "Бронь" был абсолютно одинок внутри кипящего жизнью зала. Леви было страшно. Он, конечно, пытался убедить себя, что Смит может просто опаздывать — все же он уважаемый, занятой человек, мало ли, что могло случиться, но внутри крысой засела мысль, что Эрвин не придет, потому что не хочет, и что все произошедшее вчера — ложь и жестокий розыгрыш. Чувство беспокойства росло и превращалось в страх. И когда пришло время выходить на сцену, Леви все еще тешил себя надеждой, что Эрвин пришел, но, выйдя в свет софит и вновь обнаружив пустое место, ощутил, как внутри что-то громко ухнуло. Леви чувствовал себя абсолютно опустошённым и не способным попадать пальцами по клавишам. Выдохнув, он все же присел за фортепиано. Он держал руки навесу, не начиная играть. Леви хотел успокоиться. Он хотел радоваться тому, что все еще жив и время на руке не начало обратный отсчет, а остальное не важно. Значит, все не так плохо. Внушая самому себе эту мысль, Леви дал своей надежде последний шанс и позволил себе последний взгляд в зал. В этот момент он увидел его. Запыхавшийся и взъерошенный, в обнимку с букетом, он сидел за тем самым столом и ожидающе смотрел на него. Губы Леви нервно дернулись и невольно растянулись в улыбке. Эрвин улыбнулся в ответ. Музыка плавно полилась из-под изящных пальцев пианиста. Леви казалось, что это его лучшее выступление. Аккерман встал из-за фортепиано, поклонился. Смит тут же поднялся с места и, подойдя к сцене, протянул букет. Они обменялись взглядами и улыбками, Леви принял цветы и скрылся за кулисами. Уткнувшись носом в благоухающий букет, Леви посетила мысль о том, что все опасения напрасны и что сомневаться в Эрвине он больше не станет. Отточенный годами, острый, как бритва, инстинкт самосохранения притупился о сердечные чувства. И Леви позволил себе эту слабость. Смит приходил все последующие дни на каждое выступление, всегда с цветами, так что Фарлан уже начинал шутить, что в гримерке Леви можно открывать цветочный магазин. Изабель тоже была несказанно счастлива за друга. После выступлений Аккермана они со Смитом проводили всю ночь напролет в гримерке. Иногда компанию им составляли Фарлан и Изабель — они быстро нашли общий язык с Эрвином. Смит в принципе никогда не кичился своим положением в обществе, и сейчас тоже не позволял себе ничего лишнего: ни одного грубого слова или какого-то намека, в общем, вел себя, как с равными по статусу, и иерархии, сложившейся в обществе, не ощущалось. Эрвин был дружелюбен и открыт, чем быстро расположил к себе друзей Леви и заслужил их уважение и доверие. Они говорили обо всем, кроме политики, ловко уходя от темы хронометров и репетиров. Эрвин не интересовался часами Леви, тот тоже не затрагивал эту тему. И хотя у Аккермана не доставало образования, Леви был далеко не глуп, и Эрвину это очень нравилось, как и острота его языка. Помимо разговоров Смит и Аккерман с легкостью могли позволить себе просто молчать в компании друг друга, не ощущая и толики дискомфорта и неловкости. Достаточно было того, что они вместе. Леви не хотел, чтобы Эрвина видел кто-то еще из других артистов и тем более сам мистер Остерман, руководствуясь золотым правилом «счастье любит тишину», поэтому в свою гримерку он проводил Смита через запасный выход. Эрвину было все равно — он был готов залезать через окно, если бы Леви попросил, лишь бы их свидания продолжались. Конечно, остаться абсолютно незамеченными было невозможно — чего стоили только одни букеты, привлекавшие неприлично много внимания, но Леви старался, как мог. В тот вечер, по обыкновению, после выступления Аккерман, держа в руках огромный букет, направлялся в гримерную. Дверь, ведущую на задний двор, он предусмотрительно открыл заранее, так что оставалось дождаться Смита. На улице было довольно холодно — сентябрь выдался далеко не теплым и солнечным. Уже несколько дней подряд шел дождь, и в лужах на асфальте играл свет неоновых вывесок. Стоило Эрвину выйти на улицу, как ему в лицо ударил порыв ветра, но надевать верхнюю одежду он не стал. Обогнуть "Альтаир" занимало около двух минут. Смит завернул за угол, когда его окликнул незнакомый грубый голос: — Эй, мужик, время не подскажешь. Эрвин обернулся. К нему приближалось трое крепких мужчин недоброй наружности. Так как помимо Смита в переулке никого не было, обращались лично к нему и, очевидно, лично у него назревали проблемы. — Половина первого, — посмотрев на часы, бесцветным тоном ответил Эрвин. Услышав шаги, Смит, не оборачиваясь, понял, что сзади подошли еще два человека и его взяли в кольцо. Намечалась драка, причем нечестная. Эрвин сохранял завидное спокойствие, не теряя лица, однако, про себя прекрасно осознавая, что с пятерыми ему не справиться. Будь бы их двое-трое, он бы смог, но пятеро — не потянет. Самый главный из них, тот, что подал голос первым, вышел вперед и оказался в двух шагах от Эрвина. — Хорошие часы, — заметил мужчина, — Купил их на выигранные в покер деньги? — На зарплату. Игра в покер не является моим основным источником дохода. Скорее, хобби. — Вот как. Значит, наебывать людей на бабки в карты — это твое хобби? — Точно. — Хорошо, я понял. Эрвин был готов к удару и ловко увернулся, когда мужчина замахнулся. Смит ударил ему под дых и отправил откашливаться, толкнув в сторону. Тут же на Эрвина налетел следующий, но Смит ударил его в нос быстрее и даже атаку сзади смог предотвратить, поставив подножку, однако этого было недостаточно. В следующую секунду на него налетело сразу несколько человек и справиться с таким количеством в одиночку было невозможно. Все произошло очень быстро. Удар, еще и еще. Несколько по лицу, потом в живот. Он упал на грязный мокрый асфальт и, прикрывая голову руками, получил еще несколько ударов ногами по ребрам. Когда нападавшим количество отвешенных пинков показалось достаточным, самый главный из них торжественно произнес: — Привет от господина Эрена Йегера. Последний удар пыром оказался самым мощным. Мужчина сплюнул на асфальт неподалеку от головы Эрвина, и все пятеро нападавших быстро скрылись. Смит еще некоторое время провел без движения, будучи не в состоянии пошевелиться. Скрипя зубами, Смит разогнулся и открыл глаза. Удостоверившись, что они ушли, он попытался подняться на ноги, но боль по всему телу уложила обратно на асфальт. Теперь Эрвин оказался лежащим на спине и смотрящим на черные тучи. Он чуть приподнялся на руках, однако уже не был так самонадеян и потому поставил себе менее сложную цель — доползти до стены. Чайник засвистел и пора бы уже разливать по кружкам кипяток, а Эрвина все не было. Аккерман решил выйти на улицу. Холодный ветер плетью хлестнул по лицу, вынуждая прищуриться. Леви огляделся. — Эрвин? Смит сидел у стены, забросив голову, с сигаретой в зубах. Кровь из разбитой губы была размазана по всему лицу, капнула на ворот порванной грязной рубашки. Руки Эрвина чуть тряслись, когда он вытащил изо рта сигарету. Он сплюнул кровь. На испуганный взгляд Смит ответил: — Все нормально. Леви, стиснув зубы, забросил руку Эрвина себе на плечо. Опираясь на Аккермана и придерживаясь второй рукой за обшарпанную кирпичную стену, Смиту удалось оказаться в вертикальном положении. Леви довел Эрвина до гримерки, усадил на диван. Тот упал на него тяжелой ношей, зажмурившись от прокатившей по всему телу волны боли и сдержав ругательства. — Нормально? — Да. Аккерман на минуту вышел, а когда вернулся, держал в руке пакет. Он отдал его Смиту, и тот с улыбкой прочел, что это были замороженные овощи. — Приложи… куда-нибудь. Хуй знает куда, на тебе живого места нет, так что выбирай самый большой синяк. Эрвин горько усмехнулся и для начала приложил пакет к голове. Ледяной «компресс» был как нельзя кстати, и Смит испытал невероятное облегчение. Как заново родился. Леви полез в шкаф. Выудив оттуда коробочку, служившей аптечкой, он вернулся к Эрвину. Аккерман достал вату и, смочив ее антисептиком, приложил к царапине на лице Эрвина. Тот жмурился, но терпел. — Сколько их было? — Пятеро. — За что? — Обидел одного избалованного мальчика. — Ясно, — а после минутного молчания добавил, — Уебки. Леви бережно обрабатывал одну ссадину за другой. Эрвин, приложив овощи к ребрам, наблюдал за тем, как тонкие пальцы пианиста неуловимо касались его лица. На лице Леви застыло строгое выражение, овеянное нежностью и заботой. Эрвин смотрел на него, изучая каждую деталь, а когда дошел до глаз, столкнулся с Леви взглядом. Положив уже согревшийся пакет с овощами себе на ногу, Смит взял руку Леви за запястье и поцеловал внутреннюю сторону ладони. Они не разрывали зрительного контакта, пока Леви, прикрыв глаза, не коснулся губ Эрвина своими. Это был очень осторожный, мягкий поцелуй. Рука Эрвина легла Леви на щеку. Большой палец огладил скулу. Взгляд в глаза — признание. — Будешь чай? — С удовольствием.