Не место для бабочек III: Клинок доблести

Алхимик следит за ней из-под полуопущенных век. Он сидит на полу, привалившись затылком к стене; рубаха, еще недавно белая, лежит в куче древесной трухи и каменной крошки, смятая, отдельно от пуговиц. Камелия улыбается — это ему за платье. Все-таки жалко, красивое было, дорогое. Она проводит пальцами по следам, оставленным его губами и зубами на шее, груди, искрит целительной магией — дозированно, по капельке расходуя небольшой шаманский лимит лечения. Поглаживает рассадненные его пальцами бедра; могли остаться синяки. Хорошо, что магии хватает. Последними касается раскусанных губ, но тут же отводит пальцы. Пусть будет — как напоминание о том, что только что случилось. Впервые ли это с ней? Нет. Но впервые это было настолько… честно. Ярко. Яростно. Камелия не берется врать себе, что ей не понравилось. Без капли кокетства наклоняется за обрывками шнурка, державшего корсет платья, перематывает драные концы между собой — вот это не в первый раз. Почти привычно приводить себя в порядок после бурного секса — обычно, правда, приходится еще смывать кровь, очищать кинжал. А сейчас не нужно. И Мирейя довольно мурчит, не подает никаких признаков голода, как если бы только что глотнула свежей горячей крови. В пальцах нет дрожи, сердце бьется размеренно и ровно, вернув себе привычный спокойный ритм после бешеной скачки. Во всем теле приятная усталость — больше всего Камелии хочется завернуться в мягкое одеяло, утонуть в розовых подушках и смаковать яркие, сочные воспоминания. Но в этот раз она не отправится домой после бурного опыта: в конце концов, Кенабрес остался слишком далеко. Лиф платья располовинен, корсет с трудом удерживает обрывки, так или иначе открывая взору возможного зрителя куда больше, чем положено в приличном обществе. Камелия облизывает губы, удерживаясь, чтобы не взглянуть на Иламина — она кожей чувствует его взгляд и не хочет думать, что выражает сейчас его лицо. Проще представить, что совсем ничего, как и ее собственное: страшно все-таки риснуть, взглянуть на него и увидеть щенячью преданность, жалость, что-то мерзкое, выдающее душевную слабость. Ей нравится думать, что он, как минимум, заинтригован. А как максимум — ненавидит ее ровно также, как и часом ранее. Это придает случившемуся особое обаяние и остроту. На глаза снова попадается лишенная пуговиц рубашка; Камелия подхватывает ее с пола, встряхивает, сбрасывая кусочки сора, придирчиво оглядывает. Грубая, плохо выбеленная ткань — из тех, которые жертвуют благовоспитанные столичные господа нуждам армии. Кажется, подержи Камелия такую вещь в руках всего-то пару месяцев назад — и на нежных пальцах остались бы натуральные мозоли; но та Камелия умерла в пещерах под Кенабресом, а эта давно привыкла и к вещам похуже. Она накидывает рубашку на плечи, пропускает руки в рукава, прикрывает полами грудь; с грустью смотрит на остатки собственной нижней рубашки, лежащие у ног, но упорно затягивает корсет связанным шнурком. Оправляет подол, скрывая рваные края один под другим. И, набравшись храбрости, все-таки поднимает взгляд на своего нечаянного любовника. На его лице снова совсем ничего — и эта желанная пустота почти царапает самолюбие. Как — ничего? Неужели ему не снесло крышу также, как и ей самой? Огненные глаза прикрыты; Иламин ловит ее взгляд и поднимает уголок губы. Уже не так рвано, почти расслабленно спрашивает: — А я? — Побудешь галантным кавалером, Лим, — Камелия склоняет голову набок, возвращая ему полуулыбку. — У тебя есть куртка. — И у тебя. «Тебе жалко для меня рубашки?» — хочется спросить Камелии. Непременно обиженным шепотом, напустив во взгляд неизбывной обиды, выжав пару слезинок. Но она улыбается и отводит взгляд, защелкивает пуговицы на рукавах. Знает, что с Лимом этот спектакль теперь не сработает. Он узнал ее слишком хорошо, она подпустила его слишком близко. На свою радость алхимик неразговорчив и недоверчив; какое-то время держаться его будет удобно и безопасно. А потом он влюбится и потеряет всякую загадочность, секс превратится в ленивые ласки безо всякой остроты. И тогда Мирейя потребует крови — и тогда Камелия сможет ее предоставить. *** Удивительная женская способность сделать себе платье из чего угодно всегда восхищала Лима. Не то чтобы ею обладали все женщины, но те, что умели, всегда владели ею в совершенстве. Сложно сказать, что было тому заслугой: привычка выглядеть прилично, воспитание, под правильным углом растущие руки? Камелия оказалась из таких. Рубашка, самая обычная, какие выдали буквально всем новобранцам, с останками платья смотрелась верхом швейного ремесла, произведением искусства. Камелия возится с пуговицей на манжете и снова не смотрит ему в глаза: удивительное хладнокровие. В этом маленькая лгунья совсем не похожа на женщин, с которыми Лим имел дело до этого. Раньше — да: кокетство, разученные позы, натянутые улыбки и выжатые слезы. Но сейчас женщина, облачившаяся в его собственную рубашку, выглядела исключительно другой. И Лим не мог понять, хорошо это или опасно, восхищаться ею или бежать как можно дальше. Он поднимается с пола, отряхивает брюки и радуется, что их шаловливые пальчики Камелии умудрились не порвать и не поджечь; просто подвязать их поясом было бы куда сложнее, чем у нее это вышло с подолом платья. Кожаная куртка неприятно липнет к голому телу; может, не так уж и страшно, если благородные господа увидят Иламина несколько неодетым? В конце концов, они вряд ли этому так уж удивятся: не связать его с изменением фасона платья Камелии смог бы, наверное, только слепой. Что же — все равно большинство их общих знакомых уже давно думают, что между ними что-то есть. Пусть убедятся; в конце концов, Камелия хотела именно этого. Она быстрыми, привычными движениями приводит в порядок прическу, молчит, избегая его взгляда — но это не выглядит стеснением или кокетством. Скорей, абсолютным отсутствием интереса к его скромной персоне. Как говорится, секс сексом, а обращать друг на друга внимание после этого совсем не обязательно. Иламин не удерживает новой кривой полуулыбки. Отличная позиция, которая, однако, совершенно не вписывается в легенду о большой неразделенной любви. Так что ей от него нужно? Сначала пытается убить, потом буквально запрыгивает на него с поцелуями, а теперь — и вовсе игнорирует. — Расскажешь? — надо бы пояснить, что именно, но чем короче фраза, тем больше шансов договорить ее до конца. — Ты о чем? — она встряхивает темными локонами, рассыпает их по плечам в беспорядке, движением ухоженных пальчиков превращающемся в изящный. — Если о любви, то нет. Я тебя не люблю. — Я знаю. — Собраться с мыслями. Набрать побольше воздуха. — Так зачем? Река. Паралич. Теперь — секс. — Так сложились обстоятельства, — наконец-то снова поднимает на него зеленовато-лазурный взгляд. — И я не против, если они сложатся так снова. — Ты про реку? — И про нее тоже, — улыбается. Даже не пытается делать это естественно, будто бы демонстрирует оскал, не размыкая губ. В глазах ни капельки веселья. — Не теряй бдительности, старый псих. — Маленькая стерва, — качает головой, негромко смеется. Она приближается резким порывом, тянет его голову назад за волосы и приникает к губам, прижимается всем телом. В этом поцелуе умещается куда больше, чем в слова — здесь и благодарность, и симпатия, и даже обещание. Как минимум того, что вариант с рекой ей нравится куда меньше, чем повторение случившегося в этой комнате. Не скажет вслух — но говорит так, как может. Наверное, даже не понимает этого сама. Маленькая лгунья врет и сама себе тоже. Иначе ее бы давно начала мучить совесть. Иламин обнимает ее, обвивает руками узкую спину и думает, что, возможно, сегодня выиграл себе немного спокойствия. И времени, чтобы узнать Камелию лучше и что-то… предпринять. С ней все не так просто, как кажется командору и остальным, она уж точно не девочка-лапочка. Но что она, почему она такая? Придется искать ответы глубже слов, выше человеческой логики. С этой женщиной определенно не все в порядке, и Лим обещает себе разобраться, насколько и почему. В конце концов, что-то подсказывает ему, что Камелия однажды может попытаться снова его убить. И в качестве орудия выберет что-то более действенное, чем кислотная река и заклинание паралича. В конце концов, она далеко не дура, чтобы снова использовать априори проигрышный вариант. — Пора возвращаться, Лим. А то наши друзья подумают, что мы поубивали друг друга, — бросает Камелия, размыкая его некрепкие объятия. «И будут очень близки к истине», — думает Иламин, следуя за ней к двери. Она пыталась его убить. Она прячет нож под бальным платьем. И сейчас шагает впереди, прикрыв разорванное им платье его же рубашкой. Удивительная самоуверенность нужна, чтобы сейчас поворачиваться к нему спиной. Но Иламин послушно не предпринимает никаких действий, будто бы невольно доказывая правоту Камелии. И правда, не так. Не в спину, не без ответов. Они оба совершенно ненормальны, и один из них, скорее всего, однажды убьет другого. Главное, что не в этот раз.