"Ужасный волк" в клетке

***

      Я хоть и слаб, но стойкости у меня гораздо больше, чем у любого другого жителя этого мира. Боль бьет в висках, отдает в зубы, и кажется, что кости черепа готовы треснуть от подобного воздействия. Но этого не происходит, а сама боль концентрируется на переносице, уходит внутрь и там уже пропадает. А потом все начинается заново, вновь и вновь проходя небольшой замкнутый круг.       Глаза с трудом открываются, и я вижу Алексиуса, который смотрит на меня с несколько смешанными чувствами злости, удивления и любопытства.       Как у любого мага, любопытство — его сильная сторона, и она превалирует над ним. Я почти уверен, что, если бы Корифей не приказал не убивать меня — Алексиус давно разложил бы меня на разделочном столе и вскрыл на живую, в попытке выяснить причину моей стойкости.       Я вновь повисаю на цепях, стараюсь отдышаться перед следующим заходом. Маг ходит мимо меня взад вперед и о чем-то сосредоточенно думает. Голоса доносятся словно издалека.       Иногда я даже радуюсь своей лысой башке: меня нельзя схватить за волосы и приподнять голову, чтобы заглянуть в глаза. Но Алексиус находит выход: он свернутой плетью цепляет мой подбородок и с силой заставляет поднять голову, а с ней и взгляд. Присаживается на корточки передо мной и вглядывается в мои простые серо-голубые глаза. В них нет ничего божественного, нет горящих искр или всполохов, которые он, видимо, ищет. Злится. Бьет наотмашь по лицу плетью, заставляя сплюнуть на пол кровью из разбитых губ.       Вкус собственной крови стал уже привычен. Но легче от этого не становится. Сплевываю еще раз. Сейчас, по плану, человеку должно уже надоесть измываться надо мной и меня снова потащат в клетку. Жду момента почти с нетерпением.       До ушей доносится разговор: один говорящий точно Алексиус, второй мне незнаком. Это новый голос. Приподнимаю голову и пытаюсь рассмотреть чужака. Это храмовник, или, если точнее — бывший храмовник, так как его доспех почти полностью порос кристаллами красного лириума. Вот же дрянь какая вылезла на поверхность за время моего отсутствия.       Храмовник и маг спорят, и предметом спора являюсь я. Алексиус отстаивает свою точку зрения по поводу меня, пришлый храмовник же утверждает, что тот слишком долго возится, а Старшему нужны результаты. И как можно скорее. Маг оправдывается, но рыцарь его не слушает.       «Красный лириум, — произносит храмовник. — Напои его красным лириумом. Если до сих пор он просто на него воздействовал извне, то теперь станет изменять саму сущность. Посмотрим, сколько он сможет продержаться, когда его собственное тело перестанет ему подчиняться, а разум обратится к нашему повелителю».       «Я не могу предугадать последствия, — возражает маг. — Ранее исследования проводили только на рядовых чародеях. Результат может быть непредсказуемым!»       «Но это будет хоть какой-то результат, — холодно резюмирует храмовник. — Приступай!»       Отвратительный запах растворенного красного лириума залил собой все большое помещение, проникая в легкие, въедаясь в оставшуюся одежду и обнаженную кожу. Режет глаза и раздражает ноздри. Мысль о том, что это пойло сейчас станут заливать в меня насильно заставило неприятно передернуть плечами, что было весьма сложно во все еще подвешенном положении.       Двое приспешников Алексиуса сильно задирают мне голову и пытаются разжать чуть ли не судорогой сведенные челюсти. Я понимаю, что у них получится, как только острие стального кинжала слегка царапает мне нижнюю губу, цепляет верхние зубы и давит вверх. Много не надо. Отвратительная темно-алая теплая жидкость попадает на язык, заливает рот, но глотать я отказываюсь. Пойло проливается вокруг, капает на пол и затекает в нос. Приходится сглотнуть, чтобы не захлебнуться, чем и пользуются люди.       Жидкий лириум обжигает пищевод по всей длине, горячим камнем ложится в желудке, а у меня начинает дико кружиться голова. Тело борется с ядом, и я чувствую, как он растекается по моим жилам. Мне плохеет сильнее. Меня неудержимо рвёт и желудок сам очищается от отравы. Неожиданно проваливаюсь в обморок. Без сознания поить не смогут…       Прихожу в себя в Тени. Не удивляюсь, но понимаю, что лежу на боку. Пытаюсь подняться, но быстро осознаю, что у меня сейчас не две, а четыре ноги. Я смотрю по сторонам и понимаю: у меня видят лишь два глаза, словно остальные четыре ослепли. Волчье тело непривычное, но гораздо более легкое, нежели эльфийское.       Делаю несколько шагов, привыкая переступать не двумя ногами, а четырьмя лапами. Стараюсь не путаться в конечностях, но пару раз забываюсь и валюсь набок. На третьей попытке уже вполне уверенно перебираю лапами и даже ухитряюсь перейти на легкую трусцу. А потом просто срываюсь на дикий бег, словно могу убежать здесь от своих горестей. Острые когти разрывают местную почву, а окрепшие лапы несут меня по Тени, словно я никогда не покидал ее так надолго.       В мире Тени тихо. Она тоже изменилась за прошедшее время. Я бегу и вдруг резко замираю. Поворачиваю голову из стороны в сторону и пытаюсь понять, что заставило меня остановиться. Я вижу фигуру, хотя, скорее фигурку.       Она кажется мне смутно знакомой. Приглядываюсь. Даже делаю несколько шагов вперед.       Прямо передо мной на земле сидит маленькая девочка с острыми ушками и увлеченно что-то карябает палкой перед собой. Я не вижу ее лица, так как она сидит ко мне спиной, но я уже знаю — кто это. Девочка не тень прошлого, как я предположил изначально, она — живая.       Да, я знал, чувствовал: с Лавеллан что-то не так. Что она как-то отличается от остальных, ныне живущих эльфов; мне даже отдаленно казалось, будто знаю ее гораздо дольше, нежели те месяцы, когда мы познакомились у разверзнувшейся Бреши.       Время в Тени не аксиома, оно изменчиво, непостоянно. Время здесь может течь в любом направлении, тут можно увидеть как будущее, так и прошлое. Встретить мертвых, живых и еще не родившихся.       Я обошел сидящую девочку, чтобы увидеть ее лицо и удостовериться в своей догадке. Дитя подняло на меня свои изумрудные глаза и беззаботно рассмеялось, совершенно не пугаясь ужасного черного волка перед собой. Она протянула ко мне свои крохотные ручки и попыталась ухватить за нос. Я сначала было отпрянул от неожиданности, но увидев что в глазах девочки навернулись слезы, вновь опустил к ней морду и позволил, цепляясь за короткую шерсть, встать на ножки.       Юной Лавеллан на данный момент едва исполнилось года три, но это абсолютно точно была она.       Неожиданно, многое встало на свои места. Особенно то, как Якорь «выбрал» именно ее, и как она выжила при взрыве на Конклаве.       «Сноходец. У нее были зачатки способностей сноходца, — думал я, сидя рядом с девочкой и глядя в зеленоватую даль Тени. — Помнит ли она хоть что-то из того, что увидела здесь в глубоком детстве? Или она и сейчас обладает умениями ходить по Тени, и именно по-этому так интересуется всем, что с ней связано?..»       Меня грубо выдергивают из мира Тени, и я снова прихожу в себя в теле эльфа. Все вокруг воняет растворенным красным лириумом, что говорит: останавливаться и сдаваться люди не намерены. Они вольют в меня жгучий алый яд и посмотрят, во что я превращусь.       Мне очень не хочется это узнавать…