Не место для бабочек III: Клинок доблести

Оказавшись снова в относительной безопасности и приблизительном комфорте крестоносной ставки, Вольжиф наконец-то выдохнул. Не то чтобы он совсем не дышал все это время, но мысли о смерти, поджидающей за каждым валуном и в каждом овраге, его все-таки отпустили только сейчас. Он плотно поел, потом поел еще раз, потом — так, для острастки — стырил у расфуфыренного рыцаря кошелек и подбросил его тощему крестоносцу, работавшему на полевой кухне. В пустом виде, конечно. Посмотрел, как рыцарь носится по лагерю, обвиняя в воровстве всех встречных, и умудрился при этом ему не встретиться. Потом поглядел, как испуганный крестоносец дрожащей рукой избавляется от «улики», зачем-то запихивая ее в бочку с соленой рыбой, даже не открывая. Вздохнул, поискал другие развлечения: пробрался на склад, стащил пачку пергаментов не глядя. Вздохнул снова, когда понял, что пергаментами оказались не дорогущие свитки, а просто чистые бумажки, подготовленные для создания оных. Попробовал что-то записать из того, что знал, но понял, что пишет слишком медленно и криво, чтобы это было весело и могло стать бизнесом. Потом втюхал криво начертанный (и, скорее всего, не работающий) свиток марева какому-то нервному пройдохе из малых орденов. Развлечения, в общем, закончились. А мысли — вернулись. Сначала о смерти, которая снова выглядывала из-за каждого шатра, блестела в руках терзающих манекены рыцарей преисподней, сверкала на кончиках пальцев боевых магов, отрабатывавших пассы в дальней части лагеря, воняла из лазарета (заглядывать в него тифлинг так и не решился). И Вольжиф впервые задумался о том, что смерть его все-таки однажды догонит, так или иначе. Если не в бою — то в глубокой старости, с болезнями, присущими всем живым, с немощью и следующей за ней по пятам нищетой. Не можешь воровать, не умеешь работать — умирай в сточной яме, и ни один из этих благородных воителей за все хорошее не кинет тебе и гнилого яблочка. Так что толку за них биться? Все равно бросят, все бросают. Эти люди ничем не лучше других — тех, кто гонял его, голодного и испуганного, от своих лотков на рынке, отбирал честно украденные деньги, кидал камни вслед, называя последними словами, половина из которых восходили одновременно к демонам и его, Вольжифа, матушке. Так будут ли они заботиться о старом тифлинге, если обижали даже маленького и почти невинного? Единственное, что не предаст и не оставит ни в горе, ни в радости — это деньги, которые хорошо спрятаны. Всем нужны деньги — даже вот эти рыцари, чтоб их, бесплатно ни в какой поход бы не пошли. Вон, как тот парень взбеленился из-за потерянного кошелька! Можно подумать, в нем были все его сбережения. Всем нужны деньги, так почему Вольжиф, говорящий об этом честно, сразу плохой? Он ничем не хуже остальных. Вольжиф пнул камушек и злобно, задиристо — но очень тихо — выругался. Настроение совсем испортилось. И тем жутче было видеть порхающую по лагерю обожженную ведьму, которой тоже от жизни досталось. Но она-то почему-то всем довольна! И тут Вольжиф все-все понял. Это же так просто! Ее не волнуют деньги, потому что она никогда в руках их не держала! Так родился план, вспышкой в сознании, резким хлопком ладоней и хитрющей улыбочкой на губах самого красивого и умного (а как иначе?) тифлинга в этой обители жадного добра и продажной праведности. Пошарив по карманам, Вольжиф сгреб в мешочек от орешков содержимое кошелька, утопленного в соленых селедочных трупиках, и смело двинулся к Угольку. Эльфийка, умильно расшаркавшись с каким-то олухом, обернулась к нему, не изменяя блаженной улыбке: — У тебя что-нибудь болит? — с беспокойством поинтересовалась ведьма. Вольжиф хмыкнул. Опять она за свое, всех-то ей спасти надо. — Нет! Это у тебя с головой совсем беда, — он сделал серьезное лицо, обеспокоенно поцокал языком и даже для виду коснулся пальцами бледного эльфийского лба. Кожа у нее была обычной эльфской температуры, шершавая и почему-то приятная на ощупь убегавшим к волосам шрамом от ожога. Эта мысль была странной. Вольжиф решительно перестал ее думать. Уголек на заявление задумчиво потрогала спутанные пщенично-светлые волосы на затылке, расчесала пальцами несколько прядей и снова разулыбалась: — Спасибо, что беспокоишься обо мне, но у меня правда ничего не болит, — эльфийка склонила голову набок и всмотрелась в собеседника чернющими, всепоглощающими глазами. В них Вольжиф отражался странно изогнутым — рот его, все еще обеспокоенно сжатый, выглядел огромным, а глаза совсем крохотными и будто бы посаженными слишком далеко. — Нет, поверь мне, ты очень серьезно больна. Этого, разумеется, не видно, и пальцем почувствовать нельзя, но болезнь уже в тебе. Прямо вот тут. Он снова протянул руку и коснулся ее лба, подушечкой пальца ударив ровно между бровями. — В твоей голове, — закончил он. — Но ты не бойся, братец Вольжиф определенно знает, чем тебе помочь. Он протянул мешочек с деньгами ведьме. Она удивленно посмотрела на протянутую ладонь, потом снова разулыбалась, и в ее черных глазах снова отразилось Вольжифское лицо. На этот раз эльфийка держала голову чуть ниже, и тифлинг в отражении был почти так же хорош, как и настоящий Вольжиф. — Бери, не бойся. Там то, что сделает тебя нормальной, — Вольжиф обхватил ладошки ведьмы, вложив в них мешочек и чуть сжал. Обычно так приходилось давать взятки особенно праведным стражникам, которым надлежало в нужный момент совсем-совсем отвернуться. Это работало ровно всегда, кроме случаев, в которых взятку приходилось давать уже после поимки. Тогда дело иногда срывалось, и приходилось просто делать ноги, но и эти случаи Вольжифу вполне нравились. Они выходили дешевле. — Там что, денежка? — Уголек приоткрыла мешочек, взвесила его в руках. — Кому ее нужно передать? — Никому не нужно. Они теперь твои. Дарю. — Но мне не нужно… — Нужно, девочка, ты просто пока не знаешь об этом, потому что в тебя в голове есть проблема. Вольжиф спрятал руки за спину и деловито перекатился с пяток на носки, глядя, как эльфийка недоуменно вертит мешочек в руках. На ее лице отразилась некая мыслительная деятельность, но тут же сменилась прежней улыбкой. — Я поняла! Нужно передать их жителям Кенабреса! Я отнесу командору, раз ты стесняешься, — ведьма развернулась и понеслась к командорскому шатру. Вольжиф бросился ей наперерез, поймал за плечи, серьезно посмотрел в глаза. Нечего и ожидать было, что все будет так просто. Лечение не бывает безболезненным, даже для, кхм… врача. Да, сейчас Вольжиф ощущал себя эдаким целителем души — его миссией было вернуть Угольку утраченное понимание ценности денег. Таких, как они, всегда бросают, как только дружить становится невыгодно. Да, наверное в этом и крылись истоки желания Вольжифа непременно спасти девчонку от помешательства: они ведь оба никому не нужны, сами по себе! А эта дурочка жалеет тех, кто ее изуродовал и заставил скитаться. Лишил родителей вдобавок. А ей, в отличие от Вольжифа, папаня был нужен. И он, возможно, даже был нормальный. — Это твои деньги, тебе не нужно никому их передавать, — серьезно произнес тифлинг. — Ты должна купить себе платье. — Зачем? — Так твое же истрепалось. — Но мне удобно и не холодно совсем, — Уголек пожала плечами, снова склонила голову набок. — Что случилось, Вольжиф? Имя, произнесенное ее щебечущим голоском, казалось совершенно чужеродным, неправильным, не имеющим к Вольжифу никакого отношения. Обычный Вольжиф — это «Эй, ты! Вольжиф!» или «Будь ты проклят, Вольжиф!» или хотя бы «Эх, Вольжиф…», но точно не «Что случилось, Вольжиф?». Тифлинга передернуло. Где-то глубоко-глубоко в сознании мелькнула давно не думанная мысль держаться от ведьмы подальше. Кажется, нужно было ее послушаться. — Тебе надо, ты просто не знаешь об этом, — вкрадчиво произнес тифлинг, ласково улыбнулся, погладил острые эльфячьи плечики и будто случайно запутался пальцем в широкой дыре на ее мантии. — Смотри, она же совсем старая, всеми ветрами продувается! А с этими деньгами ты можешь пойти к квартирмейстеру и прикупить себе… ну, что-нибудь. Все, что захочешь, представь? Любую тряпку. Или там новые тапочки. Сама себе! — Но у меня есть тапочки, и я совсем не замерзла, — Уголек нежно улыбнулась, перехватила его руку и погладила шершавыми тонкими пальцами тыльную сторону ладони. — Спасибо, Вольжиф, но со мной все хорошо. У меня все есть. Сажа, едва Вольжиф успел забыть о ее существовании, нервно каркнула и спикировала эльфийке на плечо. Черные глаза не в меру умной птахи недовольно взирали на тифлинга то под одним, то под другим углом, будто примеряясь, в какое место его вкуснее будет клюнуть. Птичьи коготки прижали видавшую виды материю к плечу хозяйки, и Вольжиф поморщился, представив, что эта жуткая зверюга примостится на его собственное плечо. Оно тут же нестерпимо зачесалось. — Ты просто попробуй, — Вольжиф с усилием отвел от птицы взгляд. — Тебе понравится, вот увидишь! — А зачем? — невинно переспросила Уголек. Сажа гаркнула. Карканьем этот дикий звук назвать было сложно. Вольжиф вздрогнул, хвост по собственной воле дернулся сначала в одну, потом в другую сторону, будто надеясь сбежать подальше от своего не в меру наглого хозяина, но потом послушно опустился, привычно спрятался, прижавшись к левой ноге. Вольжиф широко улыбнулся. — Мне будет очень-очень приятно, если ты купишь себе платье. Я специально ук…добыл эти деньги для тебя. Поэтому… Сажа снова гаркнула и хлопнула крыльями. Черные перья мазанули по светлым волосам ведьмы, на удивление не оставив на них чернильного развода. Вольжифу подумалось, что злобная Сажа определенно должна была как-то испачкать ее — он подавил в себе желание потрогать спутанные пряди и убедиться, что среди них не заблудились почерневшие обвороненные волосинки. — Поэтому, если ты не хочешь меня обидеть, пойди и купи себе платье. Хорошо? Вон стоит дядька, он продает всякое. Платья у него не очень, больше мантии, но точно теплые и мягонькие. Уголек широко улыбнулась. Опять. Только перестала — и снова разулыбалась. У нее там улыбалка не отвалится? Блаженная ведьма все больше нервировала, Вольжифу захотелось немедленно провалиться сквозь землю, а когда она защебетала слова благодарности, и вовсе ощутил, как к щекам приливает кровь. Отчего-то стало очень стыдно и осторожно. После, когда ведьма летящей походкой двинулась к квартирмейстеру, Вольжиф ощутил еще большее беспокойство. Девчонка схватила первую попавшуюся тряпицу, положила на руку удивленному торгашу набитый деньгами мешочек и предприняла попытку переодеться прямо на улице, на морозе. Испуганный торгаш торопливо загнал ее на склад. Оттуда Уголек вышла в приличственной шерстяной мантии лекарки. Точнее сказать, вышла лекарка, вместо головы которой торчала голова Уголька. Эльфийка, широко улыбаясь, двигалась в сторону Вольжифа, и его осторожность внезапно перевалила через отметку «беги». Он развернулся на пятках и послушно побежал прочь, сам не зная, почему. Откуда-то появилась дурацкая мысль, что фокус не удался: Уголек осталась Угольком, деньги не полюбила, рассталась с ними так, будто они совсем не важны. А значит, он облажался, и миссия провалена, и вообще… может, есть и другие пути быть нужным, сытым и в безопасности?.. Вольжиф, скрываясь в своей палатке, твердо решил перестать думать эти дурацкие мысли. Насовсем. И к Угольку больше вообще не подходить. Неровен час, сам блаженно заулыбается и начнет — фу, какая глупость! — заниматься какой-нибудь благотворительностью. Нет. Нет-нет-нет. Никогда.