Горчишник

Он не находил себе место, все ерзал на стуле, смотрел на стену, окрашенную в бледно-розовы цвет и уже изрядно испачканную, отчего стена стала розово-серой. Иногда он поглядывал в окно, выходившее на грязный неухоженный задний дворик. Но вот куда он не смотрел, так это в мобильник, что для парня двадцати восьми лет было странно. Он не смотрел в мобильный, боясь услышать страшную новость, хотя… если это случиться, он все равно узнает, но… он не был уверен, что сможет ее пережить, тем более что последние полтора года были очень кошмарными. Александр Горчилин сидел в комнате зав лита театра и ждал новостей о приговоре ему – главрежу театра, его худруку, наставнику Саши еще в школе-студии МХАТа, очень талантливому человеку и… любимому – Кириллу Серебрянникову. По счастью Кира, как он называл его только в очень интимной обстановке, все время следствия провел дома, под арестом, но без права уходить из дома, с кем-либо встречаться, общаться, даже по телефону, даже электронным способом, хотя, он и не смог бы этого сделать, так как все «гаджеты» были изъяты. А рисковать Кирилл не хотел, все догадывались – нарушь он режим хоть в самой малости, и тут же окажется в изоляторе. Это было мучительно, не видеть Кира, не слышать его голос. Для всех в театре он был не просто режиссер, он был богом, который мог сделать спектакль из ничего. И вот теперь они были одни. Как пошутила одна из Ю-Тюб влогерш – «безсеребрянники». Но они жили, верней, выживали. Ставили спектакли. Даже он, Сашка Горчилин, шут и раздолбай, стал режиссером, поставил пару спектаклей, не очень серьезных, но зрители ходили. Он даже снял фильм, но это было всё не то… Всем было тяжко без Серебрянникова, но ему тяжелей вдвойне. Он не только не мог пообщаться с мэтром, учителем, не мог спросить совета по жизни, по творчеству, но и прикоснуться к нему, поцеловать. В театре все знали об их отношениях… хотя, как это знали? Никто ведь объявлений не делал, на каждом углу не трубил, но… в таком небольшом и сплоченном коллективе, как у них в Гоголь-центре, где все как на ладони, всё видно, пусть никто в открытую это и не обсуждает. Самое жуткое было в первые недели – навалилось все сразу. Арест Кира и «избрание меры пресечения», а потом домашний арест, Сашка тогда пару суток не спал – не мог уснуть, его словно в лихорадке било, а потом эти странные взоры, сочувственные, эти постоянные «держись», но без разъяснения, почему держаться должен именно он, а не все остальные, ведь они в одной лодке. Эта недосказанность, неясность их отношений, когда ты, вроде бы самый близкий человек, а по закону никто и звать тебя никак. Когда ты ни на что прав не имеешь, но… сердце оно же не каменное, рвалось из груди от боли, от невозможности быть тем, кто ты есть, с тем, кого любишь. О своем положении в театре Сашка не задумывался. То, что у них было с Киром, он считал сугубо личным делом, хотя, как ему тогда казалось, они удачно шифровались, хотя… Кирилл все понимал и порой смотрел на парня с грустной улыбкой. И вот теперь это половинчатое сочувствие. Оно угнетало едва ли не сильнее. Наверное, только работа помогла ему пережить этот период, смириться, сжиться. Он даже привык к тому, что один, что он теперь всегда будет один, потому что такого как Кира он больше не встретит, а на меньшее он не согласен. Именно меньшее, потому, как личности масштабней, талантливей чем Кира и представить было невозможно. Он привык жить с этой черной пустотой в душе. Нет, конечно, бывали и светлые моменты, моменты радости, но… лучи солнца поглощались этим мраком, совсем не грея душу. Этот год… он тянулся словно десять лет, тяжелый, изматывающе тяжелый. И вот сегодня все должно было решиться. Кира попросил никого из театра не приезжать, он не хотел эмоциональных сцен, ни сцен радости, ни сцен отчаяния, злобы. Он работал с молодыми, с принципиальными, а они могли не выдержать, могли вспыхнуть и… погубить себя. Неожиданно смартфон зажужжал, слегка заерзал на столе, а потом огласил унылую комнату звуками чуть хрипловатого голоса Леди Гаги и ее «Бад Романс». - Да, - коротко ответил Сашка, а у самого все так внутри и сжалось. - Горчишник, это ты? – голос на другом конце незримого провода был чуть удивленный. - Да, я, - сквозь зубы произнес Сашка и ухватился за стол, чтобы не упасть в обморок. - Не узнал, богатым будешь, - легко пошутил Кукуша. А потом сразу перешел к делу. – Мне только что позвонил Марк. Его признали виновным, но… дали условно, с испытательным и штрафом. У Сашки чуть ноги не подкосились. Он едва удержался. - Алле! Горчишник, ты меня слышишь? – Кукуша немного волновался отсутствием реакции. - Да-да! – выдавил Сашка. – Спасибо! - Он сейчас едет в полицию, оформить документы, потом домой. Марк сказал, что все формальности займут дня три, а потом все будет как прежде. - О’кей, - как можно легче ответил Сашка. – Пока, и…спасибо! - Бывай! – и Кукуша отключился. Сашка сел на пол, обхватив колени и уткнувшись в них заплакал, тихо, но сильно и только плечи ходили ходуном в такт безмолвным всхлипам. Все закончилось, его отпустили, теперь все будет как раньше. Он пережил этот кошмар и впервые за эти полтора года в его душе стало тепло и чуть уютно. Нормальная жизнь! Он так подзабыл, какова она. Сашку ничего не радовало, мать начала донимать опекой, по счастью он съехал от нее уже давно и жил этакой коммуной, с прикольными ребятами. Его «девушка» жила с ним, верней, с ними. Они спали в одной комнате, в одной кровати, но между ними ничего не было. Сашка порой спрашивал, что она в нем нашла, что решила быть его прикрытием. Он догадывался, что у нее есть кто-то для… «здоровья», как это они называли, но она этого не афишировала. Какое-то время убежищем был театр. Саша просто растворялся в нем. Он мог бы репетировать сутками, заниматься реквизитом, костюмами, хотя нет… костюмами занималась Вика, его «девушка», а часто с ней сталкиваться он не хотел. Это ему двадцать восемь, и он парень хоть куда, а она… ей уже надо строить планы… Так вот, театр. Только театр его и спасал, до того дня, два месяца назад. «У нас полный шухер! Быстро в театр» - именно такое сообщение он получил от Вики. Разумеется, взяв такси, он прилетел на Кузнецова. Уже перед входом он понял, что все херово – перед главным входом, елочкой, было припарковано аж четыре черных «Ауди», с картонными триколорами на лобовых стеклах. В холле просто висело напряжение, даже вечно сонный вахтер стоял по стойке смирно. - Пошли смотреть сцену, - шепнул он так, словно тут был сам президент. Сашка кинулся к сцене по узким коридорам служебной зоны. Там он налетел на Авдея. - Стой, - крикнул он, но Сашка пролетел мимо, словно у него сейчас выход, на сцену. И он уже ее видел, потемневшие от времени доски, прикрытая сукном рампа. - Опаньки! – Кукуша вырос прямо перед Сашкой, преграждая путь. - Пусти, - просипел Сашка. - Не сейчас, - угрожающе прошипел Кукуша. – Алексей им все покажет. Они, кажись, приперлись «на посмотреть». - Пусти, - крикнул Сашка, словно ничего не слышал. – Эти… Он хотел что-то сказать, но звонкая пощечина обожгла лицо, а сам парень отлетел в кулису, не от силы удара, от неожиданности. - Ты!.. – Сашка бешено смотрел на друга. Но тут подскочил Авдей. - Заткнись! – прошептал он. – Хочешь театр угробить! - Эти суки его и так угробят! – простонал Сашка. - Так хули ты им помогаешь? Помоги лучше Алексею. В этот самый момент кулиса одернулась, и они увидели друг друга – трое молодых актеров, а напротив группа чиновников в уныло однообразных и несуразно дорогих костюмах с постными лицами. - А это наши молодые артисты, - спокойным, чуть насмешливым тоном говорил Алексей Агранович, самый старший из артистов труппы, да и сам режиссер. – Причем, заметьте, двое из них, Никита Кукушкин и Александр Горчилин еще и режиссеры, ставят спектакли. Саша, вот, поставил юбилейный спектакль для Аллы Борисовны. И так сладенько, паскудненько улыбнулся, что у Сашки все в душе покоробило. Но дородную и достаточно молодую даму этим было не пронять. - Сколько же у вас тут режиссеров? – удивилась она, не скрывая своего недовольства. - Мы предоставляем возможность раскрыть все таланты нашим артистам, возможно, среди них есть очень многогранных. - Вот они и вертят чем не следовало! – возразила дама, явно главная, все остальные стояли молча и со слабым интересом взирали на молодежь. Кукуша помог Сашке встать и тот быстро поправил спортивную куртку. - Молодость, эксперимент, это всегда порождает не только интересные работы, но и спорные вещи, - мягко внушал Агранович. – На то она и молодость, а от ошибок в таком деле никто не застрахован. - Ошибка ошибке рознь, - твердо произнес очкастый дрыщь, лет пятидесяти. - Да и выглядят они как-то, - заметила дама. - Полагаю, это они репетируют, - неожиданно произнес платиновый блондин приятной наружности. Его можно было бы счесть даже красивым, если бы он был не в этой команде. – Ведь и на заводах работают не в костюме-тройка. - Ну не знаю, - чуть задумавшись, изрекла гранд-дама. – Вам бы, Алексей Юрьевич, их только защищать! - Ну же, Вера Михайловна. Нам ведь нужны не только академические и драматические театры, где идет сплошная классика, но и современное искусство, авангард, новая драматургия. - Вот этот Серебрянников и наворовал на своем новом искусстве, а нам расхлебывай. Дама была раздражена и не считала нужным быть учтивой. Сашка побледнел, сжал кулаки, но Авдей, Филипп Авдеев, незаметно взял его за руку, словно сдерживая, да и взгляд Алексея Аграновича так и говорил – не смей. - Вряд ли там был умысел, - примирительно произнес тот самый Алексей Юрьевич. – Скорее финансовое разгильдяйство. - Где обычное разгильдяйство, там и воровство, - укоризненно произнес вобла в очках. – А там и не далеко до… сами знаете чего. Сашка ей богу не понимал, до «чего» это может довести, и очень хотел спросить, но Авдей сжал руку очень сильно, мол, заткнись!!!! - А вот и Вика подошла, - слащаво произнес Агранович, и показал на подходившую с другой стороны сцены супругу, известную актрису Викторию Толстоганову. Та, грациозно, с милой улыбкой, подходила к серой массе. Видать чинуши были не самого высокого пошиба, не освоили постоянное выражение спеси и презрения, и увидав известную по фильмам и сериалам актрису, заулыбались, вежливо здоровались, пожимая руку. О молодежи забыли, только Алексей Юрьевич окинул их прощальным взором. Ответственная серая масса двинулась в кабинет глав режа. Сашка хотел было пойти с ними, но Кукуша удержал. - Куда, - цыкнул он. – Совсем сдурел. Алексей и без тебя справится. Ты с такой публикой говорить не умеешь. - Иди на хер! – вырвалось у Сашки, и он пошел в сторону, но Авдей все еще держал его за руку, и Сашка, большого сопротивления, позволил отвести себя в курилку. Там уже толпился народ, все нервно ожидали результата большого визита. - Кто они, вообще? – спросила актриса Аня. - Сискастая – начальница департамента культурки столицы, - пояснил зав лит. – Платиновый красавец – первый зампред департамента культуры минкульта. Остальные, так, гарнир. - Вы их всех знаете по именам? – хмыкнул кто-то. - Врагов и начальство знают в лицо и по именам, - ответил зав лит. - А блондин, так это… ничего, миленький – заметила одна из девушек. - Он же старый! – был ей ответ. - Да ему еще и пятидесяти нет, - хмыкнула актриса, для которой мужики этого возраста – самый сок. Только минут через сорок туда зашел Агранович, уставший, с привычно скучным выражением лица. Он закурил, глубоко вдыхая дым. - Ну, что? – спросил Женя, один из артистов. - Мне предложили пост худрука, - произнес Алексей и из его ноздрей вырвались две струйки табачного дыма. - Вот суки! – вырвалось у Кукуши, а у Сашки в глазах все потемнело. - Кирилл написал заявление по собственно желанию… - Так суд же только что начался, они что?.. – не выдержал Авдей. - Вот именно, «что они», - грустно заметил Агранович, стряхивая пепел сигареты. – Это компромисс. Он уходит, его не сажают. - А они вообще держат слово?! – Авдей был на взводе. - Ладно, - Кукуша махнул рукой. – Ты согласился? Агранович пожал плечами. - Соглашайся, - твердо сказал Кукуша. У Сашки рот так и открылся – предатели, сплошные предатели. Еще не прокричали трижды петухи, а они успели отречься бог знает сколько раз. - Полагаешь? – спросил Агранович. - Лучше ты, чем кто-то со стороны или вообще, они могут расхуячить театр, - Кукуша был решителен и логичен. – Да и Кирилла только это и спасет. - Как? – спросил Агранович, уже обращаясь ко всем, а в курилке сидела чуть ли не вся постоянная труппа. «Да», «да», «да» - стало раздаваться со всех сторон и Горчилин опустил голову. Каким-то невероятным усилием воли он произнес «да», не жалко, скуля или со всхлипами, но четко. А у самого в душе все так и вопило: «Суки!!!», причем, все. И те, в серых костюмах, и эти, друзья, ученики. Было решено, что только после суда будет объявлено об уходе, чтоб не выглядело как будто это торг, впрочем, это и не было торгом, хотя… Сашка не был готов, к тому что Кирилл, словно мученик, отправится в лагерь, и, подобно Ходору, станет извечным геморроем для власти, которая и так теряла в репутации, хотя что там уж терять, одному богу известно. Каждый получал то, что хотел: Кирилл свободу, власть, а вернее один из ее представителей, удовлетворение от того, что год чморил ненавистного худрука. Сашка порывался позвонить и слить инфу, чтобы испортить чиновничий хэппи-энд, но всякий раз останавливался, понимая, что так только вредил Киру. А ему, Сашке Горчилину хотелось только одного, обнять горячо любимого человека. И он не позвонил. Только услышав приговор, только поняв, что самого страшного не будет, он осознал, в каком напряжении жил все последние недели, как нервы скручивали его. Он достал из шкафа початую бутылку виски, фиг его знает, кем и когда оставленную, и хлебнул прямо из горла. Обжигающая жидкость устремилась внутрь его тела, согревая и расслабляя. Он выпил все до конца и домой отправился очень нетрезвой походкой, благо такси довезло куда нужно, быстро и без приключений. Как же трудно было выдержать эти несколько дней, которые ушли на юридические процедуры. Он мог бы приехать сразу, но черт его знает, как бы это восприняли, не случился бы скандал. Он, конечно, ученик, актер его театра, но, как известно, шила в мешке не утаишь, а давать разного рода гадам повод топить их в помоях, не хотелось. Дни стояли красивые, солнечные. Он практически взбежал на пятый этаж сталинки, где жил Кирилл и из каждого распахнутого окна на лестнице веяло прохладой, пением птичек и запахом сирени. Несколько нервных звонков в дверь. Пауза, казавшаяся невероятно долгой, будто мхатовской, наконец прервалась лязгом запоров. Дверь с легким скрипом открылась и показалось лицо Кира, немного осунувшегося и уставшего. У Сашки все в душе так и затрепетало, а вот Кира был очень сдержан. На его губах даже не промелькнула улыбка, пусть легкая, пусть только намеком. - Можно? – немного растеряно спросил Сашка. Кира только кивнул внутрь квартиры, и парень зашел в столь хорошо знакомое пространство. Он не выдержал и задал вопрос. – Как себя чувствуешь? - Нормально, - спокойно ответил Кира. Они зашли на кухню, и он поставил чайник на плиту. – Я научился готовить, - бесстрастно произнес он. - Супер! – Сашка просто был рад сидеть с ним рядом. Пусть он немного примороженный, он его отогреет, не даром он «горчишник». – Угостишь чем-нибудь? Кира пожал плечами. - Может в другой раз, - опять бесстрастно произнес Кира. - О’кей, заметано, - в душе Сашки нарастал страх, но он прятал его за веселостью. Он встал и, подойдя вплотную к Кире, прижался. Кира не шелохнулся, но все его тело напряглось, это было столько ощутимо, что не почувствовать было нельзя. - Что-то произошло? – сиплым голосом спросил Сашка. - Да, - только и ответил Кира. И опять это тягостное молчание. - Не расскажешь? - Нет, - столь же хладнокровно произнес Кира. Только теперь он обернулся и увидел совершенного бледного парня. – Позже… давай позже. Засвистел чайник, но свист был какой-то пронзительный, щемящий, не было в нем прежнего тепла и уюта, не было приглашения к милой посиделки. - Я, наверное, пойду, - произнес Сашка и медленно направился в прихожую. Он ждал, что сейчас, вот именно сейчас Кира его остановит, прижмет к себе, поцелует. Но нет. Он все шел и шел, а тот молчал. Дверь захлопнулась и Сашка начал спускаться вниз, по лестнице. Так сильно хотелось заплакать, глаза просто налились слезами, но он скомандовал – не реветь! И вышел на улицу. Нацепил солнцезащитные очки, закурил и поплелся по улице, не понимая, как жить дальше… Тот день был таким же солнечным, даже теплым, правда ветер с залива был холодный, но замерзнуть было невозможно. Съемки шли несколько дней. Впереди было еще чуть-чуть, и они практически завершили эти сцены. Разумеется, атмосфера была непринужденная, все складывалось легко. Сашка практически весь день щеголял в старомодных красных плавках, даром что они снимали начало восьмидесятых. Кира волновался, постоянно требовал, чтобы артисты между дублями сидели под тентами, чтобы не сильно загорели. Сашка просто ловил кайф. Его роль была не самой главной, но достаточно приличной. Важнее всего были взгляды Кира, которые он бросал на его молодое тело. Это не оставалось незамеченным, так что оператор был вынужден заметить режиссеру – держи себя в руках. Но в тот день все были немного квёлые. Накануне снимали пол ночи. Все герои, устроив на берегу костер, утроили веселое купание, голышом. Разумеется, углядеть особенно ничего не получилось бы, да и камера была «живая», но они отрывались по полной. Сашка стянул трусы и, провертев их на пальце, швырнул на мокрый песок. Он никогда не был так счастлив. Они плескались словно дети, веселился Авдей, да все, кроме Ромы З., и то, только потому, что так был прописан его персонаж. Они плескались, лупили друг дружку ладонями по мокрым разницам. Авдей, как и Кузнец, и Кукуша, да практически все, реагировали на Сашку спокойно, возможно еще и оттого, что знали – парень уже занят и другие ему по барабану. Кроме того, сам Сашка для себя вывел правило – глупо волочиться за натуралом. Секс на раз может и удастся выклянчить, но ни более, а отношения могут быть испорчены навсегда. Оттого он и относился к друзьям совершенно ровно, надеясь, что внешнее проявление их отношения к нему, Сашке Горчилину, Горчишнику, искреннее. Когда все вылезли из воды, Кира скомандовал – «Снято! Все свободны!» и артисты ломанулись в передвижные вагончики и автобусы переодеваться, чтобы быстрее приехать в кемпинг, снятый для съемочной группы и хоть немного отоспаться. Конечно, все смотрели косо, на то, что актер переодевается в вагончике режиссера, но теснота и в самом деле была реальной, да и дополнительные обстоятельства были на лицо. Сашка практически закончил вытирать тело полотенцем, когда в вагончик зашел Кира. Он смотрел немного из-под лобья, но на губах играла приятная улыбка. - Вы там так зажигали, - усмехнулся он. – Я и сам захотел окунуться. - Так чего не зашел в воду? – весело спросил Сашка. Кира лишь усмехнулся, но его горячая ладонь легла на упругую попу парня. Он стал сжимать ее и пальчики стали проникать меж половинок, углубляясь в эту расщелину, быстро нащупав вход в грот наслаждения. По всему телу Сашки струилось тепло, ноги дрожали как в первый раз, и он чуть выгнул спину. А Кира все разминал его дырочку, которая совсем разомлела и без боя открывала путь в мир сладостных грез. Сашка потянул руку и нащупал сильно выступавший бугорок на спортивках Кира. Быстро отогнув край, он высвободил пенис мужчины и стал его дрочить, легко скользя по стальной плоти. - Не тут, - едва выдохнул Кира. - Я хочу, - простонал Сашка. Кира не мог сопротивляться, он приставил головку к «расщелине», надавил, головка погрузилась меж «двух лун» и, найдя лунку, тут же вползла в дырочку. Привычный анус совсем не сопротивлялся. Смазки было хоть отбавляй, пенис скользил легко и по всему телу парня стало растекаться тепло, ноги будто сами собой подкашивались, глаза закрывались и дивное томление окутывало парня. Кира работал бедрами быстро, по вагончику только и разносились звонкие шлепки бедер о ягодицы, смешивавшиеся с «Розовым цветом» Эдит Пиаф. Сильные руки мужчины крепко держали парня за бедра. Ему приходилось себя сдерживать, сдерживать, чтобы не начать ласкать спину, широкие плечи, плоский живот парня. Ему хотелось запустить пятерню в Сашкины райские кущи, но тогда он будет любить его час, а времени в обрез, минут пять, от силы десять. Киру не требовалось себя настраивать – Сашка был желанным, каждая его клеточка вызывала восторг. Он его захотел с первого же взгляда, тогда, в школе-студии, именно захотел. А любовь… она пришла как-то очень тихо, можно сказать буднично. Он и не заметил, как ему стало мало просто трахаться с парнем, ему захотелось любить. Именно «Любить», с большой буквы. Так что теперь ему нужно было просто не сдерживать себя и вся энергия этого сладостного взрыва – оргазма, вырвалась через пенис и наполнила чрево парня, верней, анус, живительной влагой. Кира вытер сперму с его попы и своего члена, они быстро оделись и, как ни в чем не бывало, отправились в эти жуткие фанерные домики. Сашка жил в комнате, если это так называлось, с Кузнецом. - Ты просто неприлично светишься удовольствием, - заметил он с ухмылкой. - Да ладно, - отмахнулся Сашка. - Это не честно… - Что именно? - У тебя был секс, а мы тут рукоблудствуем. - Можешь трахнуть меня, - хихикнул Сашка, но сам немного покраснел. Он так и не привык к тому, что все в курсе его личной жизни, вообще, и вот таких маленьких сладеньких эпизодов, в частности. - Ага, - весело заметил Кузнец, ложась в койку, ибо кроватью это назвать было сложно. – А потом он меня поимеет! - Я замолвлю словечко, - пошутил Сашка, тоже ложась. - Не свисти. Тебя он, как Дездемону, задушит. - Тогда, спокойной ночи, Яго. - И тебя туда же, пару раз… И вот съемочный день подходил к концу, солнце практически спустилось к водной глади залива. Кира раздавал последние указания для съемок завтра, практически все актеры должны уехать, снимут красивые виды, и тоже укатят в Москву. Сашка зашел в вагончик режиссера и быстро переоделся, уж больно мало было времени, нужно поторапливаться в кемпинг. Он услышал не что-то конкретное, скорее это было общее жужжание, словно прилетела не одна пчела, а целый рой. Выглянув, он увидел, что все устремились к месту съемок, там была настоящая толчея, особенно издали ничего не поймешь. Предчувствие сразу шепнуло – случилось что-то неладное, что-то страшное, хотя меньше всего Сашка думал про Кира. Но он поспешил туда и все. Он не добежал до толпы пары шагов, как она расступилась и вышел Кира, растерянный, бледный. На его руках поблескивали холодной сталью наручники, его под руки вели какие-то два хмыря. Картина была столь неожиданной, что Сашка просто остолбенел. Он просто смотрел как уводят Кира, это было как в кино, где главное – ощущение нереальности происходящего. - Что… - начал задавать вопрос Сашка приблизившемуся оператору, тоже бледному. - Его арестовали, - выдавил он. – Говорят, украл какие-то деньги… Так все началось. Кира тогда же увезли в Москву, но поднялся шум и его, о счастье! оправили под домашний арест. Эта штука тоже не сахар, но все лучше, чем сидеть в камере с какими-то урками. Но ужаснее всего была невозможность даже переговорить по телефону, услышать голос, подбодрить. Все переговоры, все необходимое только через адвокатов. Полтора года ада, именно столько все это заняло времени. Сашка верил, что Кира невиновен, он и был невиновен, а потому парень, пусть и наивно, но верил, что того выпустят. А если выпустят, то все наладится и будет как прежде. Но, во истину – невозможно войти в одну и ту же реку. Сашка не стал исключением, он тоже не смог. Та, счастливая прежняя жизнь закончилась, раз и навсегда. Но что впереди? До позднего вечера он слонялся по городу, никого не хотелось видеть. А потом он напился, просто в хлам. С Сашкой такое случалось нечасто, организм не привык, вот он и просто завалился в койку. Вика, кажется, что-то щебетала, ворковала, но ему было все равно, он хотел разпомнить этот день. Но утро встретила больной головой и тяжелыми воспоминаниями. Надо было в театр. Это было сложнее всего. Сашка мог быть в чем-то наивным, но был один вопрос, в котором он не испытывал иллюзий. Собственно, сам Кира его и просветил. Они были на какой-то тусовке, и он показал ему еще не старую женщину, с которой все были обходительны, и которая сама порхала между гостями легко даря улыбки. - Она, сейчас вдова, но еще совсем недавно была женой главрежа. Он ее не только постоянно задействовал, он под нее спектакли ставил… - И?.. – спросил Сашка, весело и одновременно равнодушно. - И вот теперь она в театре скорее числится, ролей практически нет. Это не конец, но… впрочем, может это и конец. - И?.. – опять удивленно спросил Сашка, тогда так и не поняв, к чему это все было, Кира лишь грустно улыбнулся и сменил тему. И вот теперь Сашка понял всю эту ситуацию. Скоро, очень скоро все будут знать, что он «бывшая» бывшего главного. У нового главного своя жена, для нее теперь тут будет все. Сашка сказал бы, - «Да и похер!», если бы все упиралось только в роли. Но все упиралось в Кира. Он был готов, так, по крайней мере казалось, ждать его. Но вот как жить без него, он не представлял. И главное – как это пережить под пристальным взором людей? В театре пока все было ровно, тихо. Новость о перестановках должны были огласить на днях, потому суеты было чуть больше обычного. - Бля, Горчишник, ты что, с бодуна? – спросил Кукуша, едва взглянул на Сашку. Тому не пришлось отвечать, все и так было очевидно. Сашка лишь закурил. – Ладно тебе – это не конец света. Агранович Кира будет приглашать на разовые постановки, этого-то они не запретили. - Да, это хорошо, - сдавленно улыбнувшись, произнес Сашка. В его душе неожиданно затеплилась надежда, что он все вернет, нужно немного времени, и эти свидания-репетиции помогут всему наладится. - Только ты с бухлом завязывай, а то будешь на сцену не выходить, а выползать… - Да и хуй с ним. У Ефремова ведь неплохо получается. - Получалось! – саркастически заметил Кукуша. – Именно потому он и играет в театре на зоне. - У меня нет машины, - произнес Сашка, глубоко затянувшись. – У меня и прав-то нет. - Ну, значит ты в безопасности! – пошутил Кукуша и пошел в гримерку. Кинув окурок в банку, Сашка пошел так же переодеваться. На третий день состоялось то самое. Перед театром опять выстроилась вереница машин. На этот раз группа ответственных товарищей пожаловала в театр «представить» коллективу новое начальство. Понимая, что совершили, чинуши притащили «звезду театра и кино» Танцева, так сказать, осенить назначение славой и опытом корифеев сцены, хотя то, что делал Танцев и очень сильно отличалось от того, что тут делали они. Артисты сидели в передних рядах зала, изображая бесстрастность, ответственные товарищи выдавливал пустые, но подобающие случаю слова. Агранович благодарил. Танцев кивал. Сашка сидел в третьем ряду, близко от прохода. Он практически не слушал говоривших, все равно ничего интересного там не было. Он смотрел, не очень пристально, но внимательно, на того чиновника, платинового блондина, из департамента. Он был привлекателен, если бы не был чиновником, хотя Сашка тут же себя обрывал, ибо такие мысли были неуместны – он любит Кира, а не этого типа. По завершении официозной части, толпа переместилась за кулисы. Не то, чтобы все были в восторге от «гостей», скорее, у всех было желание провести это тяжкое мероприятие как можно лучше, чтобы оно потом не отягощала жизнь театра. - Ну что! – весело заметил замминистра. – В новую жизнь с чистой совестью! Все посмотрели на него как-то странно. Он глянул на Танцева. Тот все лыбился и неожиданно заметил: - Тяжко же придется вашему новому главному режиссеру. Уж больно много накуролесил Кирилл. - Да! Он тут много сделал! – заметил Кукуша. - Он научил нас быть актерами! – выпалил Авдей. – Не притворными, а настоящими! - Это как же? – поинтересовался Танцев, явно упиваясь моментом. - Он научил нас быть всегда самими собой, играть себя! – очень гордо вставил Сашка. - Малыш, я тебе скажу прямо, - молвил Танцев. – Хотя, вы, молодые, не прислушаетесь, но… поскорей изгоните этого своего Карабаса-Баробаса из себя. Все уставились на него. Поддержки от него не ждали, но и такого подвоха не хотели. А тот спокойно продолжил. - Вон там, перед театром, бегала собачка. Она все время играет саму себя. И выпусти вы ее на сцену, она в миг вас всех переиграет. Но как долго это будет занимать зрителя? Без обиняков, ты не настолько интересный человек, чтобы на тебя смотреть сутками. А артист, играющий только себя, очень быстро наскучивает, ибо не способен создать ни одного сколь-нибудь запоминающегося образа. - У нас театр-представления, - парировал Сашка. – Мы экспериментируем. - Для чего? – Танцев усмехнулся. – Один уже пытался, Любимов, был такой, но оно закончилось. А эксперименты? Сиськами вы уже потрясти, письками повертели, что дальше? - М-да! – заметила дама из департамента культуры. – Вот и доэкспериментировались. - Ничего страшного, - опять примирительно заметил тот самый Алексей Юрьевич. – Они еще молоды. Повзрослеют, отточат мастерство… - А тут есть что оттачивать? – с укоризной спросил Танцев. Платиновый чиновник только пожал плечами. Неожиданно Сашка почувствовал резкую боль в пояснице, не от нездоровья, его больно пнули. Это был Кузнец. Он явно давал понять, мол, заткнись! А Сашка и не собирался правдорубствовать, смысл? Это молчание чинуши расценили как свою победу и самодовольно побрели к выходу. Труппа остались за кулисами. Они стояли и молчали. Каждого пугала неизвестность, каждого волновала его судьба. Горчилин не был исключением. Это на словах Сашка был герой. Он мог легко сказать, что просто уйдет в другой театр, но кто его примет, а самое главное, сможет ли он там быть. Этот Танцев может и ссучился, но его слова о мере таланта больно западали в душу. Он мог бы играть в многочисленных сериалах для домохозяек или вообще в мусорских, благо там умения играть порой вообще не требовали, но после школы Кира он так низко падать не хотел. Тогда как ему жить? Тут появился Агранович, уставший и мрачный. - Мать вашу! – выпалил он. – Что, обязательно было устраивать этот срач? - Это не срач, это принципы, - холодно заметил Кукуша. - И что, доказал что-нибудь? – саркастически спросил Агранович. - Да, этим долбоебам фиг что докажешь, - хмыкнул Авдей. - Вот именно! – Агранович нервно закурил. – Зато теперь они опять за нас взялись. - У нас что, никаких принципов не может быть? – Кукуша начинал злиться. - Почему? – Агранович посмотрел на него прямо, в упор. – Только принципы нужно еще и отстаивать, огребая за это. - И кто это огреб? – с вызовом спросил Кукуша. - Горчишник, - коротко ответил Агранович, и, кинув недокуренную сигарету в банку, пошел по длинному коридору. - Бля, что за хуйня? – растерялся Авдей. - Не ссы, - цыкнул Кукуша. – Своих не бросаем. И он твердой походкой пошел к главрежу.