Не место для бабочек III: Клинок доблести

— Мастер Винис, покиньте расположение Рыцарей Преисподней, — голос прозвучал за спиной Зосиэля раньше, чем он успел прочитать хоть одно из заготовленных заклинаний. Жрец обернулся; Деренге стоял у входа в шатер, желтые глаза будто со скукой жгли в собеседнике ледяную дыру. Параликтор целиком окинул жреца взглядом, ненадолго задержавшись на радужной птице, украшавшей накидку Зосиэля, и наконец посмотрел ему в глаза. Сигнифер, склонившийся над раненым, зашептал заклинание, ровно, негромко — будто происходящее совершенно его не касалось и не интересовало, и напомнил этим тренировавшихся ранее рыцарей преисподней. Насколько нужно запугать разумное существо, чтобы оно перестало не только оценивать, но и воспринимать беседы старшего по званию? И насколько быстро к Сигниферу вернется слух, если командира понадобится прикрыть от того, кого он назовет врагом? Зосиэль догадался, откуда Регилл узнал о его маленьком обмане. Парень возле входа донес — возможно, у рыцарей преисподней для подобных ситуаций даже есть специально разработанный регламент, запечатляемый на спинах оруженосцев каленым железом. Зосиэль хмыкнул, чувствуя, как ярость дикой волной расползается по его телу изнутри. Кулаки сжались сами собой. — Я не успел провести осмотр, — твердо ответил жрец. — Мне нужно время убедиться, что ваша жестокость не будут стоить кому-нибудь жизни. Воздух вокруг будто застыл и туго натянулся между ними — битва двух взглядов продолжалась короткую, но все-таки вечность. Сигнифер зашуршал мантией, переходя к следующему из спящих рыцарей. Шелест ткани, шепот мягких шагов заставили время продолжить свой ход. Зосиэль, выходя из оцепенения, сложил руки за спиной точно как Регилл там, на тренировочной площадке, и вернул ему надменный ледяной взгляд. На лице оппонента не отразилось и толики узнавания. Интересно, каким он видит себя сам? «Должно быть, считает несколько выше, чем есть на самом деле…» — Я не давал вам такого распоряжения, — констатировал наконец Регилл. — Королева назначила меня, — Зосиэль на мгновение замолчал, растянув вескую паузу. — Советником командора. В лагере есть Ирабет и Аневия Тирабейд, которым была оказана та же честь. Никто, кроме командора и самой королевы, не может и не должен отдавать нам распоряжения. А их, как вы знаете, в ставке сейчас нет. — Мастер Винис… В ровном голосе гнома Зосиэлю слышался гнев. Но уже непонятно было, чудится это или действительно так: жрец уже видел перед собой врага, живое оскорбление всего, чему учит Вечная Роза. — Мы договорились с командором о союзе, а не о подчинении. И не в вашей компетенции переводить наши отношения на иной уровень, — он чуть прищурился, будто ожидая от Зосиэля видимой реакции, но после вдруг развернулся и неспешно скрылся за тяжелым пологом. Он не подумал даже проверить состояние своих бойцов. Из-под рубах нескольких рыцарей видны были повязки. У всесильного Деренге маловато сигниферов, получается? Или всем этим рыцарям исключительно повезло заветрить, а то и загрязнить раны, лишив себя шанса на магическое исцеление? Нет, дело вовсе не в этом — понял Зосиэль. Все эти воины просто не интересуют своего командира. Они для него не более, чем цифры холодной статистики, в командирах, подобных Региллу, нет и не может быть сострадания. О каком сострадании может идти речь, если параликтор не может уберечь даже себя? Светлые пряди в темно-лиловых волосах Регилла, серый, чуть землистый оттенок кожи — это явные симптомы гномьего выцветания, предвестника скорой смерти. И в этом нет ничего странного: рутина, порядок, строгое следование приказу, наказание за самодеятельность — вот, чем известны Рыцари Преисподней. И даже любое одно из этого списка полностью исключало их из орденов, где можно встретить нормального гнома. Кто вообще дал этому безумцу титул и власть, в своем ли они были уме? Зосиэль крепко сжал кулаки и мерно, тяжело вышел вслед за параликтором. Ярость бушевала и требовала выхода, жгла до боли, подстегивала к действию. Сколько потребуется выбить дури из Деренге, чтобы в нем проснулся здравый смысл? Возымеет ли это вообще какое-нибудь действие?.. Взять палку? Кочергу? Вернуться в шатер за глефой? В воображении жреца не возникало кровавых картин расправы — только праведного гнева, вслед за проявлением которого Регилл просто обязан будет признать свою неправоту. Перед лицом своих подчиненных он поклянется собственной выцветающей головой, что никому из них не позволит умереть из-за отсутствия лекарской помощи. И тогда… Зосиэль замер, когда пальцы уже сжались на древке оружия. Он успел прийти в свой шатер, и теперь тянул со стойки привычную глефу, призванную сегодня стать орудием справедливости. Сердце гулко ухнуло, и Зосиэль резко и ярко увидел перед глазами последствия своих действий: с воплем он опускает глефу на голову замершего в панике Деренге, брызжет красное. Лезвие скользит по черепу и срезает заостренное сероватое ухо, клок лиловых с проседью волос, мягко, без сопротивления взрезает черный шипованный наплеч и влажно утопает в живой плоти, раскрошив кость. Еще удар сердца; Зосиэль ясно видит собственную мантию — святой символ Шелин залит алым, радужное перо блекнет, сдается расходящемуся кровавому пятну. Жреца шатнуло; некрепкие пальцы, ставшие в миг влажными, отпускают древко, и он неловко заваливается назад. Смотрит на свои руки — чистые, с тонкими пальцами жреца, но не воина. На них не видно крови, только тонкие крапинки засохшей лазури, но видение еще слишком свежо. Зосиэль готов поклясться, что видел произошедшее наяву, своими собственными глазами. Он никогда не хотел крови, всегда старался поддержать заблудшего, а не покарать его за утерянный путь — если это перестанет быть правдой, то что от него, жреца, останется? Без сомнений, видение послала сама Богиня, чтобы предостеречь своего служителя от роковой ошибки, от преступления, прощения которому не будет. Зосиэль почувствовал, как по виску ползет капелька холодного пота. Нижняя рубаха под мантией взмокла и отвратительно приникла к коже, руки задрожали. Жрец бросился к походному алтарю Шелин, принялся просить у нее прощения за то, что едва не предал годы служения свету и милосердию, мудрости, чтобы не позволить себе сотворить очевидное зло. Молитва выходила горячной, сбивчивой, но Вечная Роза ответила, вернув своему верному служителю желанное спокойствие. Решение пришло следом. Каждую душу, конечно же, можно спасти и обернуть к свету — но не каждое спасение под силу именно Зосиэлю. Силы жреца не безграничны: кажется, их маловато, чтобы спасти Деренге от себя самого. Но те, кого посулами, обманом или угрозами заманили под знамена Рыцарей Преисподней, еще могут выбрать верный путь. Кого-то из них Зосиэль еще может спасти. И изменение мировоззрений параликтора для этого вовсе не обязательно. Он покинул свой шатер и заглянул в лазарет — давешний рыцарь лежал на одной из циновок. Рана крепко перевязана, перепачканный кровью и гноем черный доспех аккуратно покоится рядом. Грязный кусок металла, клеть, куда наивные рыцари прячут все прекрасное и доброе, что в них есть. Зосиэль бесшумно опустился рядом с лежанкой и осторожно взял раненого за руку. — Мне уже пора? — негромко спросил рыцарь. В голосе его могла быть надежда, но могло ее и не быть. Зосиэль услышал ровно то, что хотел, и мягко улыбнулся: — Еще нет. Как твоя рана? Рыцарь почти готов был сказать что-то, но, кажется, наконец взял себя в руки и снова плотно сжал тонкие губы. В этом движении Зосиэлю виделись боль и страх — может, Дернге захочет всыпать ему на одну плеть больше за каждое сказанное слово? Захочет, но не сможет. Зосиэль спасет эту душу первой, и спина этого парня не увидит даже уже обещанных десятка плетей. — Как тебя зовут? — Эмри, — отчеканил рыцарь. — Как тебя звали до вступления в орден?.. — ответа ожидаемо не последовало. — Послушай, парень, ты ведь можешь служить и в другом ордене. Там, где новобранцам хотя бы перековывают доспех, прежде чем выдать снятый с мертвого ветерана, — Зосиэль покосился в сторону зловеще чернеющего доспеха. На наручах изнутри остались затертые кровавые следы, будто из-за неверной подгонки они болтались на руке и стирали кожу. — Ты знал того, чей доспех носишь? Каким он был человеком, где остались его родные? Знают ли они, что их мужа и сына заменили другим, как соломенную куклу упаковав в старую броню? А где твоя семья, Эмри? Рыцарь промолчал и отвел глаза. — Наверное, ты из Мендева?.. — рыцарь моргнул. Зосиэль немного приободрился, сочтя это согласием. — Ты и твои родные чтили королеву Голфри и ее волю, воспитаны были в верности крестоносному делу. Ты не обязан носить черные доспехи и прятать от лекарей раны. И ты еще способен изменить свою судьбу… В ставке расположились несколько малых рыцарских орденов, и каждый из них будет рад новому соратнику. Рыцарь снова промолчал, украдкой покосившись на груду черного металла. Зосиэль осторожно отпустил его руку и прочитал короткую молитву, после чего молча покинул лазарет. *** Камелии идти помогали Сиила и Иламин, и помощь последнего особенно забавляла. Все-таки она уже дважды пыталась лишить его жизни, а он, пыхтя от напряжения, упрямо тащит ее вперед, завалив руку на свое плечо. Не был бы слаб после воскрешения — понес бы на руках, ума бы хватило. И это радовало — на самом деле, безо всякого притворства, и улыбалась шаманка совершенно искренне, бросая ему в ответ более чем теплые взгляды. Убить Иламина вот так, в грязной пещере, бессознательного — это такая отвратительная глупость! Если бы не гулльи укусы, Камелия и не подумала бы об этом, но судьба распорядилась так, как распорядилась. Но тут же дала шаманке третий, решающий шанс сделать все правильно. Сотворить истинный шедевр. Каково это — убить того, кто сам мечтает отдаться в твои руки? Каково это поймать на лицемерии того, кто утверждает, что отдаст за тебя жизнь? Должно быть, очень, очень сладко. А Иламин будто бы сам рвется навстречу смерти. Защищал Камелию в пещере так отчаянно, так яростно… должно быть, он уже близок к популярному заблуждению, называемому «любовь мужчины к женщине». Оно встречается реже, чем обратное, но Камелии, кажется, повезло. Иначе… почему бы ему вести себя так, после всего? Это иррационально, а значит, не имеет с логикой ничего общего. Это эмоции. Чувства. То, что нужно. Они добрались до удобного места — не слишком далеко от дороги, не слишком близко к руинам — и стали разбивать лагерь. Впервые Камелии не нашлось дела — она имела исключительную возможность наблюдать за своей маленькой мышкой, практически не скрываясь. Огненные глаза аазимара упрямо пылали, когда Арендей ехидно замечал дрожь ставящих палатку рыжеватых рук или бледность лица, он поджимал губы и по обыкновению своему молчал. Упрямый, будто бы недоверчивый, он то и дело бросал на Камелию странные взгляды, а однажды, кажется, даже почти улыбнулся ей. Она не смогла удержаться от ответной улыбки и нетерпеливо облизнула пересохшие губы. Такими темпами уже очень скоро она сможет убить Лима самым изысканным и приятным образом. Засыпая, шаманка пыталась представить его удивленное лицо, неверие в рыжих глазах, почти слышала его последний вдох перед тем, как изящный стилет распорет его грудь, как горячая кровь согреет ее замерзающие руки. И обещала себе — каждой части своей раздвоенной души — что этот момент настанет очень-очень скоро. Неплохо бы к этому времени раздобыть новый нож, достойный этой чести. В конце концов, Камелия слишком дорожила обретенным шансом на шедевр и не могла творить его железкой, которая едва все не испортила. Что, если спросить Хоргуса о маленьком подарке? Скорее всего, он, как и всегда, разобьется в лепешку, лишь бы не проснуться с распоротым брюхом. Интересно, зачем он потащился с ними в поход? Неужели, верит, что может что-то изменить?..