Oh, don’t ask why

Иронично, что сейчас играла «Hotel California» группы Eagles, несмотря на то, что место, куда собиралась Барбара, копошась в огромном фургоне, было далеко от Калифорнии. Слишком далеко. Колючее, почти забытое, заставляющее всех расспрашиваемых о нем людей хмуриться, смутно припоминая его очертания. Барбару привлек размер, попытка пиков крыш процарапать небосвод, как с готическими соборами, а еще мрачный, отлично коррелирующийся с темой представления, – неизвестно, живого или записанного на пленку, – подтекст: кости полегших там индейцев, на которых более столетия назад танцевала американская элита исчерпывающе захватили девушку, украдкой накидывая фантазии и доработки в черновой план, пока пара однокурсников помогали ей загрузить коробки в багажник. «И не влом тебе в такую даль переться? Да и страшновато одной...», — пыхтел сухопарый черноволосый парень, сдувая челку с взмокшего лба и снимая зацепившиеся провода с ручки двери. «Скажи спасибо американским архивам по градостроительству, где не сохранилось ни одного даже устаревшего чертежа такого неебически большого здания. И это при том, что сотрудник местного департамента мне сказал, что там на носу реставрация», — переняла недовольную, возмущенную манеру Барбара, пихая края чемоданов в надежде закрыть наконец ее любимый, пусть и не новый мусоровоз, в котором она едва ли не жила; там умещалось все ее немногое, но ценное имущество в этой стране. «Ты обмеры в одиночку будешь лет десять снимать. У меня дед, кажется, ездил туда отдыхать, — отозвался другой парень, сидящий на каменном бордюре и потягивая электронную сигарету, приторно-сладковатым запахом оседающую вокруг. — Огромный этот Оверлук... И, признаться, оттого неудобный. Неудивительно, что его бросили». «Лазерная рулетка и множество суток в глуши, где ничего не происходит, и даже такая лентяйка как я засуетится, — завершающе, в ожидании остановилась Барбара, уперев руки в талию и понимая, что пора прощаться. — Плюс, там где-то поставили вышку лет пять-семь назад. С моим оправданно дорогим модемом не останусь без Нетфликса и порно», — она будто утешала себя, на самом деле слегка волнуясь. Несмотря на то, как топографический кретинизм таял при необходимости, ей никогда прежде не приходилось бороздить дороги через горы или лес, легкую надежду внушал тот факт, что цивилизованная дорога к отелю вела всего одна, не заблудиться. «Если там что-то прояснится, держи в курсе. Будет время, пошлем за тобой кого-нибудь», — они прощались так, будто увидятся завтра, что отдалось непривычным, как поворот винта против резьбы, чувством, впрочем, ушедшим, как только кряхтящий мотор завелся, и машина тронулась. Огромный запас музыки и раздражающе спокойный путь исправно поддерживали в Барбаре равновесие, ощущение рабочего плана, заверяющее мелькающими заправками: на некоторых из них она останавливалась, сверяясь с навигатором и жуя лежащие в бардачке уже третий год листья нори, прихваченные из японского ресторана через дорогу от университета. В кипяток из чашки, поставленной на обшарпанную стойку в смежном кафе, она подсыпала иссушенные веточки сибирского чая, причисляемого здесь к медицинским стимуляторам. Американский кофе она находила бесполезным, романтизированным и, в конце концов, невкусным, что делало ее еще бОльшим чужаком, чем была на самом деле. Путь тянулся как самая химозная, непредназначенная для еды жвачка, и Барбара боялась утратить силы до того как доберется, зная, что даже на богом забытом серпантине лучше не ночевать в ее положении. Заправки закончились, уступая ухоженные пустоши хвое, растущей ввысь, асфальт с бледнеющими охристыми сплошными все чаще петлял и шел в основном в гору, вынуждая Мелевски бегло смотреть на часы и прибавлять газу, опрометчиво замечать, на каком НЕ-легке она поехала, побоявшись оставить хоть одну пуговицу в некогда бывшем домом общежитии, откуда ее выселили, или у знакомых. Параноидальная мысль, стискивающая запястье вновь засвербела: «Вдруг пригодится». Развлечений там не предвиделось, девушка знала, что рано или поздно брошенный на силу природы отель будет обойден вдоль и поперек, оставит ее в непереносимой тишине, как она надеялась, которая заставит ее работать. Летний вечереющий ветер встретил ее у подъездной, заросшей сорняками поскрипывающей под колесами дороги, где возвышался широкий, массивный замок, будто повторяющий рельеф гор своим абрисом, утопающим в темноте – крохотные фары не могли его объемлить, вырисовывая как нескончаемый, холодный, неоживший после долгой мертвой зимы. Как любитель кино, в том числе крепких по атмосфере ужасов, Барбара невольно сравнила свои впечатления от увиденного с тем, чего добиваются в своих творениях режиссеры. Оверлук казался первобытным, не таким ужасающим как можно было допустить, – лишь безмолвной, многоглазой равниной. Барбара не гасила свет, силясь выйти из фургона и пройтись до парадного входа, судя по щели, с сошедшими от времени с петель дверьми: желание размять затекший зад от долгого сидения явно не побеждало подступившую трусоватость, приглушенную под гнетущим видом здания музыку вовсе не хотелось выключать, хотя то было неизбежно. Сжатые в пальцах, спустившиеся с шеи наушники с досадой убраны в карман, Мелевски не могла в свой первый заход избегать всевозможные шумы. Открыв письмо на телефоне с инструкциями по включению генератора, как говорят, еще работающего, и, включив фонарик, Барбара нацепила очки и вышла, сосредотачиваясь на собственном дыхании. Затхлость плесневелой пеленой оседала под ногами, облепляла трепыхнувшиеся от ее прихода кованые люстры, дрожащими нитями паутины заманивая к себе, в коридор холла, прямо в пасть к красным дверям лифта. Оверлук будто слегка повело от собственного вздоха, девушке это напомнило то неуловимое движение задремавшего в ожидании тебя человека, как он резко отрывает голову от руки на столе, залитой слюной. Дома ведь так не могут, правда?... Барбара чертыхнулась, прийдя в очевидный тупик одного из ответвлений фойе, ведущий из зала к высоким дверям, в темноте неопознанным, однако полу-обнаженные ноги ощутили что-то теплое и влажное, неожиданно, но почти плавно коснувшееся кожи, заставив дернуться, инстинктивно отпрянуть, как от волны. То и была волна, на мгновение, в отблеске фонарика сверкнувшая красным. Красная волна из-за красной двери. Сквозняк, усталые глаза, воображение, затараторила про себя Барбара, мимолетно молясь о клише-скрипах чуть позже, не сейчас, когда она и без того преодолела себя. Ее не напрягла податливость устаревшей техники, дутым железом затрещавшей под ее пальцами, поворачивающими все отысканные рычажки и рубильники, свет вытянутых ламп служебных помещений включился, как девушка с сомнением отметила, чуть раньше, чем она до чего-либо дотронулась – так виднее, при свете, вопрошает Оверлук, то ли издеваясь над неожиданным посетителем, то ли заботясь о нем. Барбара выключила телефон с чудесно держащимся одним процентом зарядки, уже осознаннее двигаясь по коридорам даже спустя столько лет предательски светлого голубого цвета, покрывшихся тончайшей сеточкой трещинок и кое-где поредевшего. Невзирая на тотальный упадок и одиночество, здание отлично сохранилось – девушка поражено, пусть устало и невнимательно, рассматривала сохранившиеся предметы декора, наличники и стулья истинной американской эклектики явно пощадили время и непришедшие в свое время мародеры. Устраивать себе экскурсию не было сил, несмотря на любопытство – девятичасовая поездка победила, как марионетку ведя Барбару захватить сумку с вещами первой необходимости и отыскать в этом дворце хоть одну выжившую кровать. Включённый по всему зданию свет внушал тень доверия, так или иначе, не переставая пугающе интриговать своими поворотами за угол, ведомыми этническими орнаментами на стенах и полу. Девушка утомленно поплелась в общую залу, высматривая лестницу – пользоваться лифтом, особенно после такого вещественного видения, было рискованно. Обнаружив витые перила и развилку виднеющегося второго этажа, девушка успокоилась, машинально присев на уголок дубового огромного стола и закурив. Здесь свет падал менее стерильно, теплым полумраком, сгущаясь с пылью, убаюкивая зрителя нежной гаммой и невероятно высоким потолком, отчего глаза закатывались, утягивая за собой расслабившийся слух от мерного гудения старых комнат. Такие моменты бездействия возвращают Барбару к ощущенческим домыслам: она рассчитывала найти здесь лютую свалку, однако здесь будто совсем недавно жили люди. Просто уволили всех горничных. Мелевски нерешительно крикнула в пустоту, проверяя эхо массивных белых стен, покрытых фресками. И еще раз, уже смелее, оставшись довольной простором, отражающим звонкий голос, которому в ответ что-то почти так же звонко дернулось, не похожее на уведомление на телефоне или на классические шаги/шорохи/вздохи. Совсем рядом, ненавязчиво, но громко. Печатная машинка одиноко стояла на другом конце стола, немая и вросшая в поверхность, с пропущенной до конца лентой с залипшей клавишей точки. Звонок окончившейся строчки. Барбара не успела испугаться, ноги неспешно приволокли ее к машинке и пепельнице рядом с парой-тройкой бычков, светлых, со свежими следами никотина на фильтре, влажные, будто кто-то только что их выкурил. Нахмурившись, Мелевски торопливо оставила в ней свою истлевшую сигарету и направилась к лестнице, украдкой надеясь на то, что ей не понадобится ключ с ресепшена. И что здесь больше никого нет. Комната 189 выбрана наугад, оказалась двухместным номером с претившими пропорциям прямоугольными окнами, дублирующими дикого цвета ковры и мебель в своем отражении, с мутными как от тумана фонарями по периметру. Их свет едва касался мохнатой лиственной изгороди – высокой стены, уходящей вдаль – кому пришло в голову, подумала Барбара, строить здесь подобие французского паркового лабиринта, таких пугающих размеров? Прогуляться в нем явно не так весело, как задумывалось. Клубы пыли вздымались всякий раз, как она стучала по до сих пор идеально застеленной кровати, рассчитывая хоть как-то спасти положение, ибо спать в машине означало пустую трату небывалого пространства. Она знала, куда едет. Постелив привезенный с собой плед вместо снятого пурпурного покрывала, Мелевски не особо брезгливо забралась на в меру проскрипевший матрас, вновь бестолково осматриваясь. Все в этом месте напрягало не столько фантазиями, навеянными фильмами ужасов, сколько своим абсурдизмом при подборе дизайна, антуража и самой площади в целом, каждый угол противоречил пунктирам на стенах, спелость и свет номеров спорил с вычурным и путанным коридором, а выбитая пыль – со свежими бычками сигарет, которые уже не выпускают в такой окантовке. То, что ей нужно.