Moments

Знаете, в чем проблема? Морально он вроде как застрял между "НИЧЕГО НЕ ПРОИЗОШЛО" и "НИЧЕГО ЖЕ НЕ ПРОИЗОШЛО, ДА?", но все это, как и остальные убеждения можно просто нахрен выбросить, потому что, похоже, он облажался, и что-то да произошло. Само — Силко понятия не имеет, когда упустил эту условную крошечную костяшку домино, которая дернулась и упала, зацепив за собой следующую, та другую, и все как-то пошло абсолютно не туда. А потом застряло. Держась исключительно на его собственном самоконтроле, который нихрена не бесконечный, упрямстве, которое вполне поспорит с эгоизмом Джинкс, но и ему понемногу приходит конец. А он — старый идиот, выстроил свою империю зла, подмял под себя Баронов и скоро наступит на горло Пилтоверу, только вот сил покончить с этой пыткой никак не найдет. Со стороны можно подумать, что это вполне себе неплохой вечер. Последняя поставка Мерцания уже в лаборатории, еще две партии готовы для сбыта, плотный дым из труб развеялся, открывая прекрасный вид на ночной Заун, сверкающий тысячами огней, только вот он туда не смотрит. А сидит за столом, уставившись в бумаги, но нихрена прочесть не может, потому что сконцентрироваться ему не дает Джинкс. Ее запах, заполонивший кабинет — порох и железо, идеальное сочетание, а поверх сладкая удушливость ее кожи. Ее силуэт, устроившийся на балке наверху, в самых густых тенях, откуда Силко видны только концы синих кос, свесившихся лианами вниз. И шорохи. Он отрывается от строчки, на которую пялится уже битые пять минут, но абсолютно не в состоянии понять, и закрывает глаза. Слушает, как ее царапучие пальцы — облезший розово-голубой, вырвиглазный лак и обгрызенные кончики ногтей — вжикают молнией ширинки, а затем нетерпеливо лезут в штаны. И принимаются медленно ходить там, набирая ритмичный темп. Поглаживают складки нежными движениями, набирая влагу на подушечки, затем ныряют внутрь. А следом раздается вздох. Почти неслышный — но у него на загривке дыбом встают волоски и член заинтересованно дергается в тесных брюках. Еще один — Джинкс дразнит его, лаская себя, чуть громче, с шипением сквозь стиснутые зубы. Значит, пальцев уже два, и ей наверняка слегка неприятно, хотя бы поначалу, но она старательно приучает к ощущениям. Она шевелится, и Силко буквально представляет себе, как она ведет свободной рукой по животу, поднимаясь к груди, касаясь напрягшегося, твердого соска. Прихватывает вместе с тканью топа и еще раз вздыхает. Рвано, но все еще сдержанно, пытаясь не выдать себя. Силко морщится, прикусывая язык, пока от боли не сводит челюсть, хотя это все равно не помогает. Ритмичные шорохи становятся громче, и в симфонию запахов, витающих в воздухе, вплетается новый, солируя — терпкий мускус, нота четко-различимого возбуждения, настолько острого, что хочется втянуть его и задохнуться. Силко снова пялится на документы — страница расплывается перед глазами, один из которых и без этого вообще ничего никогда не видит, и буквы так и пляшут, разбегаясь в разные стороны. Пальцы побелели от напряжения, дрожат, сминая бумагу, и по ней, как и где-то внутри, по его самообладанию, бегут тонкие линии трещин. Потому что это Джинкс. Он не выдерживает и, все с тем же максимально невозмутимым, безразличным видом, придвигается к столу. Буквально врезаясь ребрами в край столешницы. Касается напряженного члена через брюки, ведет ладонью вперед-назад, проклиная слишком громкий шорох замшевой ткани, снова и снова, представляя на месте своей руки другую. Тонкую, изящную, с обгрызенными разноцветными ногтями. Джинкс откидывается на балку, стукаясь затылком о дерево — ему даже поднимать взгляд не надо, чтобы представить, как она выгибает спину, комкая ткань топа, сжимая грудь в такт пальцам, что нещадно толкаются внутрь. Закусывает губу, слегка припухшую от острых зубов. Она решается на стон, тонкий, страдальческий — все такой же еле слышный, но Силко клянет все на свете, дергая за пуговицы ширинки — хвала пилтоверским портным за новомодные веяния — и высвобождает член из тесного плена ткани. Он сам чуть не стонет, обхватывая у основания и стискивая, а затем резко двигая ладонью. Без смазки ощущения болезненно-четкие, но он другого и не заслуживает. Выдыхает сквозь зубы, чувствует, как по виску скатывается щекочущая капля пота, которую он не может убрать, потому что другая рука все еще занята документами, морщится от прикосновения шершавой, в мозолях кожи к напряженной, пульсирующей кровью плоти. И все же не может остановиться, двигая пальцами в том же рваном темпе, что и Джинкс. Она ведет его — стонами, шорохами, пальцами, которыми растягивает себя, словно подготавливая, — добавляет к двум пальцам третий и хныкает, будто умоляя Силко остановить эту пытку. Он не может — разум заполнен ею, образом возбужденной, с розовыми щеками и умоляющим взглядом Джинкс, стоящей на коленях перед ним, открыв рот и высунувшей влажный язык. И как он прихватывает ее за косы, заставляя облизывать его член, пока он не будет доволен. А когда она делает это слишком неумело и медлительно, то попросту толкается в ее рот, заполняя до предела и заставляя давиться, размашисто трахает, выбивая нахрен все ее упрямство, пока ее глаза не затягивает пеленой слез. Джинкс всхлипывает, и Силко машинально поднимает взгляд наверх, к балке, находя среди теней ее напряженное, искаженной сладкой гримасой лицо. Глаза, что впились в него так, что она боится даже моргнуть. Умоляющие помочь ей. Сделать что-нибудь. Ноги сводит от спазмов — он дрочит размашисто, практически не слыша хлюпающих звуков из-за крови, что стучит в висках слишком громко, и член дергается, брызгая спермой на пальцы. Джинкс будто чует, что произошло, захлебывается стоном, хватает ртом воздух, так и не сводя с Силко взгляда, а затем содрогается, каким-то чудом удерживаясь на балке, кончая. Стонет громко, протяжно: — ...с-с-и-лко-о-о-о... И тут же отворачивается, прячет лицо за челкой, в тени, замирая. Брюки испорчены, как впрочем и пол, запах спермы стоит в воздухе, такой ощутимый, что перебивает даже застарелый сигарный. Силко давится воздухом, понимая, что только-только начал обратно дышать, разжимает сведенные болью пальцы, выпуская измятый до такой степени, что там уже ничего не прочтешь, лист бумаги, и тот с шорохом валится на столешницу. Они так и сидят какое-то время, в оглушительной тишине, нарушаемой разве что хриплым, сбившимся дыханием. Сперма подсыхает на пальцах, но Силко не в силах даже привести себя в порядок, так и сидит, буквально видя, как на его самообладании появилась еще одна трещина. Здоровенная, величиной с весь Заун. Но ведь... ничего же так и не произошло, да?