Эгейское море

Капли монотонно стучали в оконное стекло, с шелестом осыпались на крышу дома, шуршали, путаясь в едва отросшей траве и обращаясь в шум сотни голубиных крыльев, словно это не дождь накрывал сонный Вулф Трап, а стая городских птиц-пилигримов безостановочно взмывала в небо на одной из площадей Флоренции. Уилл не знал, верна ли его ассоциация, ведь он никогда не был во Флоренции. И, вероятно, никогда не будет. Он по-прежнему находился дома, в привычной старушке Америке, в небольшом захолустном уголке, затерянном среди лесов Вирджинии, названном в силу близости к дикой природе Вулф Трап. Там, где не по-весеннему хмурое, свинцово-мрачное небо грозило обрушиться дождем на ветхую крышу его жилища минимум трижды в неделю. И сегодня эта угроза в очередной раз реализовалась. Дождь назойливо шептал за окном, позволяя Уиллу с чистой совестью отлынивать от работы на улице. Он давно уже хотел обновить краску на крыльце, разобрать бардак в сарае, рассортировав запчасти для ремонта лодочных моторов от инструментов, или хотя бы сподобиться собрать часть листьев, в изобилии засыпавших прошлой осенью его подъездную дорожку. Из-за их прелой гнили она никак не могла просохнуть, превращая любой дождь в грязь, которую псы щедро тащили на лапах прямо в гостиную. Да и в целом, у того, кто живет в частном доме, всегда найдется чем заняться что внутри, что снаружи жилища. Но сейчас, повинуясь капризу природы, Уилл просто сидел в кресле у нетопленного камина и слушал дождь, лаская пальцами головы своих псов, наперебой подставляемые под хозяйские руки. Весна пыталась прийти в Мэриленд, но что-то, похоже, задержало ее по дороге, окрасив пейзаж за окном в осеннюю серость и сырость пополам с промозглым холодом, и Уиллу лениво подумалось, что вечером снова стоит растопить камин. Впрочем, Грэм не возражал. Все последние месяцы он подспудно наслаждался и тишиной, и этой своей вынужденной передышкой, с удовольствием уклоняясь, помимо домашних дел, еще и от любых социальных контактов и взаимодействий. Несмотря на то, что с момента их с Ганнибалом несостоявшегося ужина, закончившегося многочисленными телами на полу, прошло уже полгода, он все еще не чувствовал себя в форме. Ни физически, ни ментально. Стоило лишь Грэму наколоть дров, нагнуться, чтобы поднять лодочный мотор, или простоять несколько часов в реке, ожидая поклева рыбы, как шрам начинало ломить с удвоенной силой. Уилл давно поправился, вспоротые уверенной и безжалостной рукой ткани живота благополучно срослись, рана зарубцевалась, оставаясь на коже разве что смутным розовым воспоминанием о неоправданной беспечности, но каждый раз, когда у Грэма находилось слишком много времени на размышления, шрам начинал беспокоить его, болезненно пульсируя в такт невеселым мыслям. Врач уверял, что это временно, что все пройдет, но Уилл только скептично улыбался, не в силах объяснить доброму доктору, что ломило не столько сам шрам, сколько все изнутри. Ноющая боль обещанием кошмара зарождалась в самом центре живота и постепенно поднималась все выше, к ребрам и легким, проникая между ними и свиваясь клубком прямо в центре грудины. Она сжимала его сердце когтистой лапой, заставляя рот наполняться медной горечью, и когда Уиллу снова чудился вкус крови на языке, и то, как она клокочет в горле, заполняя его собой, грозя пролиться наружу, он в какой-то момент неизбежно понимал, что эта кровь принадлежит Эбигейл… Длинными одинокими ночами Уилл часто вспоминал девочку, которой не повезло дважды. Он думал о том, сколько еще их раскидано по всему миру, таких же невинных душ, попавших в западню между жерновами жизни окружавших их чудовищ. Отец Эбигейл готов был любить свою дочь до самой смерти и почти преуспел в этом. Его оплошность, впрочем, с успехом исправили другие люди, те самые, что сами назвались ее приемными отцами. Именно они смогли до конца исполнить замысел Гаррета Джейкоба Хоббса. Уиллу хотелось злиться на Ганнибала за эти убийства, но он почему-то не мог. В конце концов, если быть честным, он сам надоумил Беверли поискать доказательства его невиновности в доме психиатра, по сути отдав на заклание, и это он дал Ганнибалу повод лишить Эби жизни в качестве наказания за предательство, и теперь с полной ясностью понимал, что половина крови этих женщин – на его руках. Беверли он смог тогда отпустить, Эбигейл же — нет. В тот день он так долго лежал там, на полу, в этой медленно остывающей, мерцающей алым луже, в которой их с Эбигейл кровь смешалась воедино, что теперь она будто бы проникла куда-то глубоко в него. Не только в его сознание и душу, как дочь, которой у него никогда больше не будет, но даже в тело, впитавшись через мельчайшие поры кожи. В тот вечер, как и сегодня, лил дождь… С тех пор Уилл ненавидел дождь, в то же время каждый раз ожидая его. В дождь он мог не выходить на улицу лишний раз, в дождь вероятность внезапных нежелательных визитов была куда ниже, в дождь... После того памятного ужина он был вынужден сократить ряды своих питомцев. Не то, чтобы он этого хотел, просто проникающее ранение в живот, кома и долгие недели постельного режима не способствовали заботе о семи хвостах. Уилл был искренне благодарен коллегам за то, что его собак не поместили в приют. Зеллер, по всей видимости до сих пор терзаемый чувством вины за то, что не верил в невиновность Грэма, принял основной удар на себя. Он разделил тяготы собачника пополам с Джимми Прайсом, выгуливая и кормя собак по графику, до тех пор, пока Алана в достаточной степени не встала на ноги. Выйдя из больницы, доктор Блум немедленно подключилась к присмотру за псами, реализуя на них то ли материнский инстинкт, то ли патологическую страсть к заботе. Как бы то ни было и чего бы это им ни стоило, стая Грэма все эти месяцы была вместе. И не в загоне безликого приюта, среди чужих животных, а среди людей, так или иначе неравнодушных и к собакам, и к их хозяину. Видимо поэтому в день, когда Уилл вышел из больницы, придерживая рукой повязку, прячущуюся под свитером в области живота, дома его ждало всего четверо собак вместо семи. Зои, Хейди и Элли остались у Аланы. Уилл хотел было пошутить, что она теперь предпочитает исключительно женскую компанию даже при выборе собак, но фирменный циничный юмор Грэма был бы слишком неуместен в данной ситуации. В его жизни присутствовали люди, которым просто не повезло встретить на своем пути чудовищ — Эбигейл, Беверли, а теперь еще и Алана. Уилл пятнал собой все, чего касался. В тот день Грэм впервые по-настоящему осознал свою токсичность, и шутка умерла на его губах, так и не родившись. Уилл тогда просто вскарабкался на крыльцо, покрывшись холодным потом даже от такого небольшого усилия, поблагодарил Алану и искренне порадовался за собак. Он натянуто улыбнулся, сообщив, что три непоседы заставят Алану разминать ногу с утра до вечера, и в такой компании, за бесконечными прогулками, она точно будет исполнять предписания врачей. В ответ Алана не менее искусственно улыбнулась. Таковы уж были теперь все их разговоры — формальное жонглирование банальностями между людьми, познавшими симпатию Ганнибала Лектера на собственной шкуре. Натянутое молчание, отчаянные попытки не свернуть в недавнее прошлое, и бессознательный страх назвать имя того, кого нельзя называть. С той памятной ночи имя Ганнибала Лектера, до этого упоминаемое по поводу и без, стало негласным табу среди тех, к кому он приложил свою руку. Даже вечно пышущий гневливым энтузиазмом Джек сдал назад, позволяя себе паузу, необходимую, чтобы восстановиться. Характер Кроуфорда не изменился, агент оставался несгибаемым сторонником своего дела, увлеченным профессионалом, но жизнь справлялась со всеми. Время играло против Джека, он старел, и почти вскрытое горло сильно подкосило его здоровье. Агент Кроуфорд все еще работал, порой заезжая к Уиллу за советом в отношении особенно сложных дел. Он пытался прикрыть свою нужду в эмпатическом расстройстве бывшего профайлера беспокойством о его здоровье, но оба они понимали, что Джека беспокоит только расследование. Но даже с Джеком Кроуфордом Уилл не мог свободно произнести имя своего бывшего психотерапевта. Язык словно наливался свинцом, будто стоило лишь одному из них произнести «Ганнибал Лектер» вслух, как бывший блестящий член балтиморского высшего общества, а ныне находящийся в бегах серийный убийца появится у них за спиной со скальпелем в руке, словно воплощение детской страшилки на Хэллоуин. Чего до сих пор, однако, не знали ни Джек, ни Алана, так это того, что Уиллу вовсе не требовалось звать доктора Лектера по имени, чтобы он появился. Он приходил сам. Как и всегда в последние полгода — вместе с дождем. Сливаясь с его шелестом, Ганнибал смутной тенью возникал на периферии сознания, а потом уверенно выступал из пелены капель вперед, подобно человеку дождя, занимая собой все пространство, вытесняя все мысли, заставляя профайлера думать только о нем. Впервые это произошло, когда Грэм только очнулся. Он еще был надёжно прикован слабостью к койке госпиталя, изнемогая под дурманом обезболивающих препаратов, дрейфуя между сном и явью под мерный писк медицинской аппаратуры, когда что-то необычное вдруг привлекло его внимание. Уилл уловил тихий шелест и мерный стук, и это было до безумия похоже на видение из его прошлого — поступь оленя, сплошь покрытого мраком вороновых перьев — символа его слабости и болезни. Его иллюзорный друг являлся точно так же — тихо шурша оперением, вплетая в этот неясный шум мерное стаккато поступи копыт. Стало неописуемо страшно. Уилл немедленно распахнул глаза, опасаясь увидеть черную шелковую морду у самого лица, услышать тихое фырканье мохнатых оленьих губ. Он же вылечил энцефалит. Вылечил ведь, да? Но чудовище, которое он увидел у изножья своей кровати, было куда страшнее пернатого оленя. Перед ним стоял Ганнибал Лектер. Не тот, растрепанный, в перепачканной мятой рубашке, опьяневший от крови каннибал-Ганнибал, одним дождливым вечером явивший миру свое истинное лицо, вовсе нет. Это снова был респектабельно выглядящий психотерапевт, которого Уилл слишком долго считал своим другом. Идеальная прическа, безупречные манеры, практически полное отсутствие мимики и нейтральный, почти чопорный костюм. Даже его галстук с неизменным узором пейсли был в этот раз скромно-серым. Ганнибал Лектер… скорбел? — Здравствуй, Уилл, – в голосе врача слышались нотки удовольствия. — Польщен, что стал первым, о ком ты подумал, придя в сознание. Признаться, я полагал, что ты сперва вспомнишь об Эбигейл. У Уилла свело зашитый живот. Кровь бросилась ему в лицо с той же скоростью, с которой он сам бросился бы на Ганнибала, будь он взаправду здесь. Он почти оскалился и с трудом прохрипел: — Не льсти себе, я просто брежу! — Ты можешь списать это на потерю крови, ацетоминофен или шоковое состояние, но факт остается фактом. Я первый, кто у тебя на уме. — Я не хочу говорить с тобой. Уходи. — Я не могу уйти, Уилл. Я уже ушел, — мягко произнес Ганнибал, озвучивая неприятную правду. — Но ты сам мысленно зовешь меня обратно. Уилл в изнеможении опустил веки, отрезая себя от больничной реальности пусть эфемерной, но все же преградой, и осознание сказанного проекцией его разума скользнуло одинокой слезинкой по щеке Уилла Грэма. Чертов ублюдок был чертовски прав. Со временем стало легче. Когда Уилл вернулся домой, то на случай очередного визита Ганнибала у него всегда имелась собственная группа поддержки — молчаливые, но очень преданные псы. Их любящие сердца и теплые тела, кучно гнездившиеся у его ног, помогали заземлиться. Уилл гладил собачьи головы, заставляя себя оставаться в сознании и фиксируя себя в текущем моменте без участия проклятой мантры от Ганнибала: «Меня зовут Уилл Грэм, сейчас 19.30 вечера, и я нахожусь в Вулф Трап, штат Мэриленд». Дурацкая фраза, словно в насмешку, преследовала его до сих пор, всплывая в голове каждый раз, когда он не был уверен в происходящем. Шелест за окном нарастал, заглушая все прочие звуки. Дождь легкой моросью размеренно и беспрерывно осыпался на землю, совсем как в вечер их несостоявшегося ужина. Это было 6 месяцев, 3 недели и 4 дня назад. — Ты считал, Уилл, — удовлетворённый тон возникшего у окна Ганнибала не стал неожиданностью. – Вовсе нет. — Ты можешь врать окружающим, но не лги хотя бы самому себе. При всей твоей любви к самобичеванию, ты мог бы выбрать любой другой рациональный повод, чтобы оправдать свою фиксацию на дате. Например, мог убедить себя в том, что просто чтишь память об Эбигейл, а не скучаешь по мне. Уилл поднял глаза. Неизбежно и неотвратимо, Ганнибал всегда приходил с дождем, и сейчас он стоял в ближнем к Грэму углу гостиной, выглядывая во двор через дурацкую, вышитую вручную занавеску, что досталась Грэму вместе с домом. Ганнибал снова был одет с иголочки — очередной нелепый костюм, блестящие кожаные туфли, гладковыбритое лицо и ни единой выбившейся из прически прядки волос. Гребаное совершенство. Грэм не побоялся бы даже слова «убийственное». В последний раз он видел его больше полугода назад, но его образ почему-то не поблек ни на йоту. Уилл жадно разглядывал профиль Лектера, обрисованный светом из окна — высокий лоб, поджатые губы, мягкий, совсем не волевой подбородок, четко выступающий на шее кадык. Неужели все дело было именно в этом? Неужели этим своим безобидным видом Ганнибал и сумел всех ввести в заблуждение? Он казался мягким, интеллигентным, податливым, иногда даже игривым. Он прятался у всех на виду — бравировал своими чудаковатыми хобби и склонностью к театральности, двусмысленно шутил, балансируя на грани различий Америки и Европы и оправдывая этим любые скользкие моменты. Эдакий чудаковатый психотерапевт со смешным акцентом… Он смог одурачить их всех. Никто ни разу даже не задумался о том, что этот человек долгие годы проработал хирургом, запуская покрытые латексом пальцы в теплые и живые человеческие тела. — Уилл, не драматизируй, – Лектер почти брезгливо поджал губы. – Большинство моих пациентов выживало. Те, кто все же умирал, входили в логичный и закономерный процент потерь любого врача. Поверь мне, нет ни одного оперирующего хирурга, который не потерял бы человека на столе. Мы не боги. Уилл глумливо ухмыльнулся. — О нет, ты как раз-таки всегда мнил себя богом. Думал, что можешь карать и миловать по своей воле и собственной дланью. — Могу. – Нет. – И кто мне запретит? — Я. — Рад, что за последние полгода твоя самооценка настолько повысилась, мой дорогой, — Лектер тонко, издевательски улыбнулся. — Но в последний раз, когда у тебя была хоть какая-то возможность мне воспрепятствовать, ты предпочел подставить живот под нож, а не убить меня. Сомнительный способ спасти хоть кого-то. — Я… Мне… — Я знаю, Уилл, – улыбка Лектера смягчилась. – Тебе было горько, тяжело и страшно одновременно. В твоей душе бушевала буря — волны подавленных аморальных желаний налетали на форты стойкости и морали — я видел эхо душевных метаний в твоих глазах, — Ганнибал развернулся лицом к Уиллу и деловито заложил руки за спину. — Ты впервые в тот момент оказался так близко ко мне, буквально в моих объятиях. Кстати, ты когда-нибудь обращал внимание на то, что ни разу не касался меня сам? Даже мельком. Никаких обычных рукопожатий, похлопываний по спине, дружеских прикосновений, так, словно ты боялся не сдержаться, если это произойдет. — Прекрати! — Уилл зажмурился, надеясь, что видение исчезнет, но воображаемый Лектер был ничуть не менее навязчив, чем реальный. — Зачем ты вообще приходишь сюда, черт тебя дери?! — Полагаю, все дело в том, что ты не готов меня отпустить, Уилл. Вопреки своему желанию, ты привык использовать меня как камертон для настройки мыслей и чувств, — доктор раздраженно вздохнул, словно его бесконечно утомлял факт того, что Уилл имитирует глупость, прикрывая ей болезненную правду, и сел в продавленное кресло, изрядно покрытое шерстью. — Тебе необходимо высказаться вслух, выслушать мои контраргументы и доводы, чтобы потом окончательно сформировать свое мнение. В целом, это разумно, Уилл, в полемике рождается истина… — Ты мне не нужен, чтобы размышлять и делать выводы! — Что ж… Тогда в следующий раз, когда тебя постигнет дождливая меланхолия и тоска по близости с другим человеком, можешь душевно пообщаться со стаканом. Виски сгубил немало блестящих умов, сгубит и твой, — губы Лектера искривились в усмешке, а глаза заблестели в полумраке маслянистыми оливками. Уилл вздохнул и неловко потер затылок. Ему не хотелось признаваться в этом даже самому себе, но он скучал. Не по тюремному заключению, не по игре в кошки-мышки, не по иллюзии дружбы, а по самому Ганнибалу. В нем было то, чего Уилл так отчаянно жаждал — способность к принятию и отсутствие ярких эмоций. Он не просто мог быть с доктором Лектером самим собой, не проникаясь чужими чувствами, он мог к тому же легко поднять в беседе с ним абсолютно любой вопрос. Грэм мог без утайки рассказать о том почти эротическом удовольствии, которое он испытал, вбиваясь костяшками в лицо Рэндалла Тира, или о том, как Уинстон наблевал на ковер. Результат был всегда одним и тем же — Ганнибал выслушивал его, со всем тщанием вникнув в проблему, и выдавал рекомендацию. Только ее, без эмоциональной оценки. Это было таким облегчением, будто Уилл всю жизнь носил колкие шерстяные вещи и вдруг внезапно облачился в гладкую мягкость натурального шелка. При мысли о шелке Уилл внезапно покраснел. Прошло уже полгода, а он все еще чувствовал руку в волосах, прижимающую его к себе с такой бережной заботой, как будто вторая в этот самый момент не разрывала мягкие ткани его живота острым ножом, чувствовал жар чужого тела в этом последнем, чудовищно интимном, смертельном объятии, которое они скрепили кровью. Никогда и ни с кем он не был так уязвим и открыт, как в ту ночь, когда все их маски были сброшены, когда они наконец смогли явить друг другу свое истинное лицо. И когда Ганнибал шагнул ему навстречу из темноты кухни, на долю секунды Уиллу показалось, что он его сейчас ... поцелует. — И что бы ты тогда сделал, мой мальчик? Уилл промолчал, и это было красноречивее любого ответа.

***

Грэм сам не знал, когда в его голову закралась идея найти Ганнибала. Сперва он не воспринимал ее всерьез, позволяя этой мысли шуршать на периферии сознания подобно мыши, досаждающей своей навязчивостью. Но потом она все более настойчиво начала выходить на передний план. Каждый раз, когда начинался дождь, и говорливый гость являлся Уиллу до боли реальной тенью, он все больше и больше убеждался в том, что не сможет просто так выкинуть доктора Лектера из головы. Казалось, что Ганнибал не просто проник в него ножом, но и вдобавок заронил в мозг Грэма зерно собственного безумия, и оно прорастало там, понемногу меняя Уилла изнутри. Он становился все более беспокойным, не находя более успокоения ни в рыбалке, ни в долгих прогулках по лесным тропам с оставшимися псами, и непрерывно мысленно метался, перебирая все связанные с Ганнибалом воспоминания, отчаянно пытаясь найти ответы на вопрос – что произошло бы, если бы запланированный ими ужин таки состоялся? Если бы он набрался смелости и убил Фредди Лаундс? Убил Джека? Выстрелил в Ганнибала? Уилл чувствовал, как снова начинает сходить с ума. И теперь обвинить в происходящем энцефалит или давление Джека было уже невозможно. В какой-то момент, одним пасмурным весенним днем, Уилл обнаружил, что единственным логичным выходом из ситуации стало бы найти доктора Лектера. Увидеть его, а потом… Потом он точно поймет, что делать дальше. Самым сложным оказалось принять решение. Как только Уилл смог осознать проблему и поставить перед собой цель, он снова обрел твердую почву под ногами. Он увидел перспективу, нашел повод жить и причину двигаться дальше. Он жаждал возмездия. Не самый благородный мотив, но уж какой есть. Уиллу действительно хотелось посмотреть в лицо Лектеру. Хотелось увидеть его глаза после всего того, что он совершил, хотелось схватить его за грудки и вытрясти из него правду о том, как, черт возьми, он посмел поднять руку на Эбигейл, и почему именно ей он нанес смертельный удар. Зачем он пощадил его самого? Вопросов было так бесконечно много, но Уилл отчётливо понимал, что вряд ли сумеет задать Ганнибалу хоть один из них. Скорее всего их встреча приведет вовсе не к разговору. Даже сейчас от одной мысли о том, что он может снова увидеть Лектера, у него начинали гневно дрожать руки. Уилл начинал бояться сам себя, не имея возможности предугадать, во что выльется их столкновение. Сможет ли он цивилизованно поговорить с убийцей Беверли и Эбигейл или с порога бросится на него с кулаками? И самый главный вопрос — сможет ли он в итоге отпустить Ганнибала, мертвым или живым, и начать жить собственной жизнью? Впрочем, ответ на этот вопрос был очевиден уже сейчас — нет. Если бы Уилл мог просто забыть Лектера, то, вероятно, он не скачивал бы по ночам навигационные карты, одновременно подыскивая, кому пристроить на пару месяцев оставшихся питомцев, а просто переболел этим безумием, словно безответной влюбленностью, и продолжил жить на окраине леса в компании собак, тихо радуясь мелочам жизни. Вот только их отношения с Лектером были слишком всепоглощающими, слишком неоднозначными и интимными, близкими настолько, что они не могли пережить разделения. Мир был для них слишком тесен, и одному следовало его покинуть. — Не драматизируй, Уилл. Мы прекрасно обходимся друг без друга. Ганнибал, вопреки обыкновению, возник без пелены дождя, предвещающей его появление, точно верный страж. Он появился в дверях и вальяжно подпер плечом, задрапированным в кашемировое пальто, балку сарая, где Уилл возился с яхтенным двигателем, перемазавшись в масле по локоть. — Ты можешь просто остаться здесь и жить дальше, я не побеспокою тебя более, — глаза доктора были абсолютно бесстрастны. – Путешествовать по воде на такое расстояние, да еще и одному, крайне небезопасно. Это абсурдная затея, Уилл. Открытая вода коварна, ты можешь погибнуть во время шторма... — Чертовски заботливо, как для человека, который практически выпустил мне кишки, — Уилл даже не обернулся. Он не собирался смотреть на собственную галлюцинацию, мимика и жесты воображаемого Лектера не имели значения. Как бы он ни воспринимал проекции своего сознания, насколько бы ни был реален Ганнибал перед его глазами, Уилл знал, что он ненастоящий. Только это и удерживало его от того, чтобы запустить в непрошенного гостя гаечным ключом. — Зачем ты приперся на этот раз, Ганнибал? — Грубо, Уилл. Мне не нужно, как ты выразился, «припираться», я – образ твоей памяти. Время идет, ты думаешь обо мне все чаще, и тебе уже не нужен для этого даже дождь… – галлюцинация иронично сощурилась. – Неужели ты скучаешь по мне? Гаечный ключ со свистом рассек воздух, ударяясь в дверь. Черт, теперь придется за ним идти. — Очень глупо, мой мальчик. Единственный реальный для тебя способ сбежать от собственных мыслей – это самоубийство. Или лоботомия, — в уголках глаз Лектера собрались морщинки, выдавая улыбку. — Кстати, если ты когда-нибудь решишься на последнее, я бы хотел поучаствовать. Вскрыть твой череп будет подобно вскрытию сундука с фамильными драгоценностями. И даже если с виду твой мозг окажется неотличим от любого другого, я буду точно знать, что передо мной не обыденная фальшивка, а настоящий бриллиант — шедевр человеческой эволюции. — Ну вот через месяц мы и выясним, кто в чью голову влезет первым, — ответ Грэма прозвучал глухо и обреченно. Он устал разговаривать с собственным подсознанием, устал воспринимать Ганнибала только таким — обычным, искренним, полным вежливого интереса и сдержанного очарования. В последнее время он видел «своего» доктора Лектера так часто, что уже переставал воспринимать его иначе. Если он забудет, что под внешней дизайнерской оберткой Ганнибала скрывается хищный, опасный зверь, то точно не выйдет победителем из этой игры. Уиллу все чаще приходилось напоминать себе, что доктор Лектер — человек без принципов и морали, способный перерезать горло дочери, выкинуть бывшую любовницу из окна, вспороть живот другу и уйти в ночь, оставляя за собой цепочку кровавых следов. Он сделает все, чтобы выжить. — Выживает сильнейший. Ты бы поступил иначе? — в очередной раз отозвался на невысказанную претензию Ганнибал. Его способность отвечать на мысли Уилла начинала бесить. — Самосохранение и выживание — древнейший инстинкт, он заложен глубоко в мозжечке, и только хваленая цивилизованность научила человека сдерживать эти порывы. Для чего ты сам сейчас попираешь инстинкт самосохранения, Уилл? Почему на самом деле ты хочешь увидеть меня? Ты ведь понимаешь, что против меня у тебя практически нет шансов, так к чему этот бессмысленный риск? Чтобы поговорить, провести внеочередной сеанс? — Чтобы… чтобы остановить тебя, — слова давались тяжело даже сейчас, когда Уилл находился наедине с собой. Врать себе самому оказалось непросто, ведь даже той ночью, вваливаясь промокшим на знакомую кухню, он до конца не был уверен, зачем именно пришел – чтобы остановить Лектера или чтобы не останавливаться самому. — Ты знаешь, что существует всего один способ остановить меня. И один — изменить. Только от тебя будет зависеть, что именно ты выберешь. Ганнибал истаял, снова скрываясь в недрах Дворца памяти Уилла. Впрочем, сам Грэм назвал бы собственный дворец скорее трейлером – нестабильной и шаткой конструкцией, до отказа забитой впечатлениями и переживаниями преподавателя, недоагента и нестабильного эмпата. Но за годы жизни Уилл успел собрать не только бесконечный багаж воспоминаний, сумбурных и неорганизованных, а и некоторую сумму денег. Скромные потребности Грэма, отсутствие семьи и стабильных отношений привели к тому, что на личном счете у него скопился вполне ощутимый капитал, и сейчас он планировал пустить его в дело. Вечером, изучая карту мира, Уилл несколько раз порывался призвать для компании Ганнибала, но в итоге передумал. Его Лектер не был доктором психологии, членом Балтиморского высшего общества или каннибалом, устроившим резню в собственном доме. Он был всего лишь проекцией, слепком, отпечатком памяти Уилла, эхом настоящего Ганнибала, не более. И сейчас, спустя столько времени, Уилл не был уверен, что даже его беспрецедентный дар эмпатии позволит воскресить события того вечера и понять, что было в голове у Ганнибала. Уилл склонился над картой и задумался, покусывая кончик карандаша. У Лектера совершенно точно имелся план. И далеко не один, а минимум десяток просчитанных вариантов развития событий самого вечера и еще столько же связанных с результатами его, Уилла, возможных решений. Навык Ганнибала изменять планы на ходу и переключаться между ними в долю секунды множил вариативность итоговых выводов в десятки раз. Даже если бы Грэм смог сейчас дотянуться до преступного разума доктора в тот вечер, то попросту заблудился бы в нем, как в зеркальном лабиринте, не видя выхода из бесчисленных отражений его мыслей и идей. Все это было неважно. Теоретически Ганнибал мог находиться где угодно, но имелся всего один город, который фигурировал в речи Лектера чаще других — Флоренция. Город, где он стал мужчиной. Идеальное место, чтобы начать жизнь заново, оставив позади разоблачения в Балтиморе. Оттуда же стоило начать и самому Уиллу. Смущало ли Грэма, что это было самое очевидное место для поисков? Разумеется. Но доктор Лектер всегда любил прятаться на самом виду.

***

— Ты действительно настроен уехать, Уилл? — голос Аланы был мягок, лицо выглядело обеспокоенным, но Уилл ни на секунду не сомневался, что на самом деле ей плевать. Стена между ними никогда не была так высока, как сейчас, и если «похоронный» секс в свое время сблизил мисс Блум с доктором Лектером, то в этот раз она, похоже, не собиралась совершать подобных ошибок. Умная девочка. Уилл не винил ее в отчужденности, им всем было неловко находиться на похоронах Эбигейл. Словно это не один лишь Лектер перерезал ей горло той ночью, а они все приложили к этому руку. Джек своими нападками, Алана — доверчивостью, Уилл — нестабильностью. Они пережили Ганнибала, а Эбигейл нет. И теперь все они жили взаймы. — Думаю, да. Мне не помешает сменить обстановку, — Уилл старался по возможности не смотреть на Алану, преувеличенно увлеченно заколачивая окна первого этажа. Он не беспокоился о том, что кто-то влезет в дом, больше переживая, что птицы в солнечный день начнут биться в стекла, и он вернется к дому, усеянному трупами мертвых птах. Если вернется. — Морской воздух, как говорил мой отец, абсолютно всем идет на пользу. Уилл обернулся, растягивая губы в неком подобии улыбки. Алана сделала вид, что купилась на его напускной энтузиазм и подошла ближе, положив изящную ладошку в кожаной перчатке поверх предплечья Уилла и вынуждая его прерваться. — Я понимаю. И даже поддерживаю. Смена обстановки часто помогает избежать последствий посттравматического синдрома… — У меня нет психологической травмы, Алана, я повторял это тебе добрый десяток раз! Я же не кисейная барышня, я бывший агент… — Ты — учитель. Уилл резко развернулся к ней. — Я, черт подери, учитель с боевым пистолетом, Алана! И я умею держать его в руках! Алана непроизвольно отступила на шаг, и Грэм тут же опустил глаза, понимая, что вспылил зря. Глаза Блум расширились, и в их глубине мелькнули понимание и страх. Какой бы крепкой ни казалась мисс Блум снаружи, какой бы убедительный костюм сильной женщины ни надевала на себя, в глубине ее зрачков все еще пряталась испуганная девушка, летящая из окна на твердую землю, до последнего не верящая в то, что это могли сделать те, кого она любила — Ганнибал и Эбигейл. — А вот себя в руках держать так и не научился. Извини, Алана. Я прошу твоей помощи и грублю при этом. — Ничего страшного, Уилл, — улыбка тронула только алые губы доктора Блум, не коснувшись глаз, и Уилл непроизвольно подумал о том, как много, не ведая того, Алана взяла у Ганнибала Лектера. Теперь она тоже носила плотные дизайнерские костюмы, скрывая свое «я» под слоями броской одежды. И она больше не улыбалась, просто надевая улыбку на лицо, по случаю, как очки. — Мы же друзья, Уилл. Я подумаю, что можно сделать. Алана улыбнулась еще раз, помахала Уиллу ладошкой в яркой перчатке и нырнула в салон своего автомобиля. — Похоже, с моим исчезновением друзей у тебя не прибавилось, — голос Лектера над ухом был ожидаем. — Я бы предложил тебе приударить за Аланой, а не преследовать меня, но боюсь, мое вмешательство вынудило мисс Блум завязать с мужчинами и сменить ориентацию. — Что? — Уилл обернулся, натыкась на улыбающегося Лектера. — Алана никогда не пошла бы на это! — Ты становишься невниматетен, Уилл. Разве ты не заметил, что, помимо собственных духов, на мисс Блум присутствовал второй аромат женского парфюма? Знакомый, между прочим, не только мне, но и тебе, — Лектер хитро улыбнулся. Уилл посмотрел вслед авто, успев отметить, как стоп-сигналы вспыхнули алым, когда Алана притормозила на съезде с подъездной дорожки. Ганнибал все это время стоял у него за плечом, наблюдая, а потом тихо шепнул. — Духи Марго Верджер, Уилл. Крайне невежливо забывать аромат женщины, с которой ты зачал ребенка. После этой фразы Уилл продолжил заколачивать окна с удвоенным энтузиазмом. Джек появился через неделю, перед самым его отъездом. Уилл давно перестал помогать Джеку, исключив из сферы своих интересов не только преподавание, но и помощь ФБР, и они так же охотно исключили его в ответ. Но стоило лишь Алане намекнуть на то, что Уилл собирается в путешествие, как к Грэму снова зачастили гости. Впрочем, он ведь сам просил Алану о помощи. Джек был честнее, он не улыбался. Сунув руки в карманы, он разглядывал заколоченный дом, выглядящий осиротевшим даже сейчас, несмотря на дымок, вьющийся из трубы. Было зябко, и Уилл растопил камин, собираясь в последний раз повторить излюбленный ежевечерний ритуал — собаки, огонь и добрый виски. Но Джек явился на день раньше ожидаемого, вынуждая Уилла проявлять гостеприимство. К двери они подошли оба — Грэм и его воображаемый друг доктор Лектер. Если бы агент Кроуфорд знал об этом, он бы точно засунул Уилла в лечебницу для душевнобольных. — Здравствуй, Джек. Не ждал тебя сегодня, — Уилл не торопился впускать бывшего начальника, и тому пришлось шагнуть внутрь самому, оттирая Грэма плечом. — У меня хватает дел помимо того, чтобы подыскивать дома твоим псам, так что не тебе жаловаться. Сам как? — Джек скользнул взглядом по периметру помещения, изучая детали. Початая бутылка виски с одним, все еще чистым стаканом на столе, кресло у камина, освобожденное от посягательств собак, уютные меховые носы и хвосты поверх лежанок, проявившие к вошедшему лишь вежливый интерес. Все было практически как обычно, но не совсем. На стенах больше не было нелепых картинок с видами рыб, обитающих в реках штата Мэриленд, или красочных приманок. Рабочее место с лупой, где Уилл их изготавливал, тоже было разобрано и стол пустовал, бликуя открытой теперь полиролью. Стены были чуть ярче в тех местах, где до этого висели зеркала и картины, пол тоже был чуть темнее там, где накануне лежали ковры. Кухня опустела, оставив на суд гостя только собачьи миски да одну тарелку с чашкой. Уилл педантично очистил все поверхности, чтобы не собирать лишнюю пыль. Коробки громоздились штабелями у стен, выдавая сомнительность возвращения Грэма. — Молчи, сам вижу, — коренастый глава поведенческого отдела подошел ближе и крепко хлопнул Уилла по плечу, вынуждая эфемерного Ганнибала поморщиться. — Едешь поквитаться или присоединиться? Вопрос заставил Уилла вскинуться. Он не знал, что раздражало его больше, прозорливость Джека или всеведущая улыбка Мона Лизы на губах Лектера. Наверное, Грэм окончательно сошел с ума, раз уж его воображаемый друг перестал приходить с дождем, поселившись на периферии зрения Уилла на постоянной основе. Ганнибал вел безостановочный диалог с разумом Уилла, и профайлер до сих пор не до конца понимал, где кончается речь Ганнибала и начинается его собственный внутренний голос. — Странно слышать от тебя такие вопросы, Джек. Он выпотрошил меня у себя же на кухне. — Это не ответ, Уилл. Пытливый взгляд заставил Грэма поежиться. Почему все думали, что он зависим от Лектера? Они ведь не были даже друзьями. Как вообще назвать то, что было между ними? Пациент, обманутый собственным психотерапевтом? Но Уилл не считал себя жертвой. Профайлер ФБР, сыгравший в опасную игру с маньяком-каннибалом и проигравший? Но Уилл не считал, что их игра закончена. (Не)друг, предавший (не)друга? Уилл задумался. — Ладно, не мне лезть тебе в голову. Это твоя работа, — Джек хохотнул собственной незатейливой шутке и прошелся вдоль стены, проверяя упакованные сумки с собачьими игрушками, поводками и мисками. Несмотря на то, что Уилл не ждал Джека, он собрал собачье приданое заранее. — Ну что, сядем, выпьем напоследок, как старые приятели, а? Что скажешь, Уилл? — Скажу, что я уже убрал второй стакан, Джек, — заметив, как взметнулась бровь на темнокожем лице, Уилл растянул губы в улыбке. Все знали, что шутил он специфически. — Бери мой, меня устроит и горлышко бутылки. Они уселись напротив огня, с жизнерадостным потрескиванием лижущего сухие поленья в камине. Оба молчали долгие минуты, вспоминая совсем другое пламя, другой виски и другого человека. Каждый из них не раз и не два коротал время за бокалом вина и беседой с Ганнибалом Лектером в его Балтиморском кабинете психотерапии. Теперь у каждого из них имелся след симпатии доктора. Судя по улыбке на животе Грэма, его Ганнибал любил особенно сильно. Уилл не стал утруждать себя взглядом на собственную галлюцинацию, он и так знал, что Лектер улыбнулся и утвердительно кивнул головой. — Мы обсудили все с парнями. Да, — Джек цедил алкоголь медленно, долго облизывая губы после каждого глотка, — Брайан готов взять Макса и Джека. Прайс выпросил Бастера. Как по мне, так это не к добру. Этот твой джек-рассел такой же неугомонный, как и Джимми. Впрочем, может оно и к лучшему, вдруг они наконец измотают друг друга. Уилл отхлебнул из горлышка, скривив губы от того, как алкоголь жидким огнем пробежался по пищеводу в желудок. Уинстон… Бедный пес даже сейчас не пользовался популярностью. Уилл взял бы его с собой, но не хотел рисковать жизнью собаки в продолжительном морском путешествии, не говоря уже о том, какие перспективы открывались по его окончании. — С Уинстоном ничего не вышло? — Его возьму я. Уилл метнул в Джека торопливый взгляд, но тот поспешил отвернуться, пряча лицо за стаканом. То, что у Кроуфорда слишком ярко и влажно блеснули глаза в отсвете камина, могло быть просто игрой воображения. — Мне не привыкать ставить на темную лошадку, Уилл. Думаю, этот пес еще удивит меня, — хрипло продолжил Джек, допивая остатки из стакана. — Хорошо, что мой значок помогает прикрывать небольшое превышение промилле. Я бы хотел забрать парней сегодня. Ночь на новом месте поможет им привыкнуть быстрее. — Конечно. Спасибо, Джек. — Береги себя, Уилл. И звони. Если будет нужна помощь. Джек уехал, увозя псов, и Грэм наконец остался в своем доме один. Но одиноко ему не было. Призрак Ганнибала Лектера рос и ширился, занимая все больше пространства. Уилл не знал, как вытерпеть его давящее присутствие до утра.

***

Вероятно, именно поэтому Уилл утром так торопился, выйдя из дома с рассветом. Стоило только небу выцвести до прозрачности, а еще не взошедшему солнцу окрасить небосвод в цвета розового дерева, как Грэм перешагнул порог, запирая за собой дом в самый последний раз. Скрипнули колеса, деловито зашуршал гравий, и Уилл выехал с подъездной дорожки, не зная, вернется ли обратно. Разгорающийся рассвет преследовал его на всем пути до Балтимора, он освещал Грэму путь, словно намекая на то, что принятое им решение верно. По крайней мере, именно так решил бы Уилл, если бы имел склонность к мистификациям и вере в символические знаки мироздания. Но пока что он просто радовался банальным вещам — малолюдности улиц в столь ранний час, пустой парковке у пристани и хорошей видимости, которая сулила ему простую навигацию при выходе из Чесапикского залива. Неужели он действительно собирается это сделать? Ответа не было. Видимо, первые солнечные лучи спугнули не только плохое настроение, но и призрак Лектера, за последний месяц ставшего практически неизменным собеседником Грэма. Профайлер мысленно удивился тому, насколько он привык к этому постоянному незримому присутствию. Но его трюм был наполнен припасами, мотор исправен, погода благоприятствовала, и Уилл, несмотря на одиночество, ярко улыбнулся, глядя на расстилающуюся перед ним водную гладь. Так, спустя чуть больше, чем 8 месяцев с момента последней встречи с Ганнибалом Лектером и его ножом, Уилл Грэм взошел на борт яхты, чтобы попробовать отыскать его снова. Как включенный в ночи свет приманивал к себе мотыльков и бабочек, так Ганнибал манил Грэма. Если дом Уилла был для него кораблем в темном океане, то Лектер был похож на его персональный маяк. Он вел его, звал за собой, хотя в нем и не было ни грамма света. Может быть, Уилл сам должен был зажечь его? Пути назад не осталось, только дорога вперед. Солнце, величаво выкатившееся из-за горизонта, проложило искрящуюся дорожку на воде, словно указывая Уиллу путь, и он встал у мачты, подставляя лицо соленому ветру, пронизанному брызгами, и жмурясь от ярких бликов, скачущих по воде. Ветер раздувал парусину на яхте, но куда сильнее он натягивал паруса самого Грэма, уверенной рукой ведущего свою лодку к выходу из портовых вод города. Давно он не чувствовал себя таким целостным, таким живым. У него снова была цель и невероятная решимость дойти до конца. Он не мог даже предположить, что ждет его в итоге, и это было прекрасно. Предсказуемость рутины, однообразие его дней были позади. Игра началась, а в ней, как и в шахматах, процесс иногда был куда важнее результата. Ведь, в конце концов, большинство комбинаций всегда заканчиваются ничьей. Особенно, когда у тебя сильный противник.

***

Дни сменялись днями. Уилл дышал полной грудью, впервые за долгое время наслаждаясь одиночеством и свободой. Его незримый спутник не показывался, предпочитая не ступать на зыбкую почву его утлого суденышка, хотя уж ему-то точно не грозило утонуть. Природа, однако, благоволила Грэму, и яхта летела по волнам, скрадывая километр за километром, помогая то ли в его погоне за Ганнибалом, то ли в бегстве от самого себя. Изредка он проверял курс, чтобы не сбиться, но в остальном Уиллу даже не приходилось заводить двигатель. Он предпочитал парус, экономя топливо, наслаждаясь тишиной и позволяя попутному ветру вести его вперед. Небо сияло лазоревым куполом, простираясь от края до края. Бескрайняя водная гладь вторила ему безмятежным спокойствием, изредка взвихряясь волнением под особенно сильными порывами ветра. Маленькая стайка пенных барашков курчавилась у носовой части, там, где корпус взрезал воду, прокладывая себе путь вперед, в неизвестность. Через несколько дней Уилл понял, что мог бы плыть так вечно. Затерявшись между небом и водой, он чувствовал себя на удивление уверенно и гармонично. Он был песчинкой пред лицом стихии, и теперь его судьба была только в ее руках. Это до странности освежало. Он не скучал ни по людям, ни по дому. Разве что по собакам, да и то слегка. Он знал, что о них хорошо заботятся, знал, что они будут по своему счастливы, что с ним, что без него. А для него пришло время наконец подумать не о долге, обязанностях или чужих нуждах, а о себе самом. И о Ганнибале, разумеется. — Рад, что ты не забываешь меня, — насмешливый голос с кормы заставил Уилла поднять голову. Его фантазия становилась все более материальной и отчётливой. Казалось, он мог бы протянуть руку и коснуться чужой ладони, убеждаясь в ее реальности. — Тебя забудешь... — профайлер попытался подпустить в голос безразличия, но улыбка выдавала его с головой. Впрочем, многое ли скроешь от собственного разума. — Меня не было всего несколько дней, и ты, как я вижу, уже успел заскучать без компании, — Лектер подошел ближе, и Уилл с удивлением отметил, что вместо ботинок тот обут в мягкие палубные мокасины. Призрак ухмыльнулся. — Уместность, Уилл. Это многое значит. Ганнибал скользнул вниз, усаживаясь по-турецки на доски рядом с Грэмом, так близко, что почти касался его коленом. Уиллу нестерпимо захотелось протянуть руку, чтобы потрогать Лектера за бедро, там, где мягкая ткань обтягивала ногу. Ему хотелось, чтобы Ганнибал оказался настоящим, словно только так он и мог убедиться, что все произошедшее тогда в Балтиморе не было сном. Чем дольше Уилл находился наедине с собой, тем сильнее сомневался в собственных воспоминаниях. Ганнибал Лектер, живущий в глубинах его разума, эволюционировал и развивался, обретая новые черты, и Уилл уже и сам не знал, сколько в его воображаемом Ганнибале было от реального прототипа, а сколько – от его надежд, чаяний и мыслей о человеке, которого он когда-то так неосмотрительно назвал своим другом. Грэм задрал свитер и посмотрел на живот. Шрам был все еще там, и криво улыбался ему в ответ, напоминая о старинной мудрости. — Tertium non datur, — услужливо озвучил Лектер. — Третьего не дано. Не согласен с этим утверждением полностью, но конкретно в твоем случае оно было верным. Ты мог присоединиться ко мне, встать на мою сторону, разделить красоту смерти и сделать мир чище. Ты мог убить Фредди. Много ли значит ее жизнь в этом мире? Вульгарная хамка, падальщица, кружащая у легкой добычи, чтобы урвать свой кусок, бездарная писака от желтой прессы, подтасовывающая факты, чтобы добиться эффекта. Нужна ли миру эта пародия на человека? — Нет. Но дело было не в милосердии. Мне не хватило решимости. — Это ближе к истине. Рад, что ты это понимаешь, – Ганнибал оперся о палубу и перевёл взгляд на искрящуюся водную гладь. – Поэтому я и предложил тебе сбежать. С моей помощью ты смог бы раскрыться, опереться на меня в момент становления. Бабочке не нужна помощь, чтобы выбраться из кокона и расправить крылья, ей нужно тихое место, чтобы окуклиться. И я был готов стать для тебя этим местом. — Стать моей тихой гаванью, — Уилл сжал пальцы в кулаки, испытывая почти физический голод по тем разговорам, которые он вел когда-то с настоящим Ганнибалом. Их беседы, полные метафор и странного юмора, понятного только двоим, уютные вечера у залитого светом камина, теплые взгляды на кухне... Что было между ними? Дружба на грани вражды или привязанность до отторжения? Можно ли жаждать и ненавидеть одновременно? Любой наркоман ответит, что да, и с радостью потянется за добавкой. Совсем как он сам прямо сейчас. Уилл вздохнул. — Я не справился. Мы оба это знаем. — Ты мог сказать мне. Ты пришел и требовал искренности, просил откровенности, а потом сам же солгал. Quod licet Iovi, non licet bovi, не так ли, мой мальчик? — Ганнибал повернул голову и посмотрел на него в упор, отвлекаясь от созерцания океана. — Что позволено Юпитеру, не позволено быку? Я готов был признать тебя равным, но ты решил, что выше тех правил, что сам же и назначил. Они сидели слишком близко, и Уилл видел его всего целиком – морщинки у глаз, выдающие возраст, легкие шрамы на лице, почти невидимые издалека, брови, оказавшиеся просто слишком светлыми на фоне смуглой кожи, странно вздернутую верхнюю губу, придающую Лектеру выражение легкого неудовольствия на лице, когда он не изображал улыбку. Как он мог все это помнить? Неужели он, сам того не понимая, смотрел на него так… — Я был крайне самонадеян, — Уилл вздохнул, капитулируя перед очевидной правдой. Какой бы болезненной она ни была, ее нужно было признать и озвучить. — В конце рыбалки потрошить свой улов положено рыбаку, а выпотрошили меня. У меня был пистолет, но даже если бы я держал его в руках… я не смог бы выстрелить в тебя. — Значит, ты все же хоть немного меня ценишь, — Ганнибал отвернулся, вновь возвращаясь взглядом к воде. — Если ты все же захочешь убить меня, сделай это собственными руками. Раздели интимность момента завершения жизни с тем, кого ты ее лишаешь. Это отличает хищника от рядового убийцы. — Буду иметь в виду, — Уилл невесело рассмеялся и смущенно потер шею. — В последнее время ты размываешь мои границы, отравляя разум, словно какой-то яд. Я так часто слышу в своей голове твой голос вместо собственного, что иногда боюсь окончательно утратить себя. Боюсь стать новым убийцей Балтимора, боюсь заработать раздвоение личности и стать подопечным доктора Чилтона, его хомяком в стеклянной коробке особой камеры для маньяков. И мне кажется, что существует только один способ прекратить это. Выдрать тебя из себя с корнем. Поэтому мы должны увидеться, чтобы решить вопрос раз и навсегда. Это нужно и мне, и тебе… — Ты так уверен в этом, Уилл? — насмешливость в гортанном голосе Лектера заставила Уилла поежится, несмотря на достаточно теплый день. — Посмотри правде в глаза. Прошел почти год. Если бы ты был нужен Ганнибалу Лектеру, он бы нашел тебя, подал знак, намекнул. Это именно ты думаешь о нем днем и ночью все эти месяцы, ты выдумал себе меня, чтобы не скучать по нему так сильно. С чего ты взял, что он думает о тебе? Что он в принципе еще тебя помнит? Возможно, он давно нашел себе другую комнатную собачку, так, как нашел Рендалла, Марго и тебя самого. При встрече с доктором будь аккуратен, мой дорогой, душевные раны могут быть куда болезненнее физических. Когда Уилл нашел в себе силы наконец посмотреть в сторону собеседника, того уже не было рядом. Пустая палуба искрилась свежеосыпавшимися на нее брызгами. Ганнибал Лектер, живущий в его памяти, исчез, словно следуя примеру своего реального прототипа, и почему-то в этот раз Уилл точно знал, что не увидит его больше. Время дискуссий с обитателем дворца памяти прошло, настало время поговорить с оригиналом. Уилл сверился с часами и проверил правильность курса. Если все было так, как он запланировал, уже завтра вечером он сможет пристать к берегу Италии, а там… там будет видно. Когда небо потемнело и расцвело звездами, Уилл, еще раз проверив курс, остался на палубе. Он долго лежал на корме, кутаясь в одеяла, и смотрел на звезды, такие яркие и близкие, словно стоит протянуть руку и сможешь зачерпнуть целую ладонь. Мысли лениво и бессвязно дрейфовали, будто сам Уилл предчувствовал, что подобное спокойствие не грозит ему еще очень долго. Незаметно для себя, прямо там он и уснул, чтобы проснуться через несколько часов замерзшим и задеревеневшим. Так начался последний день его морского путешествия.