***
— А я Аленку на музей уломал, — победно заявляет Серафим, когда они с Глебом встречаются после уроков. — Радость то какая, — ворчит Глеб и нервозно выдыхает пахучий пар из своей электронки. Алену он мягко говоря недолюбливает. Или с... того случая, или вообще по жизни. Факт остается фактом. Глеб недоволен. Он снова успел где-то отхватить и теперь шмыгает носом, растирая кровь по лицу все той же своей любимой олимпийкой. Говорит, сцепился с какими-то пранкерами из тиктока. Наверное, снова жестко троллил в комментах. Глеб вообще никогда в выражениях не стесняется, а Серафим сдержаннее. Но драться они любят, пожалуй, одинаково. И не будь эта стычка Глеба с тиктокерами такой стремительной, Серафим бы сейчас шмыгал носом вместе с ним. А так, единственное, что он может сделать, так это предоставить раковину у себя на хате. Вообще, они редко ходят к Серафиму. А сегодня просто пришлось. Нужно было вернуть бабосики со списком матери, в ином случае Серафиму обещали дать плотной пизды, если будет гулять с такими деньгами. Тем более чужими. Поэтому, в ожидании матери Глеб с Серафимом заваливаются в тесноватую комнату последнего. Играть по очереди в доту и сдерживать матерные возгласы, чтобы бабушка за стеной не услышала. А у Глеба не так. У Глеба родителей всегда нет. Работают. Серафим Глебу почти завидует. Тяжело даже вспомнить, когда он оставался дома один последний раз. У Глеба снова начинается кровотечение, когда он задавив мат после проебанной катки, бьется затылком о стену. И даже пыльный ковер с оленями не смягчает удара. Видать, Глеба долбанули сильнее, чем хотелось бы. Он цедит то, как терпеть не может мелких детей, особенно в доте, и, конечно, в этот момент в комнату заходит бабушка. Разумеется, без стука. А замка у Серафима нет. — Матерь Божья! — восклицает она, хватается за сердце. — Это что такое? Опять подрались? — Ну бабушка... — разочарованно протягивает Серафим, — я же просил стучаться... — Еще я в своем доме в двери не стучалась. Прости Господи! — бабушка крестится, когда снова бросает взгляд потухших от старости глаз на Глеба. Тот в ответ хмурится, но терпеливо молчит. Бабушка торопливо проходится по комнате. Смахивает тряпкой невидимую пыль со стола, комкает какие-то Серафимовы черновики, собирает мусор. Ворчит и переворачивает иконку ликом к ним. Серафим имени святого не запомнил, но каждый раз упорно отворачивал от себя. Пугает. Уже за дверью доносится ее бормотание. Глеба она называет малолетней шпаной, а их вдвоем безбожниками. Причитает, что отец Серафима такому не учил, и вообще нужно было его в церковную школу отдавать. — Извини, — отрезает Серафим. Глеб в ответ отмахивается рукой с пятнами засохшей крови. Мол, похуй. Но Серафиму становится не по себе. Дома ему частенько не по себе от регулярных нотаций. Только обычно они проходят без зрителей. А перед Глебом как-то... Неудобно что-ли. До него только Юра был свидетелем такого, но теперь он Юру домой приглашать не хочет. И даже подумывает удалить из близких друзей в инсте. И весь остаток дня Серафим проводит со скребящим чувством непонятно чего на душе и все не может понять, станет ли Глеб к нему хуже относиться теперь.***
На следующий день Серафим все же веселеет. А когда перед автобусом успевает забежать в магазин, совсем расцветает. Классуха даже не ругается, что он опаздывает. Только хвалит, что столько людей на экскурсию собрал. Еще бы... Если Глеб закинул свои двести пятьдесят рублей сразу, а Алена оказалась вполне сговорчивой, то за остальными пришлось побегать. Феде он даже предлагать не стал. Вместо него позвал Андрея из десятого. Тот за собой ещё пару человек притащил. Короче, с горем пополам человек двадцать Серафим набрал. Чем безусловно порадовал классуху и теперь вынужден терпеть ее тормошащие волосы руки на голове и фривольное «Фимочка молодец». От такой формы своего имени хочется свернуться в трубочку или как минимум испепелиться и никогда больше не существовать. Наконец отпускают. Серафим радостно сбегает в конец автобуса. Занимает место возле окна. Потом наконец появляется Глеб и совершенно естественно плюхается рядом. Серафим пытается уловить в нем изменения, нотки пренебрежения или, может, даже отвращения. Но Глеб смотрит как обычно. Как обычно хмуро. И смотрит он на кресла впереди – там на одном месте располагается Алена, а на втором ее рюкзак и ноги в разноцветных колготках. Кивает им двоим и надевает наушники. — Друг на дружку посмотрели все, — раздается скрипящий голос классухи. — Все пристегнулись? Еду убрали, едим дома, — с этими словами она отнимает у какого-то бедолаги пачку чипсов. А потому что надо было в конец садиться. Автобус трогается. Все потихоньку расслабляются, по салону разлетается неразличимый галдеж, который растворяется в звуке мотора. Серафима хватает на минут десять спокойной поездки. Глеб с ним не разговаривает. Алена в наушниках. Юра с Ритой милуются на соседнем ряду. Андрей в самом начале автобуса залипает в телефоне. Рассматривать салон и биться лбом о стекло на каждой кочке тоже надоедает. Серафим опасливо выглядывает в проход. Классуха не смотрит. А значит можно доставать запасы, не зря же он на столовке сегодня сэкономил. Шуршит портфель, Серафим вытряхивает на колени провизию. Толкает Глеба в бок. — Глеб, сухарики. На него оборачивается абсолютно белый Глеб. Лицо его искажает гримаса отвращения. Он вжимается в сиденье, отодвигает от себя подальше пачку. — Убери... Ну вот, это же его любимые «Три корочки». С кетчупом. Раньше всегда полпачки себе отсыпал, когда они одну на двоих брали. А когда тут такой пир, так убери. Еще и головой уткнулся в колени, как только Серафим свою пачку открыл и нахуй шлет, когда тот ему на обратную дорогу оставить обещает. Одному есть скучно. Серафим ехидно ухмыляется и вытягивает руку, дергает Алену за кудрявый локон, окрашенный в розовый. В ответ между сидениями просовывают средний палец. Серафим не сдается, дергает второй раз. — Да чего, Забивной? — не выдержав, рявкает одноклассница, срывает с ушей наушники. Ее лицо меняется, когда Серафим протягивает сухарики. Через сухарики общий язык всегда найти проще. Это Глеб сегодня бракованный какой-то. Мечется, шумно выдыхает. Лицо его приобретает зеленоватый оттенок, когда Алена из портфеля достает сырные читосы. Серафим всучивает ему пустую пачку от чипсов и умоляет в случае чего блевать только туда и не промахиваться. — Ален, у тебя в тут, — Серафим тыкает себе куда-то над верхней губой, — кетчуп... Алена поспешно трет по лицу тыльной стороной ладони. Убирает руку – засохшее красное еще остается. Серафим чуть было не облизывает палец, но вовремя себя останавливает. Тянется рукой, аккуратно стирает остатки с лица Алены, успевает отметить, что кожа у нее нежная-нежная. — Меня сейчас вырвет, — признается Глеб и склоняется над пачкой. — Совсем плохо? Укачивает? — обеспокоенно интересуется Алена. — Уже не уверен, — сквозь зубы цедят в ответ. Алена пропускает слова Глеба мимо ушей. Шарит по карманам. — Тебе пососать что-то надо... — Ха-а хуй, — не сдержавшись выпаливает Серафим. С того конца автобуса до него долетают слова классухи о том, что она все слышит и что это вообще за слова такие. — Хочу сбежать от вас в какие-нибудь джунгли, где нет вонючих сухариков и нет вас двоих, — звучит отчаянная мольба Глеба всевышнему. Звучит правда все в ту же пачку от чипсов. Глебу Алена всучивает мятную конфету и отдает наушники. Остаток пути Серафим проводит дожевывая остатки читосов Алены, играя с ней по сети в дурака и пытаясь сильно не шевелиться. Потому что Глеб великомученик Малой наконец обретает покой на плече Серафима спасителя Забивного.***
В музей повели строем. Как в первом классе. Потому что «с вами по-другому нельзя». Серафим сначала вроде как шел в паре с Глебом, потом вроде как с Аленой. Потом все равно все смешались, столпились и в музей завалились совершенно неорганизованной галдящей гурьбой. Им сразу приставили экскурсовода. Или все-таки назначили. Приставили им классуху. Впрочем, Серафим уже переключил все свое внимание с мира людского на мир иной. В половину главного зала возвышался огромный скелет динозавра, величиной не меньше чем какая-нибудь двухэтажка из соседнего двора. задрал голову, любуясь чудом прямиком из Юрского периода. Ну, почти из него. Тираннозавр хоть и был всего лишь муляжом, выглядел очень эффектно. Серафим их в детстве обожал и даже ходил в школьную библиотеку за красочными энциклопедиями. А потом страстную любовь к чтению в нем убили. Стегозавры и диплодоки остались размытыми картинками в воспоминаниях, книжки какие-то были сданы, какие-то потеряны. — Обожаю динозавров, — восхищенно лепечет Серафим не скоро замечая, что группа уже давно покинула место стоянки и поднимается по лестнице на второй этаж вслед за экскурсоводом. В зале эпохи каменного века Серафим, невзирая на огромную надпись «РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ» пролезает в щель между стеклами и позволяет себе потрогать порядком облезшую шкурку мамонта. Ничего необычного, почти собачья. А до настоящих бивней не дотягивается. Инсталляцию «Пещерный человек забивает мамонта» руками трогать не хочется. Это же манекены просто. Поэтому Серафим высматривает самого несимпатичного на свой собственный взгляд питекантропа, тычет Глеба в бок со словами: «Сматри, эт ты». Глеб фыркает, показывает пальцем на другого древнего человека и говорит, что это Серафим. В зале Древнего Рима Серафим прилипает носом к стеклу, рассматривает мини-Колизей и россыпью маленьких фигурок людей. Спорит с Глебом, где там Цезарь. Спрашивают у Алены, она щурится, разглядывая кучку пластиковых человечков. Потом заявляет, что разглядеть ничего не может. Глеб советует ей сходить к окулисту и говорит что Цезарь в красном. Серафим его так и не находит. Потом в промежуточном зале Серафим замечает Андрея, который тоже как Серафим до этого прилипает к стеклу. Только Андрей рассматривает какие-то древних насекомых, не то искусственные, не то какие-то реальные останки древних сколопендр. По мнению Серафима, это просто противные жуткие букашки; он Андрею так и говорит. Тот в ответ бросает, что Серафим ничего не понимает и восторженно добавляет, что они прекрасны. Попутно Серафим замечает Юру, который по-джентельменски взяв за руку свою девчонку, водит ее от экспоната к экспонату. Серафим тогда пристраивается к Алене, за руку брать не решается, просто ходит рядом и пытается зацепиться взглядом за что-нибудь интересное. Чтобы с Аленой тоже обсудить. — Перед вами статуя Дорифора. Точная копия работы скульптора Поликлета. Одна из самых знаменитых статуй античности... — увлеченно, будто не сотый раз за месяц, рассказывает экскурсовод. Серафим оглядывает статного гипсового мужика. Стоит во весь рост. С копьем. Сделан по всем традициям скульптур того времени – во всех подробностях. Серафим их немного видел и чаще на картинках, но каждый раз натыкался на одно и тоже. Алена смущенно отводит взгляд. Толпа тихонько перешептывается, кто-то хихикает. Серафим ухмыляется и не перестает толкать Глеба в бок, не отрывая ироничного взгляда от Дорифора. — Глеб, Глеб, смотри, как природа дядьку обделила. Эй, Глеб! — обернувшись, Серафим вмиг тушуется, понимая, что все это время тыкал какого-то дедка. — Э-э-э, извините... — Безобразие, — слышит Серафим в ответ. Он высматривает Глеба в толпе, встав на носочки. Негромко зовет по имени. Расталкивает всех вокруг. Глеба нет. Внезапно из соседнего зала доносится грохот и чей-то мат. Серафим бросает, что щас придет и направляется туда, куда подсказывает интуиция. Благо, группа так увлечена рассматриванием древних детородных органов, что его уход, вероятно, остается незамеченным.***
Приходится как следует потолкаться. На проходе в другой зал образовывается жуткая пробка, причиной которой становится огромная растекающаяся по всему полу лужа. Лужа и невероятно злющая уборщица, твердящая под нос что-то про школьников, Сталина и систему образования. Серафим даже не успевает запустить свою невероятную дедукцию – и без нее понятно, чьих рук, а точнее ног дело отфутболенного ведра. Куда Глеб пошел? И, главное, не сказал ничего. А еще друг называется. Серафим скользит по мокрому полу, пару раз намереваясь крутануть двойной тулуп. А когда все же выбирается на более сухую поверхность, на него с картины презренно смотрит какой-то полководец. Серафим смотрит в ответ. Человек с картины ему точно не подскажет куда ушел Глеб: в тот длинный зловещий коридор прямо по курсу или в тот светлый зал с цветочными картинами слева. А он важность наличия свидетелей запомнил еще со своего прошлого расследования. Когда искал того, кто надпись про Алену написал. А ведь тот раз не совсем удачным был. Ну ничего, сегодня Серафим уже не тот, кем был тогда. Сегодня он со всем справится. — Кто тебя обидел, сынок? — доносится до Серафима из коридора женский голос, перебиваемый истошным ревом какого-то ребенка. Серафим прислушивается. — Ма-а-альчик толкнул, — сквозь слезы пролепетало дитя, — все про-олило-ось. Что там пролилось Серафим уже не вникал. Ноги сами понесли в темный коридор. Уж кто-кто, а Глеб бы не упустил возможности испортить день, как он обычно выражался, «личинусу». Глеба срочно надо найти, ибо что-то задумал сто процентов. И если остановить его Серафим, возможно его бы и не смог, даже если бы хотел, то присоединиться к чему-то более интересному, чем скучная экскурсия, точно бы не отказался. Ну или узнать хотя бы, че за дела. Коридор выглядел точно кулуары дворца самой императрицы. Хотя, Серафим точно не уверен в том, что значит это слово. Кулуары. Услышал, наверное, на истории. Короче, подземелье пусть будет. Подземелье средневекового замка, обставленное по обе стороны рыцарскими доспехами и освещаемое одними светильниками прохожими на факелы. Потому что в современном обществе существует такая вещь, как правила пожарной безопасности, об этом Серафим уж точно знает. Не по наслышке, разумеется. Как-то раз чиркнул зажигалкой над датчиком и освободил всю школу от третьего урока. Долгая история. По спине проходит холодок – в коридоре совсем прохладно. И даже жутковато. Кажется, будто вот-вот и какой-то рыцарь оживет и ринется прямиком на Серафима. Или уже повернул на него железную голову и готовится к атаке со спины. Нет, не страшно. Но все же Серафим резко оборачивается всем корпусом. Видит только пустой коридор, разливающийся свет от соседнего зала и идиотские светильники. Они все и портят. Финальным аккордом становится огнетушитель, висящий в конце коридора на месте очередного экспоната. Серафим разочарованно вздыхает. Всю атмосферу испортили... Второй коридор. На этот раз пустой. Серафим вдруг шлепает по маленькой лужице. Вот что пролилось. Судя по пене, это мыльные пузыри. Где же Глеб? Где-то рядом. Проходит в последний зал со зверушками, суматошно разглядывает немногочисленных посетителей и зеленые инсталляции. Глеб где-то здесь, больше идти ему некуда. Серафим чувствует. Принюхивается. В воздухе витает знакомый шлейф приторно-сладкой сахарной ваты. Глеб, наверное, совсем сумасшедший, раз умудрился парить в музее. Аромат доводит до конца зала. Перед глазами огромная инсталляция кусочка джунглей. С обезьянкой и зарослями искусственных растений. Эх, Глеб, сам себя выдал. Обернувшись по сторонам, Серафим думает что даже если нет шансов, всегда есть шанс, и ныряет прямо в инсталляцию. Пластмассовые ветки бьют по лицу, а бутафорская обезьянка опасливо раскачивается на деревце, наровясь свалиться. Забирается за высокий камень, тут же своим мягким плечом врезаясь в чужое острое. — Ты что тут делаешь? — одновременно выпаливают оба. — Ты как меня нашел вообще? — громким шепотом спрашивает Глеб. — Дедукция, — Серафим изобразил умное лицо. Глеб в ответ только скептически поднял бровь. — Так все-таки, что ты тут делаешь? — О-ой, — Глеб раздраженно закатыает глаза, но все же сознается, — те гандоны из спецшколы на ночь в ней остались и дохуя просмотров собрали в тиктоке. Я ещё больше соберу. — Отлично! Я с тобой, — обрадовался Серафим. — Нет. Пиздуй отсюда к своей Мирной. И вообще, тебя искать будут, — выплюнул Глеб и попытался вытолкнуть Серафима из-под камня. Тот вылетел под дерево, обезьянка снова закачалась. Слова Глеба ударили неприятнее, чем толчок в плечо. Что ему Алена то сделала? Ну это ладно, он ей никогда не симпатизировал. А вот второе им сказанное отдавалось обидой. За Глебом вот никто не следит, а Серафим что, хуже что-ли? Глеба толкнули в ответ. От их шевелений зашатался камень. Толкались до тех пор, пока к инсталляции не подошли заинтересованные посетители. Пришлось снова заползти под камень и сидеть тише воды, ниже травы. — Не будут меня искать, — сжав кулаки отрезает Серафим, когда люди отходят рассматривать чучело оленя. — Телефон отключи, — снова раздраженно выдыхает Глеб, но, видимо, сдается. Облокачивается на стену с фотообоями изображающими какие-то тропические лианы. Глеб говорит, что музей работает до восьми. Приходится ждать часа два до закрытия почти молча и пытаясь не шуршать упаковкой сникерса, съеденной напополам – последнее, что осталось из запасов Серафима. Везет, что зал дальний и людей тут не очень много. Глеб все-таки выбрал место базы с умом, хоть и не без креатива. Где-то к семи, точное время Серафим не знает – телефон выключен, зал покидают последние посетители. Становится совсем тихо. Значит, музей закрывается. — Пойдем? — спрашивает Серафим слегка прокашлявшись после долгого молчания. Хочет встать. — Сиди, — отвечает Глеб и слегка хватает за коленку, останавливая. А буквально через пару минут, шаркая по полу обувью, к инсталляции подходит охранник. Щелкает выключателями. Пропадает подсветка над оленем, потом во мрак погружаются и Серафим с Глебом. А потом приходится вжаться друг в друга и почти не дышать, потому что охранник решает поправить ту самую обезьянку. В нос бьет резкий запах перегара. Охранник долго шелестит в ветвях, пытаясь сделать, наверное, как было изначально. Кашляет, что-то бубнит под нос, и Серафиму кажется, будто он в фильме ужасов на волосок от смерти. Жмется к Глебу еще сильнее, тот снова хватает за коленку, на этот раз сильнее. То ли на месте фиксирует, то ли успокоить пытается. Охранник, шумно выдохнув, оставляет обезьянку в покое. Еще раз проходится по залу и наконец покидает помещение. — Че, испугался? — усмехается Глеб, когда шаги за стенами музея перестают быть слышны. У Серафима от его горячего дыхания по спине пробегают мурашки. Он наконец отрывает взгляд от едва заметного за ветвями выхода. Поворачивается к Глебу и чуть не врезается в его лоб своим собственным. — Ниче я не успугался, — тут же парирует в ответ. — Я тебе не верю. — Ты сон вчерашний, — вдруг выпаливает Серафим внезапно всплывшие в памяти строчки. Бабушка слишком громко смотрит «Субботний вечер» по телевизору... Глеб снова усмехается. Серафим тоже. Они все-таки сталкиваются лбами, не прекращая хихикать. А потом утихают. — Интимная обстановка, да? — бросает Глеб, блеснув глазами в темноте. Наверное, свет из окна поймал. — Наверное... — пожимает плечами Серафим. Поняв вопрос Глеба по-своему, решает слегка отстраниться. — Я обычно в такой обстановке предлагаю пососаться, но ты не умеешь, — безмятежно продолжает Глеб. Обидно, между прочим. Обидно и обескураживающе. Серафим думал, что эта тема теперь для них табу, но почему-то Глеб заговорил. Значит и Серафим может. — Зачем тогда в тот раз ко мне полез? — задает вполне резонный вопрос, который почти месяц уже в голове вертелся. — Решил дать тебе второй шанс. Думал, ошибся. Но нет. Не умеешь... — ответил и небрежно провел холодным пальцем по чужой щеке. Серафим действительно сначала едва успевает за Глебом. Тот, во всей видимости, намеревается высосать из него душу, но пока ограничивается только языком. Пригвоздив к стенке, был, кажется, готов забраться на колени Серафиму. Не дали. Горячо выдохнув в губы, Серафим сам прижимает его всем телом к плоской поверхности. Потому что, все он умеет. Умеет и с языком, и без. Умеет прикусить так, что Глеб довольно ухмыляется, смазывая поцелуй. — Как же легко тебя забайтить, — выдыхает он, сжимая кофту Серафима. — Чел, да я сразу выкупил, — отвечает Серафим, чтобы Глеб не сильно радовался. И больше не дает ему возможности снова произнести что-то колкое...***
Совсем темнеет. Серафима разморило, но Глеб ощутимо пихает в плечо, заставляя выползли из-под камня. Они друг за другом вываливаются из инсталляции, хрустят ветки, которые Глеб не стесняясь обламывает. В отместку ему на голову все-таки падает чучело обезьянки. Серафим смеется, Глеб раздраженно отбрасывает его в кусты. Врубает на телефоне режим полета, записывает видосы возле окна, где есть хоть немного света. На фоне Серафим с очень задумчивым видом щупает оленьи рога. А в коридоре с доспехами еще горит несколько лампочек-факелов. Даже непривыкшие к свету глаза слегка слезятся поначалу. Потом привыкают. В коридоре времени проводят долго – уж больно он Серафиму в душу запал. Сначала Глеб опять что-то снимает, потом Серафим уламывает его на оригинальный фотосет. Теперь в галерее у Глеба красуется кипа фотографий, где Серафим грозит кулаком рыцарю, где рыцарь грозит в ответ, где Серафим демонстрирует на нем захват удушающим приемом и где рыцарь показывает фак, а Серафим ему. А потом на той стороне коридора поблескивает слабым светом фонарик охранника. Глеб вжимает Серафима в стену, прячась вместе с ним за одними доспехами. Свет с каждой секундой все ярче и ярче, у Серафима сердце пропускает удар. Глеб одними губами произносит короткое «тише». Тянется к железной руке, сгибает пару раз, давясь в приступе смеха. Серафим только и успевает удивиться смелости Глеба, как свет останавливается. Охранник выкрикивает мат вперемешку с молитвами, убегает из коридора, суматошно размахивая фонариком по сторонам. Глеб напоследок шумно гремит забралом, чтобы охранник даже не думал соваться сюда этой ночью. Они долго целуются в оранжевом свете лампочек, пока Глеб не отрывается с торжественным возгласом. — Есть идея! — срывается куда-то, откуда приходил охранник. Едва поспевая за Глебом, Серафим пробегает с ним через весь музей. Через зал со скульптурами, через коридор с насекомыми, через залы Древнего Рима и каменного века. Так и добежали до самого начала на лестницы в главный зал. Было темно, только в самом дальнем углу тускло горела подсветка компьютера у поста охраны. Однако, даже со второго этажа Серафим почти разглядел трясущиеся руки в попытках открыть бутылку с прозрачной жидкостью. Или он просто придумывает. Но бутылка водки фигурировала однозначно. Глеб свесился с перил, задумчивым взглядом уставился на охранника. — Отвлеки его, — сказал он на грани слышимости — Что ты задумал? — в такой же манере спросил Серафим. Что-то ему подсказывало, что ничего хорошего Глеб задумать не мог. Это интриговало в той же степени, как и пугало. — Отвлеки, — повторил Глеб. Развернулся по пошел к правой лестнице. Спуститься – считай уже попался. Серафим мешкается. В голову не приходит ничего лучше чем пощелкать выключателями. На стене их несколько и Серафим наобум выбирает средний. Где-то в середине зала зажигаются и гаснут лампочки за стеклом каких-то экспонатов. Охранник в миг вскакивает. Счет пошел на секунды. Охранник уверенным шагом направляется в сторону выключателей, мелькает спина Глеба в свете компьютера, Серафим срывается за угол возле правой лестницы. Ждет и надеется, что не обрек Глеба Малого на верную гибель. Но в зале тихо, только звуки выключателей, по которым щелкают явно прилагая силу. Явно раздраженно. Глебу очень не повезет если... — Сработало! — восклицает Глеб, появившись из ниоткуда. Точнее, из-за угла. Серафим вздрагивает от неожиданности. Бросает оторопелый взгляд в сторону Глеба. В руках у него поблескивает непочатая бутылка водки «пять озер». Ничего себе себе улов, Серафим даже рот от удивления раскрывает. Сейчас бы тихонько добраться с Глебом до джунглей и впервые в жизни попробовать что-то крепче пивчанского. Руки тянутся у бутылке, Глеб играючи прячет за спиной. Серафим отнять пытается, но Глеб на то и Малой, что реально малой – мелкий и изворотливый, как змеища. А Серафим, как питон – только душить умеет. И когда Глеба удается победить захватом, все веселье прерывать эхо, разносящееся от тяжелых шагов по залу. Сердце и без того бьющееся как ненормальное от бесиловки, забивается еще сильнее. Наверное, расшумелись они на весь музей. Глеб проверить идет. Серафим за ним. Оказывается – ложная тревога. Охранник в темноте – только комп светится, очень озадаченно ходит внизу, наверное бутылку потерял. Серафим выдыхает, стирая проступивший пот со лба, и облокачивается на стену. В спину впивается какая-то жесткая херотень. Щелкает. В это же мгновение перед Серафимом самым зловещим видом возникает башка динозавра. Глаза его будто светятся. Лампочка с потолка разливает свет на огромный скелет в темноте так, что зрелищем это выглядит как минимум зловеще. И без того расшатанная психика Серафима ломается окончательно. Он визжит не своим голосом, Глеб едва успевает закрыть ему рот ладонью, но уже поздно. — Я, блять, ненавижу динозавров! — уже не сдерживая себя орет Серафим, удирая вглубь музея от охранника. Каким-то коллективным телепатическим мнением единогласно принимают решение прятаться. Все потому что, вечно играть в догонялки в темноте и с полосой препятствий в виде стеклянных витрин, гипсовых скульптур и иных экспонатов не сулит ничего хорошего. Бедный немолодой охранник либо поймает за шкирку, либо упадет замертво от инфаркта. Шо то хуйня, шо это хуйня. Поэтому прячутся. Замерев. Не дыша. Надеясь, что сердце барабанит не так громко как кажется. И охранник проходит мимо, даже не взглянув в их сторону. — Интересно, почему его не смутило то, что в инсталляции появились два новых неандертальца, — погодя бросает Серафим, вставая с холодных искусственных камней. Тело слегка ломит от долгого неподвижного состояния. — Мне больше интересно, почему его не смутил человек, верхом на мамонте, — спрыгивая с оного, парирует Глеб. — Потому что ты питекантроп, я ж говорил. — Ты тоже, — Глеб несильно ударяет в грудь. Серафим почти отклоняется, но это лишь обманный ход, чтобы вырвать из рук Глеба синенькую бутылку. — Ты че, щас собрался? Тебя развезет, нахуй. У нас даже запить нечем. Отдай, это на новый год. Серафим пользуется своим хоть и небольшим, но все же хоть каким-то преимуществом в росте по сравнению с Глебом. Поднимает бутылку над головой. Бурчит, что Глеба самого развезет. И теперь тот не пытается отнять. Только нетерпеливо ждет своей очереди выпить, пока Серафим ковыряет пробку. Приходится даже применить крайний метод – зубами. Не задумываясь делает два глотка. Горло обжигает так, что в глазах темнеет. Глеб там что-то говорил про запить. Хорошая идея была, жаль что уже поздно. Уже поздно и потому что Глеб выхватывает бутылки, отпивает столько же. А может и больше. Серафим особо не присматривается. Оседает обратно куда-то за мамонта, Глеб следом. Говорить не хочется, хочется избавиться от ужасного послевкусия во рту. Серафим смотрит на Глеба. Тот снова голову спрятал на коленках но, судя по тяжелому дыханию, испытывает аналогичные чувства. Серафим думает, что его не берет. Серафим думает, что он победил. Серафим идет на второй раунд. И со второго раза все также противно и гадко. Глебу тоже не нравится, он морщится и говорит что хватит. А потом перед глазами слегка плывет, на задний план уходит тревога об охраннике и неистово хочется хихикать. — Серафим, — непривычно мягко зовет Глеб, — а ты ради меня Аленку в музее бросил... — Не-е-ет, не так все было, — тянет Серафим. Пытаясь хоть как-то контролировать мимику, но по лицу все равно растягивается глуповатая улыбка. — А вот и да, — отвечает Глеб и делает то, что, наверное хотел сделать еще в тех джунглях – лезет Серафиму на колени. Алкоголем от него несет похлеще пропитого охранника. Впрочем, от Серафима, наверное также. И все равно они целуются уже в который раз за вечер. В который раз Серафим обводит языком губы Глеба, столкнувшись с острой кромкой зубов, борется за лидерство. А потом сдается, давая возможность Глебу залезть языком в рот. Серафим отыгрывается, позволяя лапать Глеба, прижимать ближе. А сам все думает, как до жизни докатился такой. Глеб на девочку не похож, даже отдаленно. Но Серафима все тянет и тянет. И пусть тянет, что плохого то... И вообще-то, хватит Глебу наглеть, сейчас Серафима очередь. Глеб отрывается. Так и сидят, иногда о чем-то говорят, а в целом, больше молчат. Хочется спать. Глеб сползает по коленям Серафима, устраивает голову на его ноге и, кажется, и впрямь начинает засыпать. Серафим в полудреме не особо себя контролирует и ведет по волосам Глеба. Мягкие, идеально кудрявые. Красиво. Только бы не разбудить – проснется, будет бурчать. А может и не будет. Запоздало доносятся шаги. Нескольких человек. Серафим едва распахивает слипающиеся глаза и от неожиданности почему-то вскакивает на ноги, роняя голову Глеба на жесткий пол. И тут наконец понимает, насколько его все-таки взяло. Не удержав равновесия, он вылетает прямо в зал, и тут же лицезреет абсолютно разъяренные лица уставившихся на него родителей. Его собственных, Глеба, охранника. — Мама приехала, — лепечет он, едва удерживаясь на ногах. Мама делает к нему лишь два шага и тут же замирает. Лицо ее краснеет. —Ты пьян?! — Япростустал, — с самым уверенным видом из всех, которые он может выдать, отвечает Серафим. — В стельку, — подмечает отец Глеба. Серафимов же только тяжело смотрит, будто прожечь дыру в сыне собрался. — Господи-и-и, — мама Глеба хватается за голову. — А наш оболтус где? — Я один, — снова максимальная серьезность и подкрепление своих слов в виде жеста Лазарева с Евровидения. Из-под мамонта слышится какое-то сдавленное мычание и неуверенная возня. Серафим делает вид, что ничего не слышит. За окном мигает синевато-красноватый свет, крякает сирена. Из инсталляции доносится хрипловатое: — Серафим, что там такое? — Все хорошо, Глеб, — отзывается Серафим, даже не обернувшись. Собрав все силы в кулак, пытается произносить максимально ясно, — просто нам сейчас будет капец.