• • • ✦ • • •
— Эту загадку задал немецкий профессор своим студентам, — учитель Со измеряет шагами подиум, изредка бросая взгляд на аудиторию. — Владельцы двух земельных участков серьезно поссорились. На первом участке росли тюльпаны, на втором — яблони. Часть яблоневых веток возвышались над забором, разделявшим участки, и свисали над тюльпановыми посадками. Когда яблоки падали с веток, они ломали тюльпаны. Кто в этом споре прав? Учитель Со вёл пары по литературе, но зачастую любил уходить в такие дебри, что сам же потом удивлялся, как они вообще до этого дошли. Сейчас же он вдруг резко решил перескочить с терминологии в юриспруденцию. Минхён в ней силён не был, поэтому, как и многие, только оценивал различные ответы. Одни утверждали, что если спилить ветку, нависающую над чужим участком, проблемы можно избежать. Другие настаивали на том, что, так как сама яблоня растёт где положено, то и вины её владельцев нет. Не будешь же ты корить хозяина сакуры за лепестки в своём саду? Минхён был солидарен со всеми, но так и не смог прийти к единому выводу, пока в воздух не взметнулась знакомая ладонь с забавными мизинцами. — Да, Донхёк? — Но разве в этом вообще есть смысл? — он выпрямляется и расправляет плечи. — Я имею ввиду, что тюльпаны цветут весной, а яблоки созревают осенью. Они никак не могут сосуществовать вместе. Подобному спору нет места в жизни. — Вот именно, — учитель старается поддерживать нейтралитет, но Минхён замечает, как его глаза щурятся в удовольствии, а уголки губ на секунду приподнимаются. — Один из главных уроков, что вы должны для себя уяснить: прежде, чем окунаться с головой в правила, термины и нормы, включите здравый смысл. Тогда, и только тогда вы сможете избежать мнимых проблем и кучи обидных ошибок.• • • ✦ • • •
— Это было круто. — Ты о чём? — Я о твоём ответе на литературе, — Минхён даже не пытается скрыть восхищения и восторга. — Каждый раз поражаюсь тому, насколько ты умный. Так случается, что уже почти неделю они уходят домой вместе. На этот раз солнце прячется за хмурыми тучами. Моросит мелкий дождь. Непогода застаёт Донхёка врасплох, так что Минхён, как герой сопливой романтической дорамы, предлагает ему свой зонт и свою компанию. И плевать, что у него ещё тренировка. Приоритет сейчас явно не на стороне футбола. — Хочешь сказать, я выгляжу глупым? Однако Донхёк идти под зонтом в одиночестве отказывается: он наугад цепляет Минхёна за рукав рубашки, притягивая к себе. И отпускать совсем не торопится. — Нет! Конечно же нет! Я имел в виду совсем другое, — Минхён путается в словах, городя их как попало, — Ты выглядишь умным! То есть, ты и есть умный! Может и не самый, но гораздо умнее многих! — он даёт себе мысленную оплеуху, когда Донхёк выдыхает что-то про «комплимент и оскорбление в одном флаконе», и добавляет максимально серьёзно: — Знаешь, я никогда не встречал никого более удивительного, чем ты. Твой острым ум, талант и упорство заслуживают, по меньшей мере, всеобщего восхищения. — Мы с тобой знакомы без года неделю, а ты так смело говоришь такие громкие слова… — усмешка Донхёка тает, а безобидные попытки подколоть Минхёна оборачиваются робким смущением. Подобный образ поднимает в Минхёне праведный бунт. «Ты не должен сомневаться в себе, — хочется сказать ему, — ты обязан знать, какой ты потрясающий и необыкновенный. Как изумительно ты сверкаешь, когда шутишь или занимаешься творчеством. Как ты поражаешь, отвечая на сложные задачки, или ловко импровизируя на сцене, когда твой напарник забывает текст. Ты должен знать какой ты красивый, когда улыбаешься». Но подобные откровения сейчас только спугнут Донхёка. Минхён понимает это, поэтому подавляет внутренний мятеж и роняет напускным спокойным голосом: — Я тоже о тебе многое слышал. А ещё — как ты поёшь и общаешься. Видел твои скульптуры и рейтинг в таблице успеваемости. И то, как к тебе тянутся люди и учителя… Всё это по отдельности ни о чём не говорит, но вместе создаёт более чем чёткую картину. Они заворачивают на нужную улицу. Минхён резко останавливается. — Подержи, пожалуйста, зонт, — и, не дожидаясь ответа, вкладывает в чужую ладонь изогнутую ручку, чтобы затем опуститься на корточки. — В чём дело? — У тебя шнурки на кедах развязались, — он распутывает узел, стараясь проговаривать каждое своё действие. — Кончики немного намокли из-за луж, но не особо запачкались. Так не туго? Ответа не раздаётся, поэтому Минхёну приходится поднять голову. И проглотить судорожное ох. На щеках Донхёка расцветает розовый румянец, а сам он кусает губы и как-то сбивчиво дышит. Почти испуганно. Взволнованно. Донхёк замирает — Минхён подвисает вместе с ним. Он не знает, что именно вызвало такую реакцию: его слова, или же действия, но всё внутри чешется от желания это выяснить. — Донхёк? Тот дёргается, как от удара током. Делает шаг назад, но, скорее, не специально, нежели с каким-то умыслом. — Да, так сойдёт. — Может мне ослабить узел? — Нет, не стоит. А то растеряю обувь по дороге, как Золушка, и придётся мне бродить босиком, как Маугли. Донхёк быстро берёт себя в руки, начинает отшучиваться, и на протяжении всего оставшегося пути берётся подкалывать Минхёна с удвоенной силой.• • • ✦ • • •
К великому огорчению, Ренджун возвращается в понедельник бодрым и свежим. И пусть плохо размышлять в таком ключе, но Минхён ничего не может с собой поделать. Теперь доступ к Донхёку вновь закрыт, и всё, что ему остаётся, это любоваться им издалека. Он наблюдает… …стоя у шкафчиков в раздевалке: Донхёк неспешно ведёт рукой по металлической поверхности, шагая вдоль стеллажей; извиняется и мило улыбается, стоит пальцам наткнуться на чью-то спину. … сидя за последней партой во время лекций. Хёк и Ренджун заняли ближайшие места к выходу. Хуан временами склоняется к чужому уху, поясняя тот или иной материал. … прислонившись к стене в коридоре во время длинной перемены. Донхёк сидит на подоконнике в окружении друзей, попивая сок и слушая байки Джемина о его детстве. В кудрявых пшеничных волосах запутались солнечные лучи. Они же подсвечивают его белую одежду, отчего кажется, что весь Донхёк светится. И, когда он дарит друзьям яркую улыбку, а его смех переливом отражается от стен, в грудине Минхёна тепло сворачивает все мышцы в один ноющий клубок. Но вскоре ему не удаётся делать даже этого. В один день вновь приходят дожди, исчезает солнце и, вместе с ним — Донхёк. Минхён ищет его в студии, в столовой, даже заглядывает в класс Ренджуна, но безрезультатно. Он пытается не выдумывать и не паниковать, однако, когда Донхёк не приходит и на третий день, ноги сами приводят Минхёна к чужому дому. Калитка — нехитрый затвор, что одним движением отводится в сторону. Клац, и вот Минхён оказывается во дворе. Это попахивает проникновением на частную территорию, но он обязательно позже извинится и всё объяснит. Минхён нажимает на звонок один раз, другой, вот только никто так и не спешит открыть дверь. В голове его проносится сотни возможных сценариев развития событий, от негодующего Донхёка до неловкой встречи с его семьёй, но на «ничего» Минхён, почему-то, не рассчитывал. Он ещё какое-то время топчется на пороге, нервно постукивая ногой по крыльцу и сомневаясь, стоит ли продолжать свои попытки, или же это уже расценивается как грубость, как вдруг дверь за его спиной приоткрывается, и в затылок прилетает строгое: — Кто это? Внутри темно, поэтому Минхён не может рассмотреть ничего, кроме цепочки, не позволяющей двери открыться полностью. — Донхёк, это я, Минхён! — он покрепче сжимает лямку рюкзака и полностью разворачивается. — Тебя несколько дней не было в институте, поэтому я волновался, не случилось ли чего… Вот и пришёл тебя проведать. Дверь перед его носом резко захлопывается. Минхён даже не успевает должным образом отреагировать, как она вдруг распахивается, на этот раз, полностью. Донхёк отходит назад, отступая во мрак прихожей. Минхён расценивает это за приглашение. Он делает нерешительный шаг внутрь и прикрывает за собой дверь, проворачивая замок на один оборот. Скорее для того, чтобы это услышал Донхёк, нежели для чего-то другого. Навряд ли он здесь надолго задержится. — До вечера собирался под дверьми стоять? — Я несколько раз звонил, но ты не открывал… — Звонок тут уже год как не работает. В следующий раз лучше стучись, а то я чудом тебя услышал. И вообще, я редко кому открываю. Ты обивал пороги слишком долго и настойчиво для обычного прохожего или налоговой, только поэтому и привлёк моё внимание. — Прости за вторжение, правда. Я бы позвонил, если бы у меня была возможность. Видимо, никакой семьи тут и в помине нет. В доме царит темнота: только рассеянный свет откуда-то сбоку обтекает силуэт Донхёка. Минхёну требуется время, чтобы он смог различить хотя бы это. — Так что? — не выдерживает он. — Ты в порядке? На самом деле он чувствует, что Донхёк не в порядке. Это сквозит в его уставшем голосе, в отрывистых фразах и в враждебных интонациях. Но Минхёну хочется услышать ответ из его уст. — Ты правда пришёл только чтобы узнать о моём самочувствии? — Ну… да. И ещё я принёс тебе выпечку из столовой. Сегодня они снова продавали шоколадные круассаны, а не ванильные. Подумал, ты будешь рад. Донхёк молчит долгое время, и Бог знает, что творится в эти мгновения в его голове. Каждая из секунд растягивается для Минхёна в час самой настоящей пытки. Они не двигаются и, кажется, даже не дышат. Как и весь дом, словно всё в нём замерло и застыло. Будто всё в нём — искусственная инсталляция, а они — арт-объекты, статуи, что несут в себе свою собственную историю. — В таком случае, мне стоит пригласить тебя на чай, верно? — Ты не обязан… — начинает Минхён, но оказывается перебит решительным: — Айщ, проходи давай. А затем остаётся в прихожей в одиночестве. Послушаться Донхёка — всё равно что насильно навязать своё общество. Но развернуться и уйти сейчас — дело ещё более абсурдное. И, раз Минхён и так припёрся сюда без разрешения, то, наверное, хуже не станет, если он задержится тут ещё немного? Донхёк велит ему сесть за стол, пока сам бредёт к столешнице и шарится в холодильнике. Кухня небольшая, с окном в половину стены. Занавесок нет, поэтому ничего не мешает рассеянному свету проникать в комнату, позволяя Минхёну разглядеть всё более детально. Начинает он, конечно же, с Донхёка. Минхён пытается, правда пытается не пялиться, но у него не получается, потому что ноги Донхёка, едва прикрытые свободными шортами — идеальные, буквально самые красивые, что когда-либо ему доводилось видеть. И нет, Минхён вообще не фетишист. Точнее не был, до этого момента. Потому что его вдруг зацикливает, словно неверно написанную программу. Затягивает в водоворот. И из этого порочного круга, состоящего из чужого лица, углублений ключиц, изящных рук и ног ему самому точно не выбраться. — Минхён, ты здесь? — А, да, прости, я… я задумался. — Не пугай меня так. Я уже второй раз спрашиваю, будешь ты чай или кофе, а в ответ тишина. — Мне без разницы, если честно. Да и я могу сам себе сделать. Он отодвигает стул, пытаясь встать, но тут же оказывается остановленным резким жестом руки: — Стой, сиди, — и затем, когда Донхёк понимает, что именно выдал, фырчит себе под нос, — что бы это ни значило. Минхёна, внезапно, разбирает смех. Он смеётся негромко, но высоко и искренне. В тишине дома этот звук становится настолько чужеродным, что Донхёк замирает с чашками в руках, а затем вдруг начинает смеяться вместе с Минхёном. За чаем Донхёк спрашивает, что интересного произошло в его отсутствие, но Минхёну даже нечего на это ответить: без Донхёка всякая учёба потеряла смысл. Поэтому приходится выдумывать и быстро менять тему. Та, на самом деле, всплывает случайно, стоит Минхёну споткнуться взглядом о тёмное пятно, виднеющееся из-под съехавшего ворота футболки. — У тебя на плече синяк? — Ага, — Донхёк откусывает небольшую часть круассана и легкомысленно выдаёт, — и на бедре ещё такой же. До сих пор не научился вписываться в эту кухню. Минхён, изучивший до этого помещение вдоль и поперёк, окидывает его ещё одним взглядом. Теперь он цепляется не за отсутствие штор, не за гудящий, словно рой разбуженных пчёл, холодильник, или деревянный квадратный стол, но за его острые углы, за горшки с цветами, стоящие на полу в случайном порядке и за высокие межкомнатные пороги. — Знаешь, у меня есть отличная идея, как помочь тебе их избежать в будущем, — загадочно начинает Минхён, косясь на Донхёка. — Но для этого тебе придётся ещё раз пустить меня в свой дом. — Не успел уйти, а уже напрашиваешься в гости, — Хёк в наигранном недоумении приподнимает брови. — И откуда в тебе столько наглости. Губы Минхёна неконтролируемо растягиваются в улыбке, обнажая белоснежные зубы. — Ты даже не знаешь, как много её может быть. — Это угроза? — ехидничает Хёк. — Или, может быть, вызов? — Ни то и ни другое, — Минхён одним укусом заглатывает половину круассана, сразу добираясь до начинки. — Просто не хочу, чтобы ты думал, что я ангел во плоти, снизошедший с небес на твою голову. Донхёк натурально давится: он заходится грудным смехом и кашлем. Минхён подлетает к нему, несильно, но ощутимо стучит по спине. Спустя несколько мгновений Хёк успокаивается и подходит к раковине, дабы привести себя в порядок и стереть со стола крошки от круассана. Несколько он пропускает: Минхён быстро собирает их к себе в тарелку. — А ты забавный. Я сначала думал, что ты из тех крутых перцев, которые любят самоутверждаться за чужой счёт, но я ошибался. — Тогда какой я по-твоему? — Минхён спрашивает это на полном серьёзе, отчего атмосфера на кухне из непринуждённой резко превращается в натянутую, как тетива, звенящую и хрупкую. — Не думаю, что смогу сейчас ответить на твой вопрос, — Донхёк тоже её чувствует, отчего невольно начинает говорить тише. — Но я точно знаю, что наглости в тебе — кот наплакал, а всеми поступками руководит то ли природная импульсивность, то ли приобретённое отчаяние. Мне остаётся только догадываться, что за ними стоит, но ты — неплохой человек. Я до сих пор не понимаю твои мотивы, но если бы ты захотел причинить мне зло, то, наверное, давно бы уже это сделал. Минхён шагает в его сторону, однако близко подходить пока не решается. Донхёк до сих пор стоит у раковины, опираясь руками по обе стороны от неё, и смотрит в окно так, будто правда в нём что-то видит. — Ренджун говорит, что всю эту неделю ты бродил вокруг да около, словно пёс, которого прогнали со двора. Неужели так боялся подойти? — Мне кажется, я не шибко нравлюсь твоему другу. — О, — тянет Донхёк, — он совершенно не в восторге от тебя. — Потому что я человек? — пытается пошутить Минхён. — Потому что он думает, что ты принесёшь мне только горе и ничего кроме. Минхён облизывает губы и с трудом сглатывает. Его взгляд режется об острые лопатки, стекает по худым рукам до тонких запястий. Он делает ещё один шаг — под ногой скрипит половица — но Донхёк стоит и даже не вздрагивает, как это бывает обычно. Словно выжидает, проверяет Минхёна на червивость: стоит ему сделать одно лишнее движение, сказать неправильное слово, и Донхёк на корню пресечёт то крепкое и многообещающее, что зарождается между ними. — А что думаешь ты? — хрипит Минхён. — Не слишком ли много вопросов? — Донхёк опускает голову, так, что можно отчётливо увидеть выступающие позвонки, которых так сильно хочется коснуться. — Пускай я и не могу увидеть на твоём лице признаки лжи, но, поверь, сумею различить их в голосе. Так что это ты мне лучше скажи, — он разворачивается одним точным движением, и смотрит туда, где, по его догадкам, находится Минхён. — Чего мне от тебя ожидать? Их разделяет расстояние в три шага. Минхён сокращает его до одного. Ловит губами чужой резкий выдох, спрашивает вдруг тихо и мягко: — Могу я взять тебя за руки? И, получив одобрение, аккуратно касается кончиками пальцев нежной кожи предплечий. Он пытается быть очевидным, но всё равно застаёт Донхёка врасплох. Они впервые касаются друг друга так: намеренно и без лишних преград в виде ткани. Минхён знает, что подушечки пальцев его грубые от гитары, с которой он занимается в свободное от фортепиано время. Им не сравниться с бархатной кожей Хёка, но это различие ему почему-то нравится. Минхён неспешно проводит пальцами до локтей, а затем вновь спускается к ладоням: обхватывает их, тянет на себя. Укладывает правую руку Донхёка себе на шею, туда, где отчётливо ощущается пульс, а вторую — к щеке. Прикрывает веки, позволяя прикоснуться к глазам, носу, острым скулам и — минуя губы — подбородку. Шепчет клятвенно: — Ты можешь ожидать от меня всё, что захочешь: радость, беспокойство, интерес, удивление, восхищение, растерянность, даже злость или возмущение, потому что я не могу обещать, что мне удастся избежать всех ошибок. Ты можешь ожидать всё, но не боли. Я бы не смог простить себе этого. Никогда. Пульс под пальцами Донхёка частый, но ровный. И, даже если бы Минхён сейчас солгал, он бы наверняка не смог почувствовать этого. Но что-то в нём, в его голосе и в действиях, заставляет Донхёка поверить. Полностью и безоговорочно. С этого и начинается новый виток их истории.